— Я думала, — ответила она учтиво и с достоинством, — что вы сами не знаете, что творите.
— Не знаю, что творю? — переспросила мисс Минчин, задыхаясь от гнева.
— Да, — подтвердила Сара. — И ещё я думала, что бы случилось, если бы я была принцессой и вы бы ударили меня… как бы я поступила? А потом я подумала, что, будь я принцессой, вы бы никогда не решились меня ударить, что бы я ни сделала и что бы ни сказала. Я подумала, как бы вы удивились и испугались, если бы вдруг узнали…
Сара настолько живо всё себе представила и говорила с такой уверенностью, что даже мисс Минчин прислушалась к её словам. Этой ограниченной, лишённой всякого воображения женщине на миг почудилось, что, если Сара говорит так уверенно, значит, за ней действительно стоит какая-то сила.
— Что узнала? — воскликнула она. — Что?
— …что я и вправду принцесса и могу поступать, как хочу.
Девочки с изумлением смотрели на Сару. Лавиния всем телом подалась вперёд, чтобы не пропустить ни слова.
— Ступайте в свою комнату! — вскричала, задыхаясь, мисс Минчин. — Сию же минуту! Убирайтесь отсюда! Всем остальным заняться своим делом!
Сара слегка поклонилась.
— Извините, что я засмеялась, если вам это показалось невежливым, — произнесла она и вышла, оставив мисс Минчин бороться со своим гневом.
Девочки пригнулись над учебниками и зашептались.
— Нет, ты заметила? Заметила, какой у неё был чудной вид? — зашептала Джесси. — Ты знаешь, я совсем не удивлюсь, если вдруг откроется, что она совсем не та, за кого мы её принимаем. А вдруг так оно и есть?!
ГЛАВА 12За стеной
Когда живёшь в большом городе, где дома стоят в одном ряду, плотно прилегая друг к другу, интересно бывает размышлять о том, что говорят и делают за стеной тех комнат, в которых ты обитаешь. Сара подчас пыталась представить себе, что кроется за стеной, отделяющей их пансион от дома индийского джентльмена. Это было очень увлекательно! Она знала, что классная примыкала к кабинету индийского джентльмена, и надеялась, что стена между ними достаточно толстая и что шум, который порой поднимается после уроков, его не беспокоит.
— Я уже понемногу к нему привязываюсь, — призналась она Эрменгарде. — Мне бы не хотелось, чтобы его беспокоили. Я уже считаю его своим другом. Иногда такое случается — даже если ты с людьми и словом не перемолвился. Если о них думать, наблюдать их и жалеть, они становятся тебе как родные. Я всегда так волнуюсь, когда доктор навещает его по два раза на дню!
— У меня мало родных, — задумчиво сказала Эрменгарда. — И я этому рада. Мне мои родные не нравятся. Обе тётки вечно твердят: «Ах, Боже мой, Эрменгарда! Ты такая толстая! Тебе нельзя есть сладкое!» А дядюшка вечно меня экзаменует. Возьмёт и спросит: «Когда Эдвард III вступил на престол?» — или ещё что-нибудь.
Сара рассмеялась.
— Те, с кем ты не знакома, вопросов задавать не могут, — сказала она. — Я уверена, что индийский джентльмен всё равно не стал бы этого делать. Нет, мне он нравится.
Большую семью она полюбила потому, что все в ней были такие счастливые, а индийского джентльмена — за то, что он несчастлив. Было ясно, что он никак не может оправиться после какой-то тяжёлой болезни. На кухне о нём часто судачили — слуги всегда каким-то таинственным образом все знают. Конечно, он не был индийцем; он долго жил в Индии, но был англичанин. Тяжкие испытания выпали на его долю: он чуть было не потерял всё состояние и уже решил, что его ждёт разорение и позор. Он был так потрясён, что у него сделалось воспаление мозга и он чуть не умер. Здоровье его пострадало, хотя ему повезло и состояние его уцелело. Все его злоключения были связаны с копями.
— Небось копи-то были алмазные! — сказала кухарка, взглянув искоса на Сару. — Нет уж, я свои сбережения ни в какие копи вкладывать не буду — а пуще всего в алмазные. Уж мы про них наслышаны!
«Он испытал то же, что мой папочка, — подумала Сара. — И заболел, как папочка, — только он не умер».
Сердцем она всё больше тянулась к индийскому джентльмену. Когда её посылали куда-нибудь вечером, она шла с радостью: вдруг шторы в соседнем доме ещё не задёрнули, тогда можно будет заглянуть в его светлую уютную комнату и увидеть своего незнакомого друга. Если на улице никого не было, она иногда останавливалась и, положив руки на железную ограду, желала ему спокойной ночи, словно он мог её услышать.
«Возможно, люди что-то чувствуют, даже если не слышат, — думала Сара. — Добрые мысли как-то доходят до них, несмотря на запертые окна и двери. Вот и сейчас я стою здесь на улице и желаю вам здоровья и счастья — и вам и впрямь становится легче, хотя вы и не знаете отчего».
И она прошептала тихо, но со страстью:
— Мне так вас жаль! Хоть бы у вас была «маленькая хозяюшка», как у моего папочки! Она бы за вами ухаживала, как я за ним, когда у него болела голова! Бедняжка! Я бы согласилась быть вашей «хозяюшкой». Спокойной ночи… Спокойной ночи… Храни вас Господь!
И она уходила утешенная — на сердце у неё становилось легче. Такое горячее сострадание не могло, казалось, не дойти до больного, который обычно сидел в халате перед камином и, подперев голову рукой, мрачно смотрел в огонь. Саре казалось, что он горюет не только о прошлом, но и о настоящем.
«У него такой вид, словно его что-то мучает сейчас, — говорила она себе. — Но состояние он не потерял, а от горячки со временем излечится. Его ничто не должно бы тревожить. А между тем что-то есть».
Если и впрямь было что-то, о чём даже слуги не слышали, об этом должен бы знать мистер Монтморенси (так она называла про себя главу Большой семьи). Мистер Монтморенси часто навещал больного; миссис Монтморенси с детьми тоже его навещали, хотя и не так часто. Больной особенно любил двух старших девочек — Джэнет и Нору, тех самых, которые так встревожились, когда маленький Дональд подал Саре милостыню. Дело в том, что индийский джентльмен вообще питал слабость к детям, особенно к маленьким девочкам. Джэнет и Нора тоже его любили и радовались, когда им разрешали нанести ему визит. Во время этих визитов они вели себя смирно и не шумели — ведь он был болен.
«Ему так плохо, — жаловалась Джэнет, — но он говорит, что с нами ему веселее. Мы стараемся его подбодрить».
Джэнет была старшей и следила за остальными детьми. Это она решала, когда можно попросить больного рассказать им про Индию, это она, заметив, что он устал, уводила детей и посылала к нему Рам Дасса. Дети любили Рам Дасса. Уж он бы нарассказал им всяких историй про Индию, если б умел говорить по-английски.
Настоящее имя индийского джентльмена было мистер Кэррисфорд. Джэнет как-то поведала мистеру Кэррисфорду о случае с «бедной девочкой, которая не нищенка». Он очень заинтересовался ею, в особенности после того, как услышал от Рам Дасса о проделке обезьянки. Рам Дасс рассказал своему господину, в какой убогой обстановке живёт Сара — голый пол, стены с трещинами, ржавый камин, в котором даже в холодную погоду не было огня, жёсткая узкая постель.
Выслушав этот рассказ, мистер Кэррисфорд сказал своему поверенному.
— Хотел бы я знать, Кармайкл, сколько у нас по соседству таких чердаков и сколько несчастных служанок спят, как эта девочка, на таких жёстких постелях, в то время как я глаз не могу сомкнуть на своих пуховых подушках. Ах, как меня тяготит моё богатство. Ведь большая его часть принадлежит не мне!
— Дорогой друг, — отвечал бодрым голосом мистер Кармайкл, — чем скорее вы перестанете себя терзать этими мыслями, тем будет лучше для вас. Да обладай вы всеми богатствами обеих Индий[12], вы не смогли бы всем помочь! Если бы вы даже решили обставить все чердаки по соседству, всё равно остались бы чердаки на всех других улицах и площадях. Что тут поделаешь!
Мистер Кэррисфорд помолчал, кусая ногти и глядя на яркий огонь, пылающий в камине.
— Как вы думаете, — наконец медленно произнёс он, — неужели та, другая девочка… о которой я всегда думаю… неужели она тоже могла бы дойти до такого же положения, как наша бедная маленькая соседка?
Мистер Кармайкл с тревогой взглянул на него. Он знал, что подобные мысли чрезвычайно опасны для здоровья и рассудка мистера Кэррисфорда.
— Если девочка, учившаяся в пансионе мадам Паскаль в Париже, — та, кого мы ищем, — отвечал он мягко, — то она попала в хорошие руки. Это очень состоятельная русская чета, других детей у них нет. Мадам Паскаль говорит, что они удочерили девочку, потому что та была любимой подругой их дочки, которая умерла.
— И эта глупая женщина даже их адреса не взяла! — вскричал мистер Кэррисфорд.
Мистер Кармайкл пожал плечами.
— Мадам Паскаль, женщина расчётливая и практичная, верно, обрадовалась, что избавилась от девочки, оставшейся после смерти отца без средств к существованию. Такие особы не интересуются будущим детей. А эти богатые русские уехали с девочкой неизвестно куда.
— Но вы говорите: «если» это та девочка, которую мы ищем. «Если»! Мы не можем быть в этом уверены. Да и фамилия не совсем та…
— Мадам Паскаль произносит её на французский лад, — возможно, дело только в произношении. А всё остальное на удивление сходится. Отец девочки — английский офицер, служивший в Индии; после смерти жены он поместил свою осиротевшую дочь в парижский пансион. Он умер скоропостижно, потеряв всё своё состояние. — Мистер Кармайкл на минуту задумался, словно в голову ему пришла новая мысль. — А вы уверены, что ребёнка отдали в парижский пансион? Именно в парижский?
— Мой дорогой друг, — с горечью воскликнул мистер Кэррисфорд, — я ни в чём не уверен. Я никогда не видел ни этой девочки, ни её матери. Я очень любил Ральфа Кру, мы вместе учились в школе, но с тех пор не виделись, пока не встретились в Индии. Я был совершенно поглощён своими копями. Он тоже. Перед нами открывались такие грандиозные перспективы, что мы совсем потеряли головы. Ни о чём другом мы не говорили. Я только знал, что девочку отправили в какой-то пансион. Сейчас я не могу даже вспомнить, откуда я это узнал.