глубокого следа, в самом бревне. Внезапно меня осенила мысль: «знаю, что делать!». Я снял сапог и заправил его голенищем в конец бревна. Затем я взял палку и стал ворочать ею в другом конце, Я слышал, как белка пробежала, в сапог. Тогда я зажал голенище, обвязал его веревочкой и пошел домой. Я был в одном сапоге, а белка в другом. Там она и сейчас. То-то! Вы думаете, я не знал, зачем надел сегодня утром сапоги?!
— Ну-ка, покажи свою белку, тогда я, может быть, поверю тебе.
— Она тут ищет, нельзя ли оторвать какую-нибудь заплату.
— Выпусти ее, — предложил Второй Вождь.
Когда перерезали веревку, то белка выскочила и пустилась на-утек.
— Ну, голубушка, — крикнул Сам ей вслед, — ты не рассказывай своим, что с тобою случилось, а то тебя назовут лгуньей.
— Какое ж это приключение? Вот я…
— Молчи, Ястребиный Глаз. Теперь черед Маленького Бобра.
— Что мне за дело? Говорю вам…
Сам схватил нож и воскликнул:
— Ты знаешь, что сделал ягненок Каллагана, когда увидел старика, собиравшего мяту? Рассказывай, Маленький Бобер!
— У меня не было особенных приключений. Я пошел через лес, как, указывала моя соломинка, и набрел на большой засохший ствол. Он был слишком стар и гнил, чтобы в нем водились птицы, да и время теперь слишком позднее; поэтому я взял палку и расколол его. Тогда я открыл целую историю поселении в этом стволе. Раньше всего, несколько лет тому назад, летучая мышь вырыла в нем большое хорошее гнездо, где жила, вероятно, два-три раза. После нее, или, может быть, в ее отсутствие, какие-то попугаи устроили себе здесь зимнее помещение, так как на дне я нашел их хвостовые перья. Потом в этом же углублении поселился красноголовый дятел, сложив кучей коренья, смазанные глиной. По-видимому, он опять возвратился на следующий год и сделал новое гнездо поверх старого. Зимою там, видно, опять жили попугаи, так как снова попадались их перья. Еще через год там пристроилась сойка. Я нашел среди мягкой подстилки гнезда несколько скорлупок от ее яиц. Должно быть, на следующую весну парочка воробьиных ястребов облюбовала это местечко, устроила там себе гнездо и вывела птенцов. В один прекрасный день этот смелый хищник принес своим детям землеройку.
— Что это такое?
— Животное, похожее на мышь, но сродни не мыши, а кроту.
— А я всегда думал, что крот это особенный вид мыши, — заметил Ястребиный Глаз, не удовлетворенный объяснением Яна.
— Ты уж выдумаешь! — перебил Ян. — У тебя скоро Бёрнсы окажутся сродни Рафтенам.
— Ну нет! — Гай горделиво выпрямился.
— Видите, — продолжал Ян, — случилось в первый раз за миллион лет, что птенцы ястреба вовсе не были голодны. Землеройка не попала сразу им на обед. Несмотря на свои раны, она попыталась убежать, как только ей удалось вырваться из когтей старого ястреба. Сначала она спряталась под птенцами, потом стала рыть себе ход через мягкую подстилку ястребиного гнезда, далее через гнездо сойки, потом через новое гнездо дятла, через перья попугаев, пока не наткнулась на глиняный пол в старом гнезде дятла. Тут уж она не могла рыть. Силы покинули ее, она умерла и лежала в нижнем гнезде, пока через много лет я не явился, не вскрыл старого пня и не прочел ее печальной истории, которая, быть может, никогда и не случалась. Вот я сделал рисунок. На нем видны все гнезда в том порядке, как я их нашел, а здесь высохший трупик маленькой землеройки.
Сам слушал с напряженным вниманием, зато Гай ничуть не скрывал своего презрения.
— Фу! Что ж это за приключение? Одни догадки и никаких дел. Теперь я расскажу вам, что со мною было. Я…
— Эй, Ястребиный Глаз, — перебил Сам, — пожалуйста, всего не расписывай. Страшное оставь на завтра, а то я сегодня нездоров.
— Я пошел прямо, куда глаза глядят, и видел сурка, но не с руки, и потому сказал: «Нет, это будет на другой раз; сегодня я не могу легко его поймать». Потом я увидел ястреба, который нес цыпленка, но слишком далеко. Встречал я кучу старых пней и сотни белок, но не хотел с ними возиться. Потом я пришел к ферме и… и… обошел кругом, чтобы не испугать собаки. Это было около Дауни, даже дальше, только в сторону. Вдруг, откуда ни возьмись, выскочила куропатка, величиной с индюшку, и целый выводок птенцов — штук тридцать или сорок. Ручаюсь, что я видел не меньше сорока штук. Они все улетели, только один сел на дерево — вот так, как через это поле. Вы, наверное, не увидели бы. Ну, я подошел за ветром, прицелился ему прямо в глаз и выстрелил. Кто-то теперь должен получить гранку! Вот и добыча.
Ястребиный Глаз развернул куртку и достал оттуда молодого короткохвостого реполова в рябеньких перышках, простреленного навылет.
— Так это у тебя куропатка? По-моему это молодой реполов, — сказал Главный Вождь. — Ты нарушил правило и убил певчую птичку. Маленький Бобер, арестуй преступника.
Ястребиный Глаз протестовал со всей яростью, которую в нем пробудил недавний подвиг. Тем не менее его связали по рукам и ногам, а для разбора дела созвали Совет. Сердитые возгласы понемногу улеглись, когда Гай убедился, как серьезно относятся члены Совета к этому происшествию. Наконец он признал себя виновным и был присужден в течение трех дней носить черное перо опалы и белое перо трусости, да еще в течение недели мыть посуду. Они хотели также, чтобы Гай готовил это время, но потом раздумали, так как на опыте изведали, что значит его стряпня.
— Не согласен я, вот и все, — ответил арестованный. — Я пойду домой.
— Копать грядки? Хорошо. Посмотрим.
— Может, и не пойду, а вы отстаньте!
— Маленький Бобер, что делают, когда индеец не хочет повиноваться Совету?
— Лишают его почестей. Помнишь, мы сожгли дощечку с надписью «Ветка»?
— Прекрасная мысль. Теперь мы сожжем «Ястребиный Глаз», а Гаю вернем старое прозвище.
— Ах, вы негодные хорьки! Вы обещали никогда больше не называть меня Веткой. Я — Ястребиный Глаз. Я вижу дальше, чем… чем…
Он начал плакать.
— А будешь повиноваться Совету?
— Буду. Только я не хочу белого пера. Я храбрый. У-у-у!..
— Ладно. От этого мы тебя освободим, но наложим другое наказание.
— Но я останусь Ястребиным Глазом?
— Да.
— Хорошо. Тогда я согласен.
XXVБродяга о трех пальцах
Билль Геннард, сын зажиточного поселенца, был широкоплечий мужчина с сросшимися бровями, грубый и ленивый. Он унаследовал хорошую ферму, но так как у него лень была пропорциональна силе, то он вскоре спустил свое наследство и, наконец, из бездельника превратился в преступника. Билль посидел не в одной тюрьме. Он был известен во всем округе. Ему приписывались многие кражи, и все утверждали, что если б не помощь какого-то состоятельного и ловкого союзника, то он уже давно попал бы в исправительный дом. Далее шли туманные намеки на то, что этим союзником был богатый житель Сенгера, владелец многих ферм, имевший жену, сына и маленькую дочку, по имени Вильям, а по фамилии Ра… На этом рассказчик, обыкновенно, прерывал себя.
— Однако я заболтался, пожалуйста никому не говорите! Ведь разбогатеть легко, если быть неразборчивым в средствах.
Разумеется, эти слухи не доходили до названных лиц.
Геннард накануне ушел из Дауни и, избегая большой дороги, отправился лесом к своему приятелю, чтобы поговорить с ним о важных делах, очень важных для самого Гениарда. Он сильно подвыпил в Дауни. Ночь была темная и потому немудрено, что он заблудился. Он переночевал под деревом, дрожа от холода, а когда наступило серенькое утро, то отправился наудачу искать своего «кума». Через несколько времени он набрел на тропинку, которая вела к бивуаку мальчиков. Голод и неудача предыдущей ночи разъярили его, а для большего куражу он по временам прикладывался к фляжке, которую нес с собой. Не пытаясь уже скрываться, он подошел к типи как раз в то время, когда Маленький Бобер жарил кусок мяса себе на обед. Заслышав шаги, Ян обернулся, полагая, что это кто-нибудь из его товарищей. Вместо того перед ним стоял плечистый оборванец.
— Что, паренек, обед готовишь? Ты и меня угости, сказал он с неприятной льстивой улыбкой.
Он производил такое отталкивающее впечатление, хота говорил вежливо.
— Что, паренек, обед готовишь?
— Где же твои родные, паренек?
— Их здесь нет, — ответил Ян. Вспоминая о бродягах в долине его имени, он начинал бояться.
— Гм! Что ж ты на бивуаке один?
— Другие товарищи ушли до вечера.
— А, прекрасно! Я очень рад. Подай-ка мне палку.
Обращение бродяги из заискивающего становилось повелительным. Он указывал на лук Яна, который висел со спущенной тетивой.
— Это мой лук! — воскликнул Ян в ужасе и негодовании.
— Я два раза повторять не стану. Подай мне палку или я тебя отстегаю.
Ян не двигался с места. Бродяга подошел, схватил лук и два-три раза ударил мальчика по спине и ногам.
— Теперь, щенок, давай мне обедать, да поскорее, а то я сверну твою дурацкую голову.
Ян убедился, что попал во власть лютого врага, и понял, хотя и поздно, что надо было послушаться Рафтена и держать на бивуаке собаку. Он оглянулся, собираясь удирать, но бродяга не дал маху и схватил его за шиворот.
— Нет, стой, паренек! Я тебе покажу, как надо слушаться.
Он обрезал тетиву лука и, повалив Яна на землю, связал ему ноги так, что тот еле мог ими передвигать.
— Теперь поворачивайся живее и давай мне обедать. Я есть хочу. Да не испорть кушанья, не то отлуплю. Если ж ты будешь кричать или попробуешь перерезать веревку, — я тебя убью. Видишь вот это?
Он вытащил ужасающий на вид нож.
По лицу Яна от страха и боли потекли слезы в то время, как он вприпрыжку шел исполнять приказание свирепого человека.
— Эй ты, скорее!
Бродяга, разгребавший огонь его луком, обернулся и снова отвесил ему полнозвучный удар. Если б он в это время посмотрел на дорожку, то увидел бы маленькую фигурку, которая вздрогнула и пустилась на-утек.