…Поганое настроение, овладевшее мною после услышанного про гибель маленького ребенка в прогулочной коляске, не покидало меня все время. Вечером, до наступления комендантского часа, я неспешно выгуливал Аду, а мои мысли целиком были заняты только этим трагическим случаем. Думал о несчастных родителях младенца, которые, вернувшись домой с работы, узнают о трагической гибели их маленького сыночка и тяжелораненом родителе. Как они переживут это большое горе?
Но почему дедушка с внуком отправился гулять в столь неспокойное место и время? Как-то странно получается… Какая была в этом жизненная необходимость? Неужели младенец не мог поспать дома при открытой форточке? Свежего воздуха ему вполне могло хватить… А может, малыш не привык спать дома, а засыпал только на улице? – задавал я себе один вопрос за другим и не получал на них вразумительного ответа.
Эту проблему, уже ставшую для меня навязчивой, я пытался разрешить, улегшись спать. Лежа в постели, мучаясь в рассуждениях и ворочаясь с боку на бок, мне удалось заснуть только в четвертом часу утра. Не успели мои веки плотно сомкнуться, как раздался пронзительный телефонный звонок. Звонила Актриса. Несколько раз извинившись за столь неурочное беспокойство и одновременно сославшись на мое разрешение связаться со мной в любое время суток, она сообщила, что мой прогноз сбылся. Сука самостоятельно и благополучно разродилась семью довольно крупными щенками темно-шоколадного цвета.
Как рассказала Актриса, она днем напилась валокордина, а после ужина наглоталась успокоительных таблеток, поэтому в одиннадцать часов вечера, едва коснувшись головой подушки, уснула крепким сном. Проснулась ночью от того, что в квартире кто-то громко пищал жалобным тонюсеньким голосом. И это не было сновидением. Бросившись к собаке, хозяйка поняла: пока она крепко спала, сука самостоятельно ощенилась. А надрывно и жалобно плачет голодный щенок, непонятно каким образом оказавшийся по другую сторону от сосков – у самой материнской спины. Остальные шесть толстопузов радовали глаз – они дружно прильнули к соскам и, активно перебирая передними лапками, таким образом надавливая на молочные железы, аппетитно поглощали вкусное теплое молочко, громко причмокивая.
– Представляете, Анатолий Евгеньевич, этот малыш среди всех оказался самым слабым… Он и размером меньше всех. После того как щенки поели, по рекомендации клуба я их взвесила. Правда, кинологи меня предупреждали о том, что взвешивать щенят следует до приема молока. Что же мне оставалось делать, если я безобразным образом проспала момент их рождения… Мальчик, наверное, родился самым последним. Его вес оказался на пятьдесят граммов меньше, чем у остальных. Понимаете, дорогой доктор, он сам никогда бы не смог подобраться к сисечке. Тем более что самые молочные соски успели занять его огромные братья и сестры. Этот малыш такой милый. Не мальчик, а просто шоколадный ангелочек какой-то. Вы, Анатолий Евгеньевич, утром сможете навестить меня? У нас на Котельнической все спокойно. До нашей высотки пули не долетают… Так что мы вас, доктор, ждем? Алло! Алло! Алло! Что-то, видимо, случилось со связью… Алло! Алло! Анатолий Евгеньевич! Вы меня слышите? Алло! Алло! Алло! Я вас совсем не слышу! Алло! Алло!
На самом деле с телефонной связью все было в порядке. Я отчетливо слышал свою собеседницу, но ответить ей не мог. И на это была веская причина.
В моей невыспавшейся, гудящей от шума голове вдруг стали повторяться отдельные слова Актрисы из ее эмоционального монолога о произошедших ночных родах: «Малыш, мальчик, шоколадный ангелочек…», которые внезапно слились в одно целое с накануне услышанным разговором директрисы с ее подругой об убитом в их дворе малыше: «Мальчонку в коляске не пощадили… Его деда только ранили… Медики скорой помощи сказали, что не их это дело… Они только помогают взрослым людям… По малышу все плачут… Молодые родители в больнице на дежурстве. Он хирург, а она реаниматолог… Глубокий переулок, что рядом с Белым домом…»
Когда я свел все услышанное, до меня наконец дошло, что на самом деле кроется за рассказом об убийстве или покушении на убийство у Белого дома. Оказывается, кто-то с чужих слов поведал приятельнице директрисы магазина о ранении взрослого и убийстве малыша в коляске, а та пересказала ей услышанное во всех красках, может быть, их немного сгустив. Вот к чему может привести пересказ услышанного по телефону одним человеком другому…
Мне вспомнилось мое детство, когда мы, собравшись небольшой группой ребят, играли в веселую игру под названием «испорченный телефон». Игра заключалась в следующем: так называемый «звонивший» нашептывал первому игроку на ухо придуманное им слово, которое тот, искажая его или оставляя без изменения, тихо, чтобы никто не слышал, передавал другому. И так по всей цепочке ребят. Последний игрок вслух называл услышанное слово от предпоследнего «звонившего» игрока. Конечно же, оно полностью отличалось от первоначально произнесенного «звонившим». После чего для общего веселья каждый из ребят произносил слово, услышанное от соседа. От подобной белиберды поднимался гомерический хохот. Вот точно так произошло и с «малышом», которого убили у Белого дома. Чтобы не томить Актрису, я ей коротко ответил:
– Алло! Алло! Это у меня барахлит телефон. Видимо, что-то случилось с проводом и нарушился контакт. Сейчас вас хорошо слышу. С утра я срочно поеду к Белому дому – к тому самому Малышу, которого «не пощадили в коляске»… От Малыша сразу приеду к вам – ждите. Обязательно буду.
Не дослушав до конца стоны и причитания впечатлительной женщины («Вы, доктор, не детский врач зачем вам туда ехать и чем вы сможете помочь убитому ребенку… Ваша поездка будет связана с большим риском для жизни…»), я повесил трубку и стал собираться в дорогу. Однако вовремя сообразив, что до окончания действия комендантского часа осталось целых три с половиной часа, опять улегся спать. Но внезапно охватившее меня возбуждение совсем не располагало ко сну. Мои мысли вернулись к убитому у Белого дома…
– Малыш! Малыш! Неужели тебя убили? – бесшумно шептали мои губы. – Кто это мог сделать и за что? Маленький добрый весельчак Малыш…
Малыш – так действительно звали собаку, которая была моим пациентом и жила в Глубоком переулке в доме один дробь два, на который Белый дом выходил своей левой торцевой частью, если стоять лицом к его парадному входу.
Многое из того, о чем говорила директриса гастронома, подсказывало мне, что «малыш в коляске» – это не ребенок, а маленькая собака. Ее владельцами была семья Ереминых, состоявшая из пожилого человека – Ивана Ивановича, его сына и снохи. Молодая супружеская пара действительно работала врачами в городской больнице, что на Красной Пресне: он – хирургом, она – реаниматологом. Раньше семья держала жесткошерстного фокстерьера по кличке Гоша. Последние пять лет своей жизни старенький пес постоянно хворал. Но, как часто бывает у пожилых людей, хворает человек, хворает, тем не менее доживает до девяноста с лишним лет. Так произошло и с Гошей. Пес жил на поддерживающих уколах, таблетках и дотянул до семнадцати полных лет. Причем нисколько не страдая маразматическими изменениями своего собачьего разума.
Кончина старенького Гоши привела к внезапному и смертельному острому инфаркту миокарда его хозяйку – ничем не болевшую, вечно здоровую и бодрую женщину – супругу Ивана Ивановича, добрейшей души человека. Я навсегда запомнил, что, когда по вызову приезжал к Ереминым, особенно в холодное время года, меня поджидал крепкий индийский чай с горячими румяными пирогами и плюшками, обсыпанными сверху сахарным песком… Мне приятно было дружить с этой интеллигентной семьей, и я никогда не отказывал им в посильной помощи.
После кончины собаки и похорон скоропостижно скончавшейся любимой жены Иван Иванович где-то с полгода мне не звонил. Боялся ворошить печальные воспоминания, которые даже в коротеньком телефонном разговоре обойти было невозможно. Поэтому его звонок, раздавшийся у меня в один из воскресных дней, стал для меня полной неожиданностью. Убитый горем пожилой человек, волнуясь и сбиваясь, просил меня о срочной помощи. Я ответил ему согласием, сообщив, что тут же выезжаю на своей машине. Однако мое предложение Иван Иванович любезно отклонил, аргументируя это тем, что у подъезда его ожидает машина мерседес дипломатической миссии. Скрыв немалое удивление и ни о чем его не расспрашивая, я вышел на улицу. Иван Иванович Еремин был профессиональным музыкантом и состоял в штате Государственного симфонического оркестра. Никакого отношения к дипломатии не имел, а тут вдруг посольский автомобиль…
Не прошло и двадцати минут, как к моему дому подкатил мерседес с дипломатическим номером красного цвета и индексом германского посольства. За рулем этого большого черного лимузина находился вальяжного вида господин-дипломат. Уже в пути Иван Иванович, находившийся в той же машине, поведал мне трагическую историю, которая приключилась не более часа тому назад.
Возвращаясь домой с утренней репетиции, он шел, как обычно, своим привычным маршрутом – от станции метро «Краснопресненская» по улице Заморёнова. Неожиданно ему встретилась маленькая беспородная собака темно-коричневого окраса с большим светлым подпалом на груди и несколькими мелкими отметинами, как бы беспорядочно разбросанными по разным местам ее небольшого тела. Всем своим внешним видом она чем-то напомнила его Гошу. Поравнявшись с незнакомым человеком, дворняга, дружелюбно виляя хвостом, прошла у его ноги несколько метров. По всему было видно, что от роду ей не более шести месяцев. От избытка нахлынувших чувств Иван Иванович присел на корточки и нежно погладил кобелька по голове. Тот в ответ страстно облизал ему руку. Никаких мыслей взять щенка с собой у Ивана Ивановича не возникло. Тем более что к щенку тут же подбежала матерого вида собака с отвислыми молочными железами и схожим со щенком коричневым окрасом шерсти, по которой также были неравномерно разбросаны светло-палевые мелкие пятна, и с такой же манишкой. Только поэтому собаковод со стажем заключил, что она его мать. Не смущаясь незнакомого ей человека, сука стала заботливо вылизывать шерстку своему великовозрастному сыночку, а тот покорно стоял, слегка щурясь от удовольствия.