Гениальные немецкие инженеры по снятым мной меркам изготовили индивидуальную конструкцию таким образом, что пес, находясь в упряжке, мог совершать свои большие и малые отправления непосредственно на землю. При этом не пачкая себя, тележку и крепежные кожаные ремешки. От всего этого чистюля Малыш испытывал особую собачью гордость.
Мне ясно представилось, как Малыш в то злополучное четвертое октября сколько мог, столько времени и терпел. Но всякому терпенью имелся предел. Принимая во внимание, что пес, кроме как в парке, нигде не мог выгуливаться, я с полной уверенностью мог утверждать, что Иван Иванович, несмотря на стрельбу противоборствующих сторон, пренебрег для себя смертельной опасностью и собаку для выгула повел именно в парк, к ее излюбленным местам. А куда еще? Кроме единственного парка с лужайками, кругом только асфальт. Собаке разве объяснишь, что там, вблизи Белого дома, в настоящее время выгуливаться опасно… А хозяйская интеллигентность не позволила сказать собаке:
– Малыш! Не стесняйся! Гадь здесь – не отходя от подъезда, прямо на тротуар, куда ступают жильцы…
Убаюкало бдительность Ивана Ивановича, видимо, и его по-детски наивное суждение о том, что никому из людей не придет в голову специально стрелять в маленькую добрую собаку-инвалида, которая на протяжении своей жизни ни на кого из людей не залаяла. Тем более кто и зачем станет стрелять в безоружного пожилого человека, которого в Краснопресненском районе знают как известного музыканта Государственного оркестра и вообще – мирного жителя, совершенно далекого от политики. А шальная пуля – она по определению «дура», и ее бояться нечего. К тому же – русский авось… Вот и не пронесло… Так, логически соединив все услышанное воедино, я с полной уверенностью пришел к выводу, что в действительности у Белого дома трагедия произошла именно с Еремиными – хозяином и Малышом. Раненого человека забрала в больницу скорая медицинская помощь, а вот маленькой собаке, по вполне понятной причине, медики помочь отказались. И Малыш, раненый, оставшись без моей ветеринарной помощи, лежит на холодной земле с твердой надеждой на спасение… С мыслью, что утром надо ехать и срочно спасать собачку, я незаметно для себя уснул.
Мой сынок, которому не надо было идти в школу, узнав, что я собираюсь ехать к Белому дому искать Малыша, которого он хорошо знал и не раз с ним играл, стал упрашивать меня взять его с собой. Жена находилась в это время в научной командировке, что, безусловно, повлияло на мое опрометчивое и бездумное решение. Ротвейлер Ада также всем своим видом просила меня об этом же – с Малышом она была тоже хорошо знакома.
И вот мы все втроем едем к Белому дому в надежде отыскать в парке убитого или раненого Малыша. Не забыли взять и санитарную армейскую сумку, которую я еще ночью наполнил набором хирургического инструмента, чистой простыней и стерильным перевязочным материалом, которые могли мне понадобиться в случае проведения неотложной операции по спасению собаки.
Однако подъехать непосредственно к парку на этот раз мы не смогли. В районе станции метро «Краснопресненская», недалеко от обгоревшего здания мэрии, нашу машину остановили сотрудники ГАИ, которые сообщили, что дальше проехать мы не сможем из-за плотного милицейского оцепления. Без лишних разговоров, припарковав автомобиль на указанной ими стоянке, мы отправились пешком. Идти-то до парка нам предстояло всего семь минут, не более. Кругом стояли БТРы и БМП. На одной бронетехнике люки были плотно задраены, у других – открыты. Из них по пояс высовывались молодые бойцы в мягких танкистских шлемах. Завидев нас с сыном в сопровождении собаки – ротвейлера с армейской санитарной сумкой, висевшей на ее мощной шее, они приветливо улыбались. Даже позволили себя сфотографировать. Также доброжелательно вели себя милиционеры из заграждения. Их добродушное настроение никак не сочеталось с надетыми солдатскими касками цвета хаки. По всему было видно, что смертоубийственная гражданская война никому не нужна. Так, без особых приключений мы прошли три линии заграждений. Уже на самом подходе к парковой зоне, непосредственно примыкающей ко двору Белого дома, нас остановил строгого вида офицер внутренних войск в каске и бронежилете с автоматом Калашникова наперевес. Окинув нас беглым взглядом, он задал всего лишь один вопрос: с какой целью мы приближаемся к Белому дому? Честный ответ пятиклассника, произнесенный им на одном дыхании с каким-то особенным душевным запалом, послужил нам пропуском:
– Мой папа врач-ветеринар. Мы направляемся в парк спасать маленькую раненую собаку, которой вчера не помогли медики скорой помощи.
Стоя на пригорке, мы внимательно осматривали парковую зону, но тщетно – Малыша разглядеть мы не смогли.
– Пап, а, пап! Давай отпустим с поводка Аду, и пусть ищет Малыша. Она же его знает, играла с ним здесь, – догадливо предложил ребенок.
– Отличная идея, – обрадованно ответил я, отстегивая поводок от ошейника и одновременно давая собаке команду: – Ада, гуляй! Ищи Малыша, ищи!
Умная собака, прошедшая две дрессировочные школы – одну милицейскую, другую кагэбэвскую, поняла, что от нее требуется, сразу рванула в сторону.
Пробежав метров десять и что-то унюхав в траве, она села и трижды пролаяла. Подбежав к ней, я в ужасе замер от неожиданной встречи с найденным объектом. На земле, слегка прикрытый осыпавшейся листвой, в небольшом углублении лежал круглый предмет убийственно темно-зеленого цвета, своей формой напоминавший широкую невысокую кастрюлю. Сомнений, что это кем-то заложенная противопехотная или противотанковая мина, у меня не было. Как у врача, не имеющего никакого навыка в обращении с подобными взрывоопасными приспособлениями, у меня возникла мысль о необходимости как-то пометить это адское устройство, чтобы никто на него не наступил. Но под рукой, как назло, для этого ничего подходящего не оказалось. Тогда в ход пошли валявшиеся окровавленные бинты, нанизанные мною на сломанную ветку, которую я затем воткнул в землю рядом с адским устройством.
Тем временем Ада присела у невысокого раскидистого куста и, задрав морду вверх, жалобно завыла. Я взял сына за руку, и мы, внимательно глядя под ноги, пытаясь хотя бы каким-то образом обезопасить наши жизни, подошли к Аде. От увиденного у сына тут же навернулись слезы… Под кустом лежал Малыш. Он не дышал. Его маленькое тельце выглядело застывшим. Пес определенно был застрелен снайпером. Об этом можно было судить по запекшемуся кровью, размером с копеечную монету, входному пулевому отверстию, которое располагалось ровно между глазами собаки. Точно такая же дырочка – выходное отверстие – имелась на противоположной от лба стороне, чуть ниже затылочного бугра. Впрочем, сквозное ранение или слепое – это для животного вообще никакого значения не имело. Мгновенную смерть ему принесло бы и то и другое. Но где же инвалидная тележка Малыша? Где германский ошейник из бычьей кожи с медными клепками и пластиной, на которой была выгравирована на немецком языке дарственная надпись, сделанная от лица немецкой овчарки-инвалида из Гамбурга? Неподалеку от лежащего тельца Малыша Ада унюхала лишь кусок кожаного ремня от шлейки. Его ровно отрезанная часть означала, что неизвестный мародер, которого привлекла хромированная инвалидная тележка и импортный ошейник, в спешке орудовал острым ножом. Держа в руках остаток ремня, сын спросил меня:
– Пап! Как ты думаешь, зачем здоровому взрослому человеку понадобилась инвалидная тележка Малыша и ошейник? Своих детей на прогулку или картошку на базар на ней он же возить не сможет… Понял! Он в собачьем ошейнике, наверное, сам ходить будет. Я встречал таких жутких типов…
– А может, подумал, не пропадать же таким красивым иностранным вещицам, а в хозяйстве могут и сгодиться, – ответил я.
– Пап! Но это же плохо? Очень плохо! Да?
– Конечно, плохо. Но на войне, как известно, всякие люди попадаются. Вспомни мудрую русскую поговорку «Кому война, а кому мать родна».
Больше сказать мне было нечего.
И вот когда мы с сыном по очереди куском короткой обломанной доски под кустом рыли ямку, чтобы в ней похоронить Малыша, моя спина, словно от холода, вдруг покрылась мурашками, и я явно почувствовал, что за нами пристально наблюдают. Несмотря на то что в парке мы находились одни, овладевшее мною чувство опасности и тревоги не проходило и с каждой секундой только усиливалось…
После того как труп собаки мы предали земле, а на невысоком холмике могилки вместо цветка красовался обрезок кожаного ремня – все, что осталось от тележки и шлейки Малыша, я успел заметить сверкнувший солнечный зайчик. Его луч исходил из чердачного окна напротив расположенного жилого дома. Сомнений быть не могло: внезапно выглянувшее из-за туч осеннее солнце осветило линзу оптического прицела снайперской винтовки.
В тот же миг мое тело резким движением заслонило ребенка, а рука непроизвольно подняла вверх зеленую армейскую санитарную сумку, показывая снайперу хорошо различимый на ней яркий красный крест, размещенный в кружке белого фона.
– Это только фашисты во время Великой Отечественной войны могли стрелять по врачам в белых халатах и бомбить санитарные поезда и машины с хорошо различимыми с воздуха красными крестами… Но мы-то находимся в своей родной стране, на своей, русской земле, – в недоумении и смятении прошептал я.
Идея, как уберечь от пули сына, продемонстрировав снайперу санитарную сумку, пришла мгновенно, неожиданно и, конечно же, автоматически. Скорее всего, ее подал мне наш добрый и заботливый ангел-хранитель. Надо сказать, что медицинская сумка с красным крестом действительно произвела на снайпера нужный эффект – она остудила его воинственный пыл и тем самым спасла нас от верной смерти. Двух метких выстрелов не последовало. Мы с сыном остались целыми и невредимыми.
Задерживаться в парке было слишком опасно. Дав Аде команду «Рядом!», я повел для перестраховки сынишку впереди себя, словно ширмой закрывая его от возможного снайперского выстрела, и мы, не оглядываясь, без паники, спокойным шагом покинули это страшное место.