Однако у некоторых индивидуумов, чувствительных к ментоловому эфиру изовалериановой кислоты, чем, собственно, и являлся валидол, препарат вызывал ощутимые побочные явления: боль в висках, сильное головокружение, шаткую походку и обильное слезотечение. Так что порой эти пациенты стояли перед выбором: страдать без валидола от нестерпимой боли в сердце в ожидании смерти или принять аллергенный препарат и переживать двойной недуг в мучительном гадании, что быстрее закончится – страшная головная боль с непрерывным слезотечением или сильные боли за грудиной, резко отдающие в лопатку…
Такой дилеммы у Михаила Михайловича Бахтина не было. Пожилой человек, теоретик искусства, литературовед, философ, писатель, профессор, ученый с мировой известностью. При первом же моем визите к заболевшей кошке Михаил Михайлович сообщил, что восьмилетняя Киска – не просто очаровательное домашнее животное, а спасительница, полностью заменившая валидол, который его изношенный организм совершенно не переносит из-за нежелательных побочных действий. Профессор стал в шутку называть кошку Валидолом, когда в тяжкие минуты приступа стенокардии домашняя любимица чудодейственно успокаивала больное сердце.
– Доктор, мне скоро исполнится восемьдесят лет. Большую часть времени я теперь провожу лежа в кровати. У меня ишемическая болезнь сердца, включая атеросклероз аорты, частые приступы стенокардии, экстрасистолия, брадикардия и прочие нарушения на фоне давнишнего диабета. Считаю, что только благодаря Валидолу я столько прожил. Когда у меня начинает разыгрываться приступ, я тут же зову Киску. Она, немножко потоптавшись по грудной клетке, ложится ровно на область сердца и начинает громко мурлыкать. Все ее тело вибрирует, создавая особое биополе, которое нормализует расстроенный сердечный ритм и улучшает коронарное кровоснабжение сердечной мышцы. Буквально через несколько минут мне становится необыкновенно легко дышать, а загрудинные боли стихают. Сердце уже не сдавливает тяжелый спазм, артериальное давление приходит в норму. Брадикардию сменяет пульс в шестьдесят ударов в минуту. Но с утра Киска сама не своя. Не ест со вчерашнего дня, а сегодня и воду не пьет. Забилась под мою кровать и не желает выходить на свет… Вылечите ее, доктор, пожалуйста. Этим вы продлите мне, старику, жизнь.
Стоявшая рядом с нами Леонтина Сергеевна – друг и помощница Михаила Михайловича – легким кивком головы подтвердила им сказанное.
После того как профессор сообщил мне, что кошка – его спасительница и к домашней кличке имеет заслуженную приставку «Валидол», этот факт в моем мозгу вызвал чувство необычайно обостренной ответственности за здоровье кошки и жизнь тяжелобольного человека.
При осмотре кошки была выявлена причина недуга – напряженный и болезненный живот при жутко переполненном мочевом пузыре. На мой вопрос о том, когда кошка последний раз испражнялась и мочилась, ответила Леонтина Сергеевна. Сказанное ею полностью подтвердило мое подозрение:
– Кала нет неделю; в лоток Киска не мочилась три дня…
– Доктор! Вы по сравнению со мной, можно сказать, молодой человек, однако у вас манеры врача из далекого Средневековья, – неожиданно для меня объявил владелец животного.
– Михаил Михайлович! Это плохо или хорошо?
– Притом что своим конкретным вопросом о моче и кале вы попали в самую цель – это, Анатолий Евгеньевич, очень хорошо. Ведь эскулапы древности, вы, наверное, это сами знаете, здоровье и жизнь больного непременно связывали с его мочой и калом. Именно по моче они определяли, сколько больному оставалось жить на белом свете. Вы, доктор, наверное, встречали в старинных трактатах по медицине оттиски гравюр с изображением врача, который держит на уровне глаз стакан со свежевыделенной мочой больного и внимательно ее изучает? – произнес Михаил Михайлович, слегка приподнимаясь над подушками.
– Доктор! Не смерть ли мне предвещает цвет мочи моей? – внезапно с нужной интонацией в голосе продекламировал я неизвестно откуда всплывший в моей памяти столь жизненно важный вопрос больного, обращенный к лечащему врачу, этим самым продолжая и дополняя тему, начатую моим гениальным собеседником.
От услышанного Михаил Михайлович резко встрепенулся. Мне даже показалось, что он испытал желание вскочить с постели, но что-то его вовремя удержало от этой опрометчивой затеи. Его глаза радостно округлились. В них легко угадывался проснувшийся задор, неподдельное удивление и любопытство… Тут же мне подумалось, что вот-вот сейчас он спросит меня об авторе этих строк. К своему великому стыду, его я на тот момент не помнил. Только смутно догадывался, что это изречение почерпнул из какого-то литературного источника, когда готовился к кандидатскому экзамену по философии. И вдруг… К своему собственному удивлению, я, словно студент на экзамене, чувствуя всем нутром, что требовательный преподаватель вот-вот задаст мне вопрос, от которого не отвертеться, набравшись нахальства, на одном дыхании бойко выпалил:
– Рабле…
Вдохнув очередную порцию воздуха, правда, менее увереннее, добавил:
– Михаил Михайлович Бахтин, «Материально-телесный низ в творчестве Франсуа Рабле».
Мне показалось, что своим ответом я сразил профессора наповал. На его морщинистом лице заиграла доброжелательная улыбка. Он что-то хотел сказать, но передумал…
Я отчетливо осознавал, что мои знания в филологии довольно слабые и в беседе с великим столпом в мировой филологической науке и философии не следует приближаться к этому дремучему для меня лесу.
Не придумав ничего лучше, чем спрятаться за профессию врача и цель своего визита, я подхватил кошку на руки, подстелил под нее простыню и приступил к лечению, чтобы не дать профессору возможности задавать мне вопросы.
Как говорится в русской поговорке, молчал бы и сошел за умного. Но нет… Меня почему-то понесло, причем именно в дебри бахтинского филологического анализа литературного творчества Франсуа Рабле:
– А теперь, наша маленькая мурена, займемся твоим материально-телесным низом… – и сам того не замечая, подражая Франсуа Рабле, выдал экспромт: – Мочи и кала нет три дня, но это было до меня… Ветеринарный врач к Киске пришел, телесный низ обмяк, и кал пошел…
Конечно же, я гиперболизировал свои врачебные возможности. Кал так сразу, даже при всем моем желании, пойти не мог. Тем более без постановки хотя бы очистительной клизмы. Но вот моча…
Я попеременно массировал пальцами то область толстого кишечника и прямой кишки, то область тугого мочевого пузыря, добиваясь расслабления мышц. Минута, вторая, третья, четвертая, пятая… На восьмой минуте массажа мочевой пузырь сдался. Белоснежная простыня стала быстро пропитываться мочой – тяжелеть и обширно коричневеть у всех на глазах. Комната сразу заполнилась специфическим запахом застоявшегося кошачьего экскрета. Какое счастье, что я догадался под простыню подложить клеенку и мои брюки остались сухими. Из кискиного материально-телесного низа вылилось не менее полулитра зловонной жидкости.
На радость всем больная кошка сразу повеселела и, тут же прыгнув с моих коленей на постель к любимому хозяину, стала приводить себя в порядок.
– Я уже писал об этом в своей работе, но сейчас скажу вам, Анатолий Евгеньевич, что Гиппократ был несомненно прав, когда метко называл врача «подобным богу» и сравнивал врачебную практику с фарсом и битвой, в которой принимают участие три действующих лица: больной, врач и болезнь. Вы, доктор, с кажущейся, на первый взгляд, легкостью сразились с кошкиной болезнью, – вдохновенно начал Михаил Михайлович, входя в привычный ему образ профессора.
Выдержав небольшую паузу, он продолжил:
– А чего только стоит ваша театральная наигранность! С каким артистизмом вы процитировали Рабле – произнесли вопрос больного доктору… Вы создали образ умирающего, который еще не потерял надежду на исцеление… А когда Леонтина Сергеевна, принеся простыню, которую вы просили, поинтересовалась, зачем вы положили под нее клеенку, вы, улыбаясь, без запинки, не моргнув глазом, с серьезной интонацией голоса ответили: чтобы Киска не поцарапала ноги… И мы, нисколько в этом не сомневаясь, поверили вам – когти-то у нее действительно длиннющие и острые, словно кинжалы из дамасской стали. Одним словом, как у Рабле – сплетение ветеринарной медицины и искусства.
После непродолжительной паузы, сделанной для отдыха, Михаил Михайлович обратился ко мне с вопросом, который совершенно не относился к филологии, и у меня сразу отлегло от сердца:
– А что вы, милейший доктор, скажете о лабораторном исследовании мочи и о причине ее столь длительной задержки?
– Первая часть вашего вопроса, Михаил Михайлович, для меня сложна. Ведь залитую мочой простыню на анализ в ветеринарную лабораторию не отнесешь – ее там не примут. Врачам-лаборантам мочу в стеклянной таре подавай – согласно действующим правилам. Конечно, я мог бы сейчас простыню отжать в лоток, а мочу слить в банку… Но это мало что нам даст. Сильно накрахмаленная простыня, к тому же стиранная в городской прачечной, несет на себе слишком много остатков химических элементов: стиральной соды, порошка и всякой всячины. Результат анализа окажется просто шокирующим. Все же, Михаил Михайлович, отвечая на ваш первый вопрос, скажу коротко: моча как моча. Следов крови, каких-либо хлопьев, сгустков и запаха ацетона, указывающих на нездоровье Киски, нет. Что же касается своеобразного крепкого аромата, ничего патологического в этом я тоже не вижу – так обычно пахнет моча, выдержанная в тепле материально-телесного низа трое суток. Несмотря на излившуюся концентрированную и застоявшуюся темную мочу, Киска будет жить и жить. Переходя ко второй части вопроса в отношении причины задержки мочеиспускания, думаю, что вина полностью лежит на прямой кишке, забитой твердым, жестким, точнее сказать, колючим калом в результате запора. Отсутствие у кошки дефекации в течение семи дней – это длительный запор. Вот сильная боль, появившаяся в толстом кишечнике, и вызвала рефлекторный спазм сфинктера мочевого пузыря. Далее все просто: если кишечник, или по Рабле – «требуха телесного низа», оказался на некоторое время не в порядке, то именно в нем самом кроется причина полного отсутствия у кошки аппетита и затем отказ от питья. Тем более когда нет опорожнения мочевого пузыря…