– Возвращался.
– Куда? – спрашивает Винс.
– Домой.
– Откуда? – уточняет Бобби.
– Не из дома.
– Итак, вы были не дома, – спокойно произносит Бобби. – Где-то конкретно?
– Ага. – Шеймус складывает руки на груди.
– Где?
– Конкретно?
– Да.
– Ну… вы понимаете.
– Не понимаю.
– Встречался кое с кем.
– С кем-то знакомым?
– Определенно.
– Алё! – не выдерживает напарник. – Может, хорош пургу нести?
Винсент как будто вот-вот лопнет. Подобно другим парням, которые слишком стараются держаться так, словно все вокруг должны испытывать к ним уважение, он легко срывается, когда чувствует (и совершенно справедливо) обратное. Это приводит к регулярным скандалам, и за прошедшие полтора года против Винсента были поданы две жалобы за превышение полномочий. То, что он в свои относительно молодые годы дослужился до убойного – полицейской элиты, – означает лишь наличие мохнатой лапы, которая тащит его наверх, несмотря на все неудачи. За парнем по-любому стоит кто-то, обладающий большим авторитетом в департаменте. Либо он чей-то племянник, либо двоюродный брат, либо «голубок».
Да и роль «злого полицейского» выходит у него из рук вон плохо. Винс скорее похож на «вредного копа», «ноющего копа» или «сына-подростка, которого папа-коп зачем-то взял с собой на работу».
Именно поэтому лицо Шеймуса Риордана расплывается в улыбке.
– Нести что, прости?
– Пургу.
Винс затягивается и выпускает струйки дыма из ноздрей. От этой привычки, кстати, растительность у него в носу гуще, чем обычно бывает у парней, которым еще нет тридцати.
Шеймус Риордан переводит взгляд на Бобби:
– Меня в чем-то подозревают?
– Вовсе нет.
– То есть я всего лишь потенциальный свидетель?
– Да, верно.
– Значит, если мне не нравится тон этого засранца, я могу просто встать, подняться обратно к себе в кран и баста?
Бобби кладет готовому вскипеть напарнику руку на грудь.
– Можете.
Шеймус Риордан с победоносным видом смотрит на Винсента: выкуси, мол.
– Так что, Серпико, следи за своим поганым языком.
Теперь тот разрывается между тем, чтобы принять сравнение с кумиром (не с самим Фрэнком Серпико, чьих ценностей он не разделяет, а с Аль Пачино в роли Серпико, иконой стиля для Винса) как лесть либо как оскорбление, которое Шеймус, по мнению Бобби, и имел в виду.
Винсент склоняется к первому варианту и с пафосом говорит:
– Лучше за своим языком последи, ничтожество.
Шеймус криво усмехается Бобби, как бы говоря: «Совсем детки нынче невоспитанные пошли, да?»
Бобби закуривает, затем протягивает пачку Шеймусу. Тот берет сигарету, Бобби прикуривает ему и Винсенту – и вот они лучшие приятели. Сейчас договорят и дружной компашкой пойдут в бар.
– Когда я вышел из вагона, все уже закончилось, – говорит Шеймус.
– С этого места поподробнее, – просит Бобби.
– Там были четыре подростка…
– Белые?
– Ага.
– Парни или девчонки?
– Два парня, две девчонки. Поезд в центр только отошел. Они стояли у края платформы. Парни орали друг на друга, один обозвал другого «дебилом», это я точно слышал. А одна из девчонок вообще визжала. Истошно так, будто с катушек слетела. Другая съездила ей по лицу, и та заткнулась.
Исходя из показаний других свидетелей у Бобби с Винсентом уже сложилась некоторая хронология той ночи.
1. Огги забегает на станцию, от кого-то спасаясь.
2. Огги перепрыгивает через турникет.
3. Следом за ним через турникеты перепрыгивают четверо белых подростков (предположительно: Джордж Данбар, Рам Коллинз, Бренда Морелло и Джулз Феннесси).
4. Огги выбегает на платформу, к которой подъезжает поезд, направляющийся в центр.
5. Подростки догоняют его там.
6. Кто-то из парней кричит: «Постой, мы просто хотим поболтать!»
7. Белая девушка кричит: «Для ниггера ты медленно бегаешь!»
8. Один из четверых (никто из свидетелей не может сказать, кто именно) швыряет в Огги пивную бутылку.
9. Бутылка разбивается у правой ноги Огги Уильямсона, тот оборачивается и спотыкается.
10. Поезд подъезжает к платформе.
11. Огги Уильямсон не может удержаться на ногах.
12. Один из подростков (девушка) кричит: «Ты, на хрен, не в тот район забрел!»
13. Раздается глухой удар – звук столкновения человека с чем-то твердым, – который слышали все пять первых свидетелей. (Машинист при этом утверждает, что ничего не видел и не слышал. Возможно, пьет на работе, да и год до пенсии ему остался.)
14. Огги Уильямсона разворачивает на месте, и он падает на платформу.
Дальше показания каждого из первой пятерки очевидцев путаются. На платформе были четверо шумных и агрессивно настроенных подростков. Естественно, никому из посторонних не хотелось вмешиваться: не дай бог под горячую руку попадешь. Никому не хотелось самому оказаться на месте человека, который «на хрен, не в тот район забрел». Поэтому все они сделали вид, будто их там нет.
Трое просто взяли и ушли, от греха подальше. Поймали себе такси.
Двое остались дожидаться поезда из центра, на котором и прибыл Шеймус Риордан. Они упорно вглядывались в темноту, пока не увидели огни приближающегося поезда. И не смотрели, что четверка подростков делала с чернокожим парнем.
В двадцать минут первого подъехал поезд, и двое «очевидцев» сели в него.
А Шеймус Риордан был единственным пассажиром, который сошел с него на станции «Коламбия».
– И вот тогда я увидел тех пятерых.
– Четверых в смысле?
– Ну, четверых и того чернявого.
– Погоди, как так? – не понимает Бобби.
– Четверо белых подростков и один черный, – повторяет Шеймус. – Итого пять.
– Но он уже должен был валяться на путях!
Шеймус Риордан хмурится:
– Он лежал на платформе, а те стояли над ним.
– После того как поезд отошел?
– Ну да.
– Ты ничего не выдумываешь? – спрашивает Винсент.
– На хрена мне что-то выдумывать? В твоей семье все дебилы или ты один особенный?
Бобби Койн поворачивается к Винсенту, чтобы предупредить очередную вспышку, однако теперь напарник ведет себя как кастрированный пес. Если Шеймус еще раз его оскорбит, того и гляди упадет на пол кверху пузом да лапки задерет.
– Итак, – уточняет Бобби, – поезд отъехал, погибший лежал на платформе, а подростки стояли над ним?
– Ага.
– И что было дальше?
– А я почем знаю? – Шеймус выпучивает глаза. – Если б я задерживался посмотреть, зачем четыре человека пялятся на тело пятого, то хрен бы дожил до сорока трех в этом гребаном городишке.
– То есть он был уже мертв?
– Я этого не говорил.
– Ты сказал «тело».
– Ну да, в том смысле, что он лежал на земле. Но еще шевелился – это я разглядел. А потом я ушел.
– Но он лежал на платформе? Не под ней?
– Да сколько, блин, повторять? Давай, не знаю, по-голландски объясню, раз по-нашему не понимаешь… На платформе он лежал, на платформе. И катался из стороны в сторону. Хотя не, погоди, не катался. Скорее… бился. – Он пожимает плечами. – Ну как, не знаю… как рыбешка, что сорвалась с крючка.
Винсент наклоняется к свидетелю:
– А какая рыбешка?
– Черная треска, – отвечает Шеймус, и они с Винсом взрываются хохотом.
Не в первый – и даже не в сотый – раз в жизни Бобби понимает, что терпеть не может людей. Определенно, создавать человека было самым непростительным преступлением Творца.
– И потом ты ушел? – спрашивает он у Шеймуса Риордана.
Смех того постепенно затихает.
– Ну да, ушел.
– А ребенок погиб.
В глазах у Шеймуса Риордана мелькает нечто похожее на проблеск раскаяния. Или Бобби просто хочется в это верить.
А в следующее мгновение свидетель пожимает плечами и бросает:
– Так не мой ведь ребенок.
Глава 12
Окончив смену, Бобби выпивает с детективами из отдела ограблений по паре банок в баре Джей-Джея Фоли, после чего отправляется домой на Таттл-стрит, где проживает вместе с пятью сестрами и братом Тимом, неудавшимся священником. Никто из младших Койнов не состоит в браке. Трое, включая Бобби, пробовали – но развелись. Еще двое почти дошли до алтаря, однако последнего шага не случилось. А у оставшихся двоих никогда не было достаточно длительных отношений.
И это большая загадка для многочисленной родни Койнов, включая семьи, с которыми они породнились в предыдущих поколениях – Макдоноу, Доннелли, Кирни, Малленов, – и вообще для всего района, поскольку сестры Бобби вполне себе красавицы. Были такими в юности, по крайней мере.
Их дом – один из последних викторианских особняков на Таттл-стрит в частном владении. Остальные, построенные крупными ирландскими семьями в первой половине века, между двумя мировыми войнами, переделаны в дуплексы или поделены на квартиры. Но не дом Койнов. Он остался ровно таким же, как и в детстве Бобби, изученный до последней скрипучей половицы, укромного уголка и источников тоскливых стонов суровыми зимними ночами.
Нэнси и Бриджет сидят за кухонным столом с вечерними бокалами и сигаретами – у Нэнси «Парламент», у Бриджет «Кент». Бобби достает из холодильника пиво и, захватив чистую пепельницу, присоединяется к сестрам. Нэнси, работающая в отделе городского планирования, жалуется на коллегу – кого-то по имени Феликс, а Бриджет, медсестра «Скорой помощи» в Сити, молча слушает. Нэнси, в свои сорок все еще красотка, способна заболтать кого угодно, а застенчивая серая мышка Бриджет (вечно подшофе, когда не на работе) может вообще за целый день не сказать ни слова.
Нэнси заканчивает свою тираду по поводу Феликса и кофеварки в комнате отдыха, после чего бросает взгляд на Бобби:
– Сбросить бы тебе пару фунтов, Майкл. Что скажешь, Бридж, надо ему похудеть?
Бриджет смотрит куда-то в пол.
– Вот тебе и здрасте. Кто ж мужчине такое с порога говорит? – Бобби начинает отдирать ногтем этикетку с банки.