– Тю! Как бы Дон об этом узнал? Он просто не в духе. Надо его развеселить, побегать с ним. Мне вот после бега всегда легче становится. Ну, мальчик! Проснись, не гляди букой! – Том щелкнул пальцами у собаки перед носом, та ответила угрюмым безразличием.
– Оставь ты его. Если и завтра не полегчает, отвезем к доктору Уоткинсу и поглядим, что скажет. – Роб снова поднял взгляд на ласточек в небе, дорабатывая новое стихотворение на латыни.
В Теде проснулся дух противоречия, и он принялся дразнить Дона брату наперекор, делая вид, что так поступает из заботы о собаке. Дон же не обращал внимания на поглаживания, команды, посулы и ругань, пока у Теда не лопнуло терпение: поблизости как раз лежал прут, и юноша собрался одолеть упрямого пса силой, коли не удалось добиться послушания лаской. К счастью, он сообразил для начала привязать Дона – от удара любой руки, кроме хозяйской, пес свирепел и потом помнил, что Тед не раз пытался это проделать. От такого унижения Дон с рыком поднялся с пола. Роб услышал и, увидев занесенный прут в руке брата, решил вмешаться:
– Не тронь! Дэн запретил! Оставь его в покое, кому говорю!
Роб не имел привычки командовать, но, когда случалось, Тед слушался. Однако он уже распалился, а приказной тон Роба подлил масла в огонь: Тед не устоял и ударил напоследок непослушного пса. Всего один удар, зато какой ценой! Пес с рычанием бросился на Теда, а Роб метнулся к ним и вдруг ощутил, как в икру вонзились зубы. Одно слово – и Дон с виноватым видом разжал челюсти: он любил мальчика и явно не хотел его обидеть. Роб погладил пса в знак примирения и похромал прочь из сарая, а Тед бросился следом: когда он увидел алые капли на носке Роба и следы зубов на икре, гнев сменился стыдом и раскаянием.
– Прости, пожалуйста! Зачем же ты влез? На вот, промой рану, а я найду кусок ткани, – протараторил он, смочил губку водой и вынул из кармана видавший виды носовой платок.
Обычно Роб недолго печалился о своих невзгодах и охотно прощал чужие огрехи, но на сей раз сидел неподвижно и смотрел на багровые отметины с таким странным выражением на побледневшем лице, что Тед спросил со встревоженным смешком:
– В чем дело? Неужто боишься такой пустячной царапины, Бобби?
– Я гидрофобии[40] боюсь. Но если у Дона бешенство, пусть лучше я заражусь, чем другие. – Роб храбро улыбнулся, преодолевая дрожь.
От страшного слова Тед побледнел пуще брата и, уронив губку и платок, в ужасе на него воззрился и прошептал отчаянно:
– Ой, Роб, не говори так! Что же делать, что же делать?!
– Позови Нэн, она знает. Не пугай тетушку и ни единой душе не рассказывай, только Нэн. Она на заднем крыльце, приведи ее поскорее. Может, это пустяк. Да не трясись, Тед! Я просто подумал – Дон ведь чудной стал…
Роб призвал всю свою храбрость, но длинные ноги Теда все равно дрожали, пока он бежал за помощью и, к счастью, никому не попался на глаза, иначе выдал бы себя одним только выражением лица. Нэн праздно раскачивалась в гамаке и развлекалась живописующей статьей о кру́пе, как вдруг в нее вцепился перепуганный мальчик, чудом не перевернул гамак и прошептал запальчиво:
– Пойдем к Робу в сарай! Дон бешеный и укусил его, и мы не знаем, что делать, это я виноват, только никому не рассказывай! Скорей, скорей!
Перепуганная Нэн мигом вскочила на ноги, не теряя, однако, присутствия духа, и оба без лишних слов побежали в сарай, минуя дом, где ничего не подозревающая Дейзи весело болтала с подругами в гостиной, а тетя Мэг мирно предавалась дневному сну на втором этаже.
Роб взял себя в руки – он спокойно и невозмутимо встретил их в упряжной, где разумно спрятался, дабы не привлекать к себе внимания. Вскоре Нэн узнала, что случилось, и, бросив взгляд на Дона – угрюмый и грустный, он затаился в своей конуре, – девушка произнесла медленно, смотря на миску с водой:
– Роб, нужно кое-что сделать на всякий случай, и срочно. Некогда проверять, есть ли у Дона… болезнь, и ехать к доктору тоже. Я смогу сама, но это очень больно, а мне страсть как не хочется делать тебе больно, дружок.
В голос Нэн прокралась дрожь, недопустимая в ее профессии, а умные глаза заволокло пеленой, когда два встревоженных юных лица воззрились на нее с безграничным доверием.
– Знаю, нужно прижечь. Я согласен, только пусть Тед уйдет, – попросил Роб и, решительно поджав губы, кивнул на огорченного брата.
– И шагу не сделаю! Если он выдержит, то и я смогу – жалко только, что не я на его месте! – воскликнул Тед, отчаянно сдерживая слезы: от горя, страха и стыда ему чуть не изменило мужество.
– Пусть остается, поможет заодно, – резковато ответила Нэн: сердце у нее ушло в пятки от испытания, предстоящего бедным мальчикам. – Не шумите, я скоро вернусь, – добавила она и направилась к дому, судорожно прикидывая, как лучше поступить.
Был день глажки, и в опустевшей кухне до сих пор горела печь – горничные оставили и ушли наверх передохнуть. Нэн поместила в огонь тонкую кочергу и в ожидании закрыла лицо руками, прося даровать ей силу, смелость и мудрость в этот внезапный час испытаний, ибо звать на помощь было некого, а она, несмотря на юный возраст, знала выход – только хватило бы духу. Любой другой пациент вызвал бы лишь профессиональный интерес, но чтобы милый добрый Робин, гордость отца и отрада матери, всеобщий любимец и товарищ, попал в беду? Ужасно! Несколько горьких слезинок упали на вымытый дочиста стол, пока Нэн успокаивала саму себя – ведь наверняка это все пустяк, вполне понятная, но ложная тревога!
«Надо держать себя в руках, иначе мальчики перепугаются, поднимут переполох. Зачем всех расстраивать и пугать, если ничего еще не известно? Вот и не стану. Поскорее отведу Роба к доктору Моррисону, а ветеринар пусть посмотрит Дона. А потом, когда сделаем все возможное, посмеемся над своим страхом… пустым страхом, или уж приготовимся к худшему. А теперь – вперед к бедняге!»
Вооружившись раскаленной докрасна кочергой, кувшином воды со льдом и несколькими носовыми платками с сушилки, Нэн пошла обратно в сарай и собралась сделать все возможное для самого серьезного чрезвычайного случая в ее практике. Мальчики застыли, как изваяния, – один из безнадежности, другой из покорности судьбе, – и Нэн призвала все свое хваленое бесстрашие, чтобы половчее исполнить необходимое.
– Так, Роб, потерпи минутку, и опасность позади. Становись рядом, Тед, вдруг ему станет дурно.
Роб закрыл глаза, стиснул руки и выпрямился, как герой. Тед опустился подле него на колени, бледный как полотно и слабый, как девица, – юношу терзали угрызения совести, а сердце замирало в груди при мысли, что брат страдает из-за его упрямства. Мгновение – и все кончилось, прозвучал лишь тихий стон, зато, когда Нэн взглядом попросила помощника подать ей воду, оказалось, что Теду она больше нужна: бедняга упал в обморок и лежал на полу жалкой грудой рук и ног.
Роб рассмеялся, а Нэн, приободренная этим неожиданным звуком, твердой рукой перевязала рану, хотя на лбу у нее выступили капли пота и ей пришлось разделить воду с пациентом номер один, а после заняться пациентом номер два. Тед серьезно устыдился и пал духом, когда узнал, как подвел всех в решающую минуту, и умолял никому не рассказывать – ведь он же не виноват; а потом, словно в довершение своего позора, он еще и разразился истерическими рыданиями – мужская гордость его была уязвлена, зато душа успокоилась.
– Ну-ну, все позади, и необязательно остальным об этом знать, – отрывисто бросила Нэн несчастному Теду, который икал у Роба на плече, захлебываясь истерическим смехом и рыданиями, пока брат его успокаивал, а юная докторша обмахивала обоих старой соломенной шляпой Сайласа.
– Так, мальчики, слушайте внимательно и запоминайте. Тревожить остальных мы пока не будем: я все обдумала и поняла, что переполошились мы напрасно. Я мимоходом заметила, как Дон лакает воду – он такой же бешеный, как я. Но чтобы угомониться, взять себя в руки и на время спрятать от остальных виноватые мордашки, нам надо съездить в город к моему старому другу доктору Моррисону: пусть оценит мою работу и даст нам капельку успокоительного, а то мы больно переволновались из-за пустяка. Роб, сиди спокойно, а ты, Тед, запрягай; я пока сбегаю за шляпой и попрошу тетушку извиниться за меня перед Дейзи. Я все равно не знакома с этими девицами Пенниман, а Дейзи с радостью воспользуется нашей комнатой на время чая – ну а мы перекусим у меня и вернемся домой веселые, как птички.
Нэн своей говорливостью выплескивала тайные чувства, которые профессиональная гордость не позволяла ей показать; мальчики тотчас же одобрили ее замысел, ибо действие куда лучше томительного ожидания. Тед побрел к насосу умыться и растереть побледневшие щеки, а после запряг лошадь. Роб смирно лежал на сене и опять глядел на ласточек – он переживал памятные минуты жизни. Еще совсем юный, теперь он внезапно задумался о смерти, и мысли эти заронили в нем зерно рассудительности, ибо это большое потрясение, когда в повседневной суете тебя вот так застает врасплох угроза необратимой перемены. Каяться ему было не в чем, оплошностей он совершил мало, зато в жизни вечной мог спокойно вспоминать множество счастливых, с пользой проведенных лет. Потому Роба не терзали страхи, не мучали сожаления, а самое главное – его дух поддерживало и приободряло глубокое – пусть и неброское – благочестие.
«Mein Vater»[41], – тотчас же мелькнуло у него в голове, ведь Роб занимал особое место в сердце профессора, и утрата старшего сына стала бы для джентльмена тяжким ударом. Губы, еще недавно крепко сжатые перед лицом каленого железа, при этих словах дрогнули, ибо юноша вспомнил о милосердном Отце, который никогда не оставляет своих чад и помогает им в тяжелую минуту; сложив руки, Роб от всего сердца помолился, как не молился прежде, – прямо на сене, под тихое чириканье гнездящихся птиц. Молитва пошла ему на пользу; благоразумно доверившись Господу в своем страхе и сомнениях, мальчик приготовился к любому исходу – пусть свершится, что суждено, а ему на ближайшее время предстоит лишь одна задача – не терять бодрости духа, не жаловаться и надеяться на лучшее.