Так закончилась коротенькая проповедь, но дама знала: ее искренние слова не пропали втуне, ибо один юноша понурил голову, а несколько лиц смягчились – видимо, вспомнилось что-то доброе и приятное. Дэн закусил дрожащую губу и спрятал глаза, подернутые пеленою слез от слов об ожидающих друзьях, исполненных надежды. Он с радостью удалился в свою камеру и крепко задумался вместо того, чтобы забыться сном. Похоже, этих слов ему прежде и не хватало – теперь он понимал, в каком положении оказался и как важны в его судьбе последующие несколько дней. Как он поступит – присоединится к «дурным людям» и, возможно, добавит еще одно преступление к списку совершенных, продлит и без того невыносимое наказание, добровольно повернется спиной к добру и испортит будущее, на которое еще есть надежда? Или же, как мудрый солдат в истории, подчинится судьбе, выдержит наказание, постарается обратить его себе на благо? Да, останется шрам, но он послужит напоминанием о битве, которая еще не до конца проиграна, ведь Дэн спас свою душу, хотя и утратил прежнюю невинность. Тогда он, наверное, осмелится приехать домой, покаяться и черпать силы в сочувствии и утешении тех, кто всегда стоит за него.
Той ночью добро в Дэне боролось со злом, как дьявол и ангел боролись за Синтрама, и трудно было определить, что одержит верх – буйный нрав или любящее сердце. Совесть и негодование, стыд и горе, гордость и страсти сражались той ночью в тесной камере, и несчастному подумалось: пожалуй, в своих странствиях он не встречал столь яростных противников. Дело решила одна мелочь – так уж устроена непостижимая человеческая душа, – и капля сострадания помогла юноше определиться между дорогой к благу и дорогой к беде.
В темный предрассветный час, когда Дэн лежал без сна, сквозь решетку проник луч света, засов тихо отворился, и в камеру вошел человек. Это был добрый капеллан, ведомый тем же чутьем, что направляет мать к постели больного дитя, ибо долгие годы утешения человеческих душ научили его замечать проблески надежды на сумрачных лицах и он знал, когда наступал нужный миг для слова помощи или истовой молитвы, способной исцелить и утешить измученные горестями сердца. Он и раньше по собственной воле заглядывал к Дэну, однако тот встречал его с угрюмым равнодушием или досадой, и капеллан уходил, терпеливо ожидая своего часа. И вот он настал: на лице узника, озаренном лучом света, читалось облегчение, а человеческий голос звучал неожиданно приятно после шепота страстей, сомнений и страхов – те часами наводняли камеру, грозили Дэну своей мощью и напоминали, как сильно ему необходима помощь в битве, для которой у него даже не было доспехов.
– Кент, несчастный Мейсон преставился. Он оставил вам послание, и я решил передать его немедля – мне показалось, вас тронула сегодняшняя проповедь и вам нужна как раз та помощь, которую Мейсон перед смертью вам предложил. – Капеллан сел и остановил взгляд на сумрачном лице узника, лежащего на койке.
– Благодарю, сэр, с удовольствием выслушаю, – только и ответил Дэн, погруженный в сочувствие: несчастный товарищ так и умер в тюрьме, не увидев напоследок жены и ребенка.
– Он покинул нас внезапно, однако не забыл о вас и умолял передать следующие слова: «Скажите ему не делать этого, пусть держится, старается изо всех сил, а когда выйдет на свободу, направится прямиком к Мэри, она его примет ради меня. Друзей у него здесь нет, ему будет одиноко, а с женщиной всегда спокойно и уютно, когда у человека в жизни неурядицы. Объясните, как я его ценил, и попрощайтесь за меня – он проявлял ко мне доброту, благослови его Господь». С этими словами он мирно умер и завтра отправится домой, получив Божье помилование, раз уж человеческое припозднилось.
Дэн промолчал, лишь закрыл лицо рукой и лежал неподвижно. Заметив, что трогательное послание подействовало даже лучше ожидаемого, капеллан продолжил, не подозревая, как успокаивает его отеческий голос несчастного узника, который тоже мечтал отправиться домой, да только считал, что не заслужил такого права.
– Надеюсь, вы не разочаруете смиренного друга, который даже в последний миг думал о вас. Подозреваю, здесь назревает недоброе, и боюсь, как бы вас не потянуло на дурную сторону. Не делайте этого: их замысел, как обычно, не увенчается успехом, а вы испортите себе репутацию – обидно получится, ведь о вас тут сложилось хорошее мнение. Мужайтесь, сын мой, и постарайтесь извлечь из этого тяжкого опыта урок. Помните: если нет друзей, благодарная женщина примет вас в уплату за доброту, а ежели есть, постарайтесь ради них, и да поможет вам Бог.
Милосердный капеллан, не дожидаясь ответа, начал истово молиться, а Дэн вслушивался, как никогда прежде: одинокий час, послание умирающего и внезапное возрождение добра в его душе наводили на мысль, что ангел спустился с небес ему в помощь. С той ночи Дэн переменился, хотя никто, кроме капеллана, этого не заметил – для прочих он оставался по-прежнему молчаливым, суровым и необщительным, равнодушно относился и к плохому, и к хорошему и единственную радость черпал в книгах, которые приносил его друг. Медленно, как точащая камень вода, этот человек терпением и добротой заслужил доверие Дэна и помогал ему подняться из Долины Унижения к горам, где сквозь облака проглядывает Небесный Град, к которому рано или поздно все странники этого мира направляют тоскующие взоры и изможденные стопы. Много раз Дэн оступался, много раз ему приходилось биться с великаном Отчаянием и яростным Аполлионом, много раз жизнь казалась ему безнадежной, а конец Мейсона – единственным выходом. Но пожатие дружеской руки, звук по-братски ласкового голоса, неугасимое желание исправить грехи прошлого во имя будущего и заслужить право вновь увидеть дом вели бедного Дэна; старый год тем временем подходил к концу, а новый собирался вот-вот перевернуть очередную страницу книги, по которой Дэн учил самый трудный в своей жизни урок.
В Рождество его так терзала тоска по Пламфилду, что он измыслил способ послать туда весточку, успокоить встревоженные сердца близких, да и свое тоже. Он написал Мэри Мейсон, живущей в другом штате, приложил свое послание и попросил отправить вместо него. Он только и упомянул, что он здоров и очень занят, от затеи с фермой отказался – придумал кое-что новое и расскажет после, в гости приедет не раньше осени и часто писать не сможет, но дела у него хорошо, он шлет всем добрые пожелания и поздравляет с Рождеством.
Затем он вернулся к своей одинокой жизни и старался выплатить долг, как подобает мужчине.
Глава тринадцатая. Новый год Ната
– От Эмиля рано ждать весточки, Нат пишет постоянно, а вот где Дэн? С самого отъезда всего два-три послания! Да с его решимостью к этому времени можно было все фермы Канзаса скупить! – удивилась миссис Джо однажды утром, когда пришла почта, а на открытках и конвертах вновь не оказалось размашистого почерка Дэна.
– Сама знаешь, он редко пишет: занимается делом, а после – домой. Месяцы и годы для него ничто; полагаю, он исследует новые земли, позабыв о времени, – ответил мистер Баэр, погруженный в длинное письмо Ната из Лейпцига.
– Но он обещал мне написать о своих делах, а Дэн слово держит. Боюсь, случилась беда.
Миссис Джо, чтобы утешиться, погладила Дона по голове – заслышав имя хозяина, пес явился к ней и поднял взгляд, исполненный почти человеческой тоски.
– Не волнуйся, мамочка, ничего не стрясется со стариной Дэном. Вернется целый и невредимый: в одном кармане – золотой рудник, в другом – прерия, а сам бодрый, как кузнечик, – ответил Тед, отнюдь не спешивший отдавать Окту законному хозяину.
– Наверное, отправился-таки в Монтану и передумал насчет фермы. Мне показалось, индейцы ему больше по душе.
Роб помогал матери отвечать на письма и заодно приободрял.
– Надеюсь, это занятие ему лучше подходит. Но если бы планы изменились, он поделился бы с нами и попросил бы денег. Нет, нутром чую: беда стряслась, – возвестила провидица в утреннем чепце.
– Тогда мы вскоре обо всем узнаем: дурные вести разлетаются быстро. Не расстраивайся понапрасну, Джо, – послушай лучше, как идут дела у Ната. Вот уж не думал, что у него сыщутся интересы помимо музыки! Мой добрый друг Баумгартен хорошо его устроил, лишь бы только он голову не потерял! Славный юноша, но неопытный, а в Лейпциге полно ловушек для неосторожных. Да пребудет с ним Gott!
Профессор прочел восторженный рассказ Ната о литературных и музыкальных встречах, которые тот посетил; о прелестях оперы, доброте новых друзей, радостях обучения у такого мастера, как Бергман, надеждах на скорый успех и безмерной благодарности тем, кто открыл для него этот чудесный мир.
– Что ж, будем и дальше надеяться на лучшее. Я перед отъездом почувствовала в Нате неожиданную стойкость: он вел себя весьма решительно и строил замечательные планы, – довольно отметила миссис Джо.
– Посмотрим. Без сомнений, он получит свой урок и станет от этого лучше. Так со всеми случается в юные годы. Надеюсь, судьба не будет к нашему Jungling[52] слишком сурова. – Профессор улыбнулся с умудренным видом, вспоминая собственную студенческую жизнь в Германии.
Он оказался прав: Нат уже получил от жизни урок, причем так скоро, что удивил бы близких. Решительность, которой радовалась миссис Джо, проявилась весьма неожиданным образом, и тихий Нат погрузился в невинные развлечения оживленного города со всем пылом неопытного юнца, который впервые испробовал удовольствия на вкус. Свобода и независимость внушали ему упоение, ибо многочисленные благодеяния стали тяготить Ната – он хотел самостоятельно встать на ноги и прокладывать себе путь. Здесь никто не знал его прошлого, и с хорошим гардеробом, неплохой суммой на счету и лучшим педагогом в Лейпциге он вступил в свет в роли юного музыканта, за спиной которого – уважаемый профессор Баэр и состоятельный мистер Лоренс, и друзья джентльмена с радостью открывали двери своих домов перед его протеже. Благодаря этим знакомствам, свободному владению немецким, скромным манерам и несомненному таланту, новичка встретили сердечно и ввели в общество, попасть в которое тщетно пытались многие юноши.