Все это ударило Нату в голову и, сидя в блистательном оперном театре, беседуя с дамами на чаепитии для избранных или кружа в танце прелестную дочь известного профессора и стараясь представить на ее месте Дейзи, он нередко спрашивал себя: неужто этот веселый юноша и есть бедный бездомыш-музыкант, стоявший когда-то под дождем у ворот Пламфилда? Сердце у него было честное, намерения – хорошие, устремления – высокие, но слабая сторона натуры одержала верх, тщеславие сбило с пути, а удовольствия опьянили, ибо на время он забыл обо всем, кроме радостей новой чудесной жизни. Не желая никого обманывать, он позволял людям думать, будто он – подающий надежды юноша из состоятельной семьи, немного хвастал богатством и влиянием мистера Лоренса, высоким положением мистера Баэра и прелестями колледжа, в котором обучался. Он упоминал миссис Джо перед сентиментальными фройлен, знающими ее книги, а сочувственным маменькам рассказывал о достоинствах и добродетели своей дорогой Mädchen. Все эти мальчишеские бахвальства и невинные преувеличения стали объектами сплетен, Нат приобрел большую значимость в глазах общества – к своему удивлению и стыду.
Известность принесла горькие плоды: коль Ната считали человеком высшего света, ему не пристало жить в скромной квартирке и вести тихую жизнь, сосредоточенную на учебе. Он общался с другими студентами, молодыми военными и прочими развеселыми компаниями и гордился принадлежностью к их обществу – хотя, признаться, это удовольствие дорого обходилось Нату и он нередко ощущал уколы совести. Поддавшись искушению, он переехал в более привлекательное жилье на более модной улице, оставив бедную фрау Тецель горевать об утрате хорошего квартиранта, а свою творческую соседку, фройлен Фогельштайн, – качать седыми буклями и предрекать ему скорое возвращение, только более грустным и умудренным.
Сумма, определенная Нату на расходы и невинные удовольствия честной жизни, казалась юноше огромной, хотя щедрый мистер Лоренс поначалу предлагал и бо́льшую. Профессор Баэр мудро посоветовал ему проявить благоразумие: Нат не привык распоряжаться деньгами, а туго набитый кошелек вводит в искушение человека в том возрасте, когда удовольствия ценятся так высоко. Поэтому Нат радовался своей очаровательной квартирке и неразумно украшал ее недоступными прежде предметами роскоши. Нат любил музыку и исправно ходил на занятия, но часы, необходимые для упорного самосовершенствования, он проводил в театре, на балах, в пивных или клубах – вреда эти вечера не приносили, разве только растрачивали драгоценное время и чужие деньги, ибо пороков у юноши не было и вел он себя как джентльмен. Но вскоре в нем наметилась перемена к худшему – и Нат ее почувствовал. Первые шаги по усыпанной цветами дорожке вели не вверх, а вниз, и смутное беспокойство все нарастало – в редкие часы уединения Нат понимал: не так уж хорошо идут у него дела, несмотря на водоворот развлечений.
«Еще месяцок, потом успокоюсь», – не раз убеждал он себя, оправдывая отсрочку тем, что ему все было в новинку, что домашние желают ему счастья, а общество придает необходимого лоска. Утекали месяцы, и вырваться становилось все труднее – его неизбежно затянуло, а плыть по течению, которое помогало отсрочить роковой день, казалось ему столь естественным! За летними развлечениями последовали более увлекательные зимние, и Нат еще больше увяз в растратах, ибо гостеприимные дамы ожидали от него взаимных любезностей: выезды, букеты, билеты в театр и прочие мелкие расходы, неизбежные для юноши в наше время, заметно опустошали кошелек, поначалу казавшийся бездонным. Следуя примеру мистера Лори, Нат вел себя обходительно и завоевал всеобщее расположение: через новоприобретенные манеры пробивалось все же сияние честной и простой натуры и вызывало у всех знакомых доверие и симпатию.
Среди этих знакомых была одна приятная пожилая дама благородного происхождения с музыкально одаренной дочерью, но бедная и мечтающая поскорее выдать упомянутую дочь за состоятельного джентльмена. Маленькие выдумки Ната о связях и планах на будущее очаровали добропорядочную фрау, а способности к музыке и обходительные манеры – впечатлительную Минну. В тихой гостиной их дома Нат находил уют и покой после веселых развлечений, материнская внимательность старшей дамы грела ему сердце, а ласковые голубые глаза юной красавицы всегда горели радостью, когда он приходил, печалью, когда уходил, и восхищением, когда он играл, поэтому юношу неизменно тянуло в столь приятное место. Ничего дурного он не имел в виду и ничего не боялся – он сразу объяснил фрау маме, что обручен, и продолжал ходить к ним в гости, не подозревая, какие планы строит на его счет пожилая дама и какими последствиями обернется обожание романтически настроенной барышни-немки; а когда он все понял, не обошлось без страданий для нее и горьких сожалений для него.
Разумеется, кое-какие намеки на новые приключения просочились в длинные письма, которые Нат неизменно посылал каждую неделю, несмотря на все забавы, занятия и усталость; Дейзи радовалась его счастью и успеху, а мальчики смеялись при мысли, что «старина Соловей теперь светский человек», зато взрослые хмурились и поговаривали между собой:
– Больно он разошелся; надо его предостеречь, иначе жди беды.
– Будет вам, пусть повеселится, – вмешался мистер Лори. – Слишком долго он зависел от других и ничего себе не позволял. С такой скромной суммой он большой беды не натворит, а в долги влезать не станет, я уверен. Он чересчур сдержан и честен для безрассудств. Нат впервые вкусил свободы, так пусть насладится ею, а потом примется за дело с новыми силами. Ручаюсь, тем и кончится.
Поэтому добрые друзья мягко предупредили юношу и встревоженно ждали вестей об усердной учебе, а не «интересном досуге». Дейзи временами задумывалась с болью в верном сердечке, не украдет ли ее Ната какая-нибудь чаровница Минна, Хильдегарда или Лотхен, которых он упоминал в письмах, но спрашивать не стала, всегда давала спокойный, бодрый ответ и тщетно выискивала признаки перемен в посланиях, зачитанных до дыр.
Месяцы текли один за другим, наступили каникулы – время подарков, добрых пожеланий и праздничного настроения. Нат собирался от души повеселиться – так поначалу и было, ведь Рождество в Германии – стоящее зрелище. Однако позже он сполна расплатился за рвение, с которым бросился в вихрь развлечений той памятной недели, и счет ему выставили на Новый год. Казалось, «подарки» подготовила некая зловредная фея, настолько они были нежеланными и все изменили – счастливый мирок Ната опустел и преисполнился отчаяния с той же внезапностью, как это происходит в сцене пантомимы.
Первый «подарок» поджидал Ната утром, когда он, вооруженный по всем правилам цветами и конфетами, шел в гости к Минне и ее матери – хотел поблагодарить за подтяжки, вышитые незабудками, и шелковые носки, связанные ловкими пальцами пожилой дамы, – их он в тот день обнаружил у себя на столе. Фрау мама любезно приняла юношу, но, когда тот попросил увидеться с дочерью, без обиняков поинтересовалась, каковы его намерения, и добавила: до нее дошли кое-какие слухи, а посему Нат должен либо объясниться, либо не заходить к ним больше, ибо она не позволит напрасно тревожить душу дочери.
Мир не видывал более перепуганного юноши, чем Нат после столь неожиданного требования. Он слишком поздно осознал: его американская галантность обманула простодушную барышню, а ее сообразительная мать может этим воспользоваться, если того пожелает. Спасти несчастного могла только правда, и он честно и достойно открыл истину. Последовала печальная сцена: Нату пришлось отречься от мнимого богатства, признать себя бедным студентом и смиренно просить прощения за то, что воспользовался ее доверчивым гостеприимством со столь бездумной вольностью. Если у Ната и оставались какие-то сомнения в мотивах и желаниях фрау Шомбург, они тотчас развеялись от ее искреннего разочарования, гневных упреков и презрения, с которым она пыталась его спровадить, как только рухнули ее воздушные замки.
Неподдельное раскаяние Ната слегка смягчило фрау Шомбург, и она позволила ему проститься с Минной – та подслушивала через замочную скважину и явилась, залитая слезами.
– О милый! – воскликнула она, бросившись Нату на грудь. – Я никогда тебя не забуду, пусть ты и разбил мне сердце!
Это ранило Ната сильнее упреков, ибо мать взялась плакать вместе с Минной, и лишь после потоков слез и громких слов юноше удалось сбежать – истинно немецкая вышла сцена, и бедняга чувствовал себя вторым Вертером; его Лотта[53] тем временем утешалась конфетами, а фрау – дарами посерьезнее.
Второй «подарок» ему преподнесли за обедом с профессором Баумгартеном. После утренней сцены аппетит юноши решительно пропал, а тут на него и вовсе вылили ушат воды: знакомый студент радостно сообщил, что собирается в Америку, с удовольствием навестит Lieber Herr Professor Bhaer[54] и расскажет, как весело проводит время в Лейпциге его протеже. У Ната сердце в пятки ушло при мысли, как воспримут эти веселые рассказы в Пламфилде – сознательно он друзей не обманывал, но многое замалчивал в своих письмах; а когда Карлсен, лукаво подмигивая, пообещал упомянуть о предстоящей помолвке «дорогого друга» с прелестной Минной лишь намеком, несчастный мысленно пожелал «дорогому другу», будь он неладен, затонуть на дне морском еще до того, как заглянет в Пламфилд и разрушит все надежды Ната своими россказнями о его зимнем кутеже. Призвав на помощь всю смекалку, он упредил Карлсена с поистине дьявольским коварством и объяснил ему дорогу в крайне путанных выражениях – добраться до профессора Баэра незадачливый студент теперь мог только чудом. И все-таки обед Ната был испорчен – он ушел при первой же возможности, понуро бродил по улицам и не имел ни малейшего желания идти в театр, а потом – на ужин в веселой компании. Чтобы утешиться, он несколько раз подал милостыню, осчастливил двоих ребятишек золотистыми имбирными пряниками и в одиночестве выпил кружку пива – ее он поднял в честь Дейзи и пожелал себе лучшего года, чем предыдущий.