Вернувшись наконец домой, он обнаружил третий «подарок» в виде вороха счетов – они упали как снег на голову и погребли его под грузом раскаяния, отчаяния и презрения к себе. Счетов оказалась уйма, а суммы ошеломляли, ибо Нат, как мудро заметил профессор Баэр, не умел обращаться с деньгами. В уплату долгов ему пришлось бы снять со счета все до последнего доллара и остаться на полгода без гроша – если, конечно, не написать домой с просьбой прислать еще. Однако Нат скорее умер бы с голоду, чем пошел бы на такое; первым его побуждением было поискать счастья за карточным столом, чем его нередко искушали новые друзья. Но он обещал мистеру Баэру не поддаваться пороку и даже удивился когда-то такому предположению, а теперь решил не добавлять очередной пункт в длинный список собственных прегрешений. Брать в долг он не станет, попрошайничать – тоже. Как тогда поступить? Ведь надо оплатить эти чудовищные суммы, да и учебы никто не отменял – если отчислят, он вернется домой с позором. А тем временем надобно как-то жить. Как? Удрученный Нат вспоминал безрассудства последнего месяца и даже не заметил, как встал и принялся бродить по уютным комнатам, погружаясь в Топи Уныния – и не нашлось дружеской руки, способной его вытянуть. По крайней мере, так он думал, пока не внесли еще почту, и среди свежих счетов лежал потрепанный конверт с американской маркой в уголке.
Какая долгожданная весточка! Как жадно Нат вчитывался в страницы, исписанные добрыми пожеланиями домашних! Каждый черкнул от себя строчку, и при виде каждого родного имени глаза Ната все больше туманили слезы; прочитав прощальные слова: «Храни Господь моего мальчика! Мама Баэр», – он не выдержал и, уронив голову на руки, пролил на бумагу дождь слез: они облегчили ему душу и смыли ребяческие прегрешения, последствия которых тяжким грузом лежали теперь у него на сердце.
– Бедные, как они меня любят, как мне доверяют! Как горько они разочаровались бы, если бы узнали о моей дурости! Уж лучше я стану играть на улице, как раньше, чем попрошу у них денег! – воскликнул Нат, утирая слезы: он их стыдился, хотя они принесли ему утешение.
Теперь он яснее понимал, как следует поступить – через все моря к нему протянулась рука помощи, и Любовь, великая утешительница, вытащила его из Топи и указала на путь к узким вратам, за которыми лежит спасение. Когда Нат перечитал письмо и с чувством поцеловал нарисованную в уголке маргаритку – цветок, связанный с именем милой Дейзи, – в нем пробудилась сила на борьбу с целым светом. Следовало оплатить счета, продать все, что только можно, и съехать из дорогостоящей квартиры, а вернувшись к экономной фрау Тецель, найти себе работу, как делают многие студенты. Надо расстаться с новыми друзьями, отказаться от развеселой жизни эдакого беспечного мотылька и занять свое место среди трудяг – дождевых червей. Это по совести, пусть и тяжело было несчастному юноше совладать с мелочным тщеславием, забыть о дорогих молодости развлечениях, признаться в собственной глупости и сойти с пьедестала, ожидая насмешек, издевательского хохота и забвения.
Нат призвал на помощь всю гордость и решительность, ибо по натуре был чувствителен, тяжело воспринимал унижения и неудачи: только врожденная неприязнь к подлости и обману удерживала его от просьб о помощи или бесчестного способа скрыть свои прегрешения. В ту одинокую ночь ему внезапно пришли в голову слова мистера Баэра, и он вспомнил себя в Пламфилде, еще мальчишкой: он тогда наказывал учителя в назидание самому себе – робость побудила его солгать.
«Больше он не будет страдать вместо меня, а я не буду больше увиливать, как последний подлец. Выложу все профессору Баумгартену и спрошу у него совета. Я бы охотнее пустил себе пулю в лоб, но тут ничего не попишешь. Затем продам вещи, оплачу долги и вернусь туда, где мне место. Уж лучше честная нищета, чем жизнь галчонка среди павлинов».
Улыбнувшись, невзирая на беду, Нат оглядывал изящную квартиру и вспоминал, откуда он родом.
Он сдержал слово и с облегчением выяснил, что профессору не впервой было выслушивать подобные истории: он согласился с планом юноши, мудро рассудив, что урок пойдет Нату на пользу, великодушно предложил помощь и дал слово не сообщать другу Баэру о глупой истории, покуда положение не исправится.
Первую неделю нового года наш транжира покаянно распродавал лишнее, а день рождения провел в одиночестве в тесной квартирке под самой крышей дома фрау Тецель – на память о прежней роскоши не осталось ничего, кроме подарков от миловидных барышень, которых глубоко печалило его исчезновение, – к сожалению, за эти вещицы выручить денег не удалось. Друзья среди юношей встретили эту новость насмешками и жалостью, а после позабыли о нем, за исключением одного-двух приятелей: те щедро раскрыли для него кошельки и обещали не бросать. На сердце у Ната было тяжело и одиноко: он угрюмо сидел у скромной печи и вспоминал последнее Рождество в Пламфилде – в этот час он как раз танцевал со своей Дейзи.
Из размышлений его вырвал стук в дверь: ответив беспечным Herein[55], он с любопытством ждал, кто же ради него поднялся на такую высоту. Как выяснилось – добрая фрау: она гордо несла поднос с бутылкой вина и великолепным тортом, украшенным свечками и сливами всевозможных оттенков. За ней последовала фройлен Фогельштайн с розой в цветочном горшке – седые букли ее качались, а лицо светилось дружелюбием:
– Дорогой герр, мы пришли с поздравлениями и подарками в честь этого памятного дня. Наилучшие пожелания! И пусть в новом году пышным цветом расцветает удача – так желаем мы, ваши сердечные друзья!
– Точно так, дорогой герр, – добавила фрау Тецель. – Поешьте с душой приготовленного kuchen[56] и выпейте хорошего вина за здоровье любимых в далеком краю.
Удивленный, но тронутый заботой добрых соседок, Нат поблагодарил обеих и пригласил разделить с ним скромную трапезу. Женщины с радостью согласились – они по-матерински жалели бедного мальчика, знали о его невзгодах и решили предложить посильную помощь, добрые слова и необходимые для жизни мелочи.
Поколебавшись, фрау Тецель упомянула подругу, которую болезнь вынудила покинуть оркестр одного простенького театра, – она с радостью отдала бы свое место Нату, вот только примет ли он столь скромную должность?.. Краснея и играя с лепестками роз, точно робкая девица, добрая старушка Фогельштайн спросила, не захочет ли он в свободное время преподавать английский в школе для девочек, где сама фройлен давала уроки рисования, – жалование обещали небольшое, зато постоянное.
Нат с благодарностью согласился на оба предложения – от женщин помощь принимать не так унизительно, как от лиц своего пола. Скромный доход поможет ему прожить, а опыт собственной учебы позволит недурно обучать остальных. Довольные своей маленькой хитростью, дружелюбные соседки ушли, напоследок подбодрив юношу добрыми словами и рукопожатиями; лица их расцвели от сердечных поцелуев, которые Нат запечатлел на увядших щеках, – иной возможности отблагодарить за доброту и помощь он не имел.
Удивительно, но мир засиял теперь яркими красками, ибо надежда бодрит сильнее вина, а благие намерения столь же прекрасны, как бутоны на розовом кусте: они наполняли комнату чудесным ароматом, и в ней звучало эхо славной старинной мелодии – Нат, как всегда, находил утешение в музыке и клялся больше не предавать ее.
Глава четырнадцатая. Спектакли в Пламфилде
Скромному летописцу семейства Марч не под силу описать ни одного эпизода, не упомянув при этом театра, так же как наша дорогая мисс Янг[57] не может не включить в свои увлекательные рассказы как минимум двенадцать-четырнадцать детишек, – в общем, придется нам смириться и после всех несчастий наконец порадоваться рождественским спектаклям в Пламфилде – к тому же, они повлияли на судьбу нескольких наших персонажей, поэтому пропускать их тем более нельзя.
Когда строили колледж, мистер Лоренс распорядился добавить премилый маленький театр, необходимый не только для спектаклей, но и для уроков риторики, лекций и концертов. На занавесе изобразили Аполлона в окружении муз, а чтобы польстить щедрому меценату, художник намеренно сделал божество похожим на нашего друга – всем это показалось остроумнейшей шуткой. Знаменитые артисты, члены труппы и оркестра, а также декораторы – все были из числа обитателей Пламфилда и давали замечательные представления на маленькой сцене.
Миссис Джо давненько пыталась написать пьесу, превосходящую модные тогда переводы французских: в них причудливым образом сочетались роскошные наряды, наигранность и посредственные шутки – и ни проблеска естественности. Легко задумывать пьесы, полные благородных речей и захватывающих событий, а вот писать их отнюдь не просто, поэтому миссис Джо обошлась несколькими сценами из повседневной жизни, в которых смешалось комическое и трагическое; персонажей она писала под актеров и справедливо надеялась: истина и простота не потеряли еще способности очаровать зрителя. Мистер Лори ей помогал – они прозвали друг друга Бомонтом и Флетчером[58] и немало наслаждались совместными трудами, ибо знания Бомонта в области театра усмиряли неугомонное перо Флетчера: в общем, оба могли друг друга поздравить с удачным произведением.
Все было готово, и Рождество прошло куда оживленнее прежнего благодаря генеральным репетициям, тревоге оробевших актеров, поискам пропавших костюмов и украшению сцены. Остролист и еловые ветки из леса, цветы из оранжереи Парнаса и флаги всех стран весело встречали гостей, самое почетное место среди которых занимала мисс Кэмерон – она честно сдержала свое обещание. Оркестр с необычайным усердием настроил инструменты, декорации расставили с редким искусством, суфлер героически занял место в душном закутке, а актеры одевались – дрожащие пальцы не могли удержать булавок, а на потных лбах скатывалась пудра. Бомонт и Флетчер метались с места на место, ибо на кону стояла их литературная репутация: на спектакль пригласили доброжелательных критиков, ну а репортеров, подобно назойливым комарам, вообще невозможно отогнать от любого события в жизни, будь то смертный одр великого человека или выставка уродцев.