ется домой. Тедди буквально стоял на голове и мчался по округе на Окту, точно знаменитый Пол Ревир[60] – только, в отличие от него, нес хорошие вести. Лучше всего было другое: юная Джози подняла голову, словно цветущий подснежник, и стала еще выше – правда, и серьезнее, ибо тень пережитого страдания слегка умерила прежнюю жизнерадостность: девочка хорошо усвоила урок, сыграв во всеобщем представлении – великой драме жизни.
Настал черед другого ожидания: выжившие направлялись в Гамбург и должны были какое-то время перед возвращением домой провести там – «Бренда» принадлежала дяде Герману, и капитану следовало отчитаться о рейсе. Эмиль к тому же собирался на свадьбу к Францу – ее откладывали из-за траура, который теперь с радостью сняли. Все эти приятные планы казались еще увлекательнее после тяжких испытаний, и ни одна весна не могла сравниться красотой с нынешней, ибо, как выразился Тед:
– Печали миновали, и весна
Дар преподносит Баэра сынам!
Франца и Эмиля настоящие «Баэра сыны» считали старшими братьями.
Хозяйки взялись за весеннюю уборку – не столько из-за выпускного, сколько из-за приезда жениха с невестой, ведь те собирались заглянуть в Пламфилд во время свадебного путешествия. Строили большие планы, готовили подарки и радовались предстоящей встрече с Францем, хотя, конечно, истинным героем торжества все считали сопровождающего его Эмиля. Невинные души и не подозревали, какой сюрприз их ждет, – они всего-навсего делились задумками и мечтали, чтобы все мальчики могли приехать, поприветствовать старшего из них и моряка, храброго, точно Люк Касабланка.
Пока они погружены в мечты и заботы, давайте понаблюдаем за судьбами мальчиков, которые приехать не могли: ведь и у них свои мечты, заботы и надежды на светлое будущее. Нат упорно шагал по пути, который мудро избрал, хотя вместо цветов встретил на нем тернии, ведь он познал беззаботность и удовольствия в тот период, когда вкусил запретный плод. К счастью, собранный им урожай не был горек, а среди сорняков оказались и спелые колосья. Днем он преподавал, по вечерам играл на скрипке во второсортном театре, и притом учился усердно, на радость наставнику – тот запомнил его хорошим студентом, которому при случае нужно помочь устроиться в хорошее место. Развеселые приятели позабыли о Нате, зато старые друзья не покинули и приободряли, когда мучили усталость и Heimweh. К весне дела пошли на лад: траты уменьшились, работа стала приятнее, жизнь – легче, ибо в спину под тонким пальто не дули больше зимние ветры, а мороз не кусал пальцы ног, мужественно носивших старые ботинки. Нат избавился от долгов, почти подошел к концу первый год вне дома, а герр Бергман возлагал на него надежды, которые в случае чего помогут продержаться – если он захочет остаться в Германии, конечно. Поэтому Нат шагал под липами без прежней тяжести на душе, а майскими вечерами ходил по городу со студенческим оркестром – они играли перед домами, где юноша когда-то сидел в качестве гостя. Никто не узнавал его в сумерках, даже старые знакомые – однажды и Минна бросила ему денег, которые Нату пришлось принять в знак справедливого покаяния.
Награду Нат получил раньше, чем предполагал, и она оказалась лучше, чем он заслужил – по крайней мере, по его собственному мнению. Сердце его подпрыгнуло от радости, когда преподаватель объявил ему, что вместе с другими одаренными студентами его приглашают в музыкальное общество и в июле отправляют в Лондон на крупное мероприятие. Нат радовался не только как музыкант, но и как человек: он окажется ближе к дому и сумеет продвинуться в карьере и побольше заработать.
– Постарайся помочь Бахмайстеру с английским, и, если все пройдет хорошо, он с удовольствием возьмет тебя в Америку – уплывает он ранней осенью, готовится к зимнему концерту. В последние месяцы ты держался молодцом, и я на тебя очень надеюсь.
Великий Бергман редко хвалил учеников, и Нат светился радостью и гордостью – он стал работать еще упорнее, чтобы сбылось пророчество педагога. Большего счастья, чем поездка в Англию, он вообразить не мог, но вскоре судьба преподнесла ему сюрприз: в июле к нему заехали Эмиль с Францем и привезли ворох замечательных новостей, добрых пожеланий и необходимых мелочей для нашего одинокого друга – он на радостях едва в слезах не бросился на шею старым товарищам, словно девица. Какое счастье, что застали они его в скромной комнатке за настоящим делом, а не прожигателем жизни, что сорит чужими деньгами! С какой гордостью он делился планами, убеждал, что не залез в долги, и выслушивал их похвалу за достижения в музыке, бережливость, упорство и добропорядочность! Какое испытал облегчение, когда сознался в своих проступках, а они в ответ лишь засмеялись и сообщили: им тоже знакомо нечто подобное, и они в свое время извлекли из случившегося кое-какой опыт. Нат решил в конце июня поехать на свадьбу, а после присоединиться к товарищам в Лондоне. Поскольку его выбрали в свидетели со стороны жениха, он не стал отказывать Францу и позволил заказать ему новый костюм, а после чека из дома и вовсе почувствовал себя миллионером – причем счастливым, ибо к чеку прилагались дружеские письма, полные поздравлений с успехом, вполне заслуженных, поэтому Нат ждал предстоящих праздников с детским нетерпением.
Дэн тем временем тоже считал недели до начала августа, когда его отпустят на волю. Правда, его не ждали торжественная музыка и свадебные колокола, на выходе из тюрьмы его не встретят друзья, будущее не обещает успехов и счастливого возвращения домой. И все-таки достижение его было куда значительнее, чем у Ната, хотя знали о нем лишь Господь и один добрый человек. Нелегко далась Дэну битва, но вступать в подобную ему больше не пришлось – да, внутри и снаружи его по-прежнему поджидали коварные враги, но он обрел путеводитель всякого христианина и всегда хранил Библию у себя на груди, а три добрые сестры – Любовь, Покаяние и Молитва – дали ему доспехи, в которых ни одно сражение не страшно. Пока Дэн не научился как следует их носить, даже тяготился ими, но уже понимал их ценность – и все благодаря верному другу, не покидавшему его весь этот тяжкий год.
Скоро Дэн вернется на свободу: измученным, израненным борьбой и все же – свободным человеком среди свободных людей, на свежий воздух, под благословенное солнце. При одной мысли об этом Дэн дрожал от нетерпения, ему хотелось разрушить тесные стены камеры и вырваться, словно ручейник из кокона: он видел этих насекомых на берегу речки – сбросив старую оболочку, они ползут по стеблям папоротника и устремляются ввысь. Ночь за ночью он представлял перед сном, как зайдет к Мэри Мейсон – ведь обещал же он, – а после отправится прямиком к старым друзьям-индейцам и в глуши скроет свой позор, залечит раны. Упорно трудясь, он спасет многих в уплату за убийство одного, а привольная жизнь убережет его от искушений большого города.
– А потом, когда все утрясется и я совершу что-нибудь хорошее, – вернусь домой, – произнес он, и сердце его забилось в нетерпении: оно безудержно рвалось в родные края, точно мустанг в прерии. – Но пока рано. Сначала надо выбраться. Если поеду сейчас, они увидят, учуют, ощутят на мне клеймо тюрьмы, а я не смогу лгать им в лицо. Нельзя мне потерять любовь Теда, веру миссис Баэр, уважение девочек – ведь уважали они меня хотя бы за храбрость. А теперь и коснуться не пожелают.
Вздрогнув, бедный Дэн посмотрел на загорелую руку, сжатую в кулак, – да уж, что совершила эта рука с тех пор, как сжимала доверчивую белую ручку одной барышни!
– Они еще станут мной гордиться, и никто никогда не узнает об этом ужасном годе! Я его сотру, точно не бывало, и да поможет мне Бог!
Сжатая в кулак рука поднялась, точно Дэн приносил торжественную клятву, – он еще исправит деяния потерянного даром года, ведь способны же решимость и раскаяние творить чудеса.
Глава шестнадцатая. На теннисном корте
В Пламфилде спорт пользовался большим уважением, и по реке, где когда-то сплавлялись в маленькой плоскодонке мальчики, пока вокруг звенели голоса девочек, собирающих лилии, теперь скользили настоящие лодки, от изящного ялика до аккуратной шлюпки, а украшали их подушечки, навесы и трепещущие флаги. Греблей занимались все: девочки тоже устраивали соревнования и развивались по последним заветам науки. Обширная ровная лужайка рядом со старой ивой превратилась теперь в стадион, здесь яростно мелькали бейсбольные биты, студенты играли в футбол, устраивали соревнования по прыжкам и прочим видам спорта, от которых при чрезмерном увлечении можно вывихнуть пальцы, сломать ребра и потянуть спину. Барышни предавались более изысканным занятиям на некотором расстоянии от этого Марсового поля: у вязов, окаймляющих его, стучали крокетные шары; на теннисных кортах поднимались и опускались в воздухе ракетки, а рядом стояли ворота разной высоты – там девушки упражнялись в грациозных прыжках, необходимых на случай, если за ними погонится разъяренный бык – правда, такого ни разу не бывало, но есть ведь опасность!
Один такой корт прозвали «кортом Джо», и эта юная барышня была там полноправной королевой: она любила игру и к тому же жаждала отточить все навыки до полного совершенства, поэтому приходила туда каждую свободную минуту и искала очередную жертву. Одним приятным субботним деньком она играла с Бесс и почти ее одолела: Принцесса хоть и обладала бо́льшим изяществом, чем кузина, особым проворством не отличалась и розы своих талантов выращивала иными способами.
– Господи! Ты ведь совсем выдохлась, а мальчишки ушли на глупый бейсбольный матч! Что же мне делать? – вздохнула Джози, сдвинув на затылок большую красную шляпу и грустно оглядываясь вокруг в поисках новых миров, которые можно завоевать.
– Я еще с тобой позанимаюсь, только отдохну немножко. Честно говоря, мне скучновато, я ведь никогда не выигрываю, – пожаловалась Бесс, обмахиваясь широким листом.
Джози собиралась уже сесть на табуретку подле кузины, как вдруг ее зоркий глаз уловил два мужских силуэта в белых фланелевых рубашках: одетые в синие брюки ноги, судя по всему, несли джентльменов в сторону соревнования вдали, но добраться им туда не удалось – Джози с радостным воплем бросилась им наперерез, твердо решив не упустить посланной свыше подмоги. Юноши замерли, а когда барышня их догнала, сняли шляпы – но до чего разные вышли приветствия! Полный юноша лениво стянул убор и тут же водрузил обратно, с облегчением исполнив свой долг, а стройный молодой человек в бордовом галстуке приподнял свою элегантным движением и не возвращал на место, покуда не выслушал барышню – красная и запыхавшаяся Джози благодаря этому разглядела вороные кудри, аккуратно разделенные пробором, и упавший на лоб одинокий локон. Долли весьма гордился своим поклоном, подолгу оттачивал его перед зеркалом и применял лишь в исключительных случаях, ибо считал произведением искусства и приберегал только для прелестнейших из своих поклонниц – он был симпатичным юношей и потому мнил себя Адонисом.