– Джо, по-моему, Дэн совершил какое-то преступление и получил наказание, – сказал мистер Лори, пока Тед ушел хвастаться сапогами и рассказывать увлекательные истории о радостях и опасностях шахтерской жизни. – Какое-то страшное событие произошло с ним и сломило его дух. Когда мы приехали, он бредил, а я стоял у его постели и наслушался о печальных скитаниях. Он упоминал «стражника», чей-то след, мертвеца, Блэра и Мейсона, да еще постоянно протягивал мне руку и спрашивал, пожму ли я ее, прощу ли. Однажды, когда он впал в полную бессознательность, я пытался его успокоить, а он упрашивал меня «не надевать наручники». Признаться, по ночам мне страшно становилось от слов о тебе, о Пламе, а как он умолял отпустить его домой умереть спокойно…
– Не умрет он – будет жить и каяться в содеянном; не мучь меня страшными намеками, Тедди! Да пусть Дэн хоть все десять заповедей нарушил, я останусь с ним до конца, да и ты тоже. Ничего, поставим на ноги, сделаем достойным человеком. Судя по лицу, жизнь его не баловала. Никому пока ни слова, а я выясню правду, – пообещала миссис Джо, все так же преданная своему плохишу, пусть ее и огорчило услышанное.
Несколько дней Дэн отдыхал и почти никого не хотел видеть, но потом сказались тщательный уход, веселая обстановка и радости домашней жизни, и Дэн стал больше похож на себя, хотя по-прежнему скрывал от других пережитое, ссылаясь на запрет врачей долго говорить. Многие мечтали с ним повидаться, а он избегал всех, кроме старых друзей, и «даже щегольнуть немного не хотел», как выразился Тед – ему не удалось похвастаться дружбой с отважным Дэном.
– Любой на моем месте поступил бы так же, ну и зачем поднимать шум? – спрашивал храбрец, который не гордился сломанной рукой, а стыдился ее, хотя на перевязи она выглядела очень даже интересно.
– Дэн, но приятно ведь знать, что ты спас двадцать человек, вернул женщинам мужей, сыновей и отцов? – спросила миссис Джо однажды вечером, когда они остались наедине, отослав очередных посетителей.
– Приятно? Да я только этим и жил! Лучше уж так, чем стать президентом или какой другой большой шишкой. Людям невдомек, как оно меня утешает: двадцать жизней ведь спас в обмен на… – Дэн осекся: видимо, говорил он из сильного чувства, а какого – этого слушательница пока не поняла.
– Знала, что ты так считаешь. Удивительно это: спасти жизнь другим, рискуя своей, и оказаться на грани смерти, – начала миссис Джо, мысленно сокрушаясь, что так скоро прервалась обычная для прежнего Дэна живая речь.
– «Сберегший душу свою потеряет ее», – пробормотал Дэн, глядя на веселое пламя камина, которое озаряло комнату и отбрасывало красноватые блики на его исхудалое лицо.
Миссис Джо изумилась, услышав из уст Дэна эти слова, и лишь воскликнула радостно:
– Значит, сдержал клятву, читал мою книгу?
– Да, взялся как-то раз читать. Пока не все понимаю, но хочу научиться – уже дело немалое.
– Великое! Дорогой, расскажи мне все! Вижу, на душе у тебя какая-то тяжесть, так позволь разделить ее с тобой, и станет легче.
– Стать-то станет, и рассказать я хочу, но кое-чего даже вы простить не сможете, а если махнете на меня рукой, не выстоять мне.
– Матери все прощают! Рассказывай, я никогда тебя не брошу, пусть даже целый свет отвернется.
Миссис Джо крепко сжала обеими руками большую исхудалую ладонь и молча ждала, пока тепло прикосновения согреет сердце бедняги Дэна и придаст ему решимости заговорить. Опустив голову на руки, как когда-то в тюрьме, он медленно поведал ей все, не поднимая глаз, покуда с губ не сошло последнее слово.
– Теперь вы все знаете. Сможете простить убийцу и держать дома сидельца?
В ответ миссис Джо только обняла его и прижала остриженную голову к груди; глаза ее подернулись пеленой слез, сквозь которую она видела лишь страх и сумрачную надежду – они были в глазах Дэна тоже, от них он и выглядел столь печально.
Объятия оказались лучше всяких слов, и бедняга Дэн приник к миссис Джо в безмолвной благодарности, чувствуя воскресительную силу материнской любви – божественного дара, способного утешить, очистить и укрепить всякого, кто в нем нуждается. Две-три горючие слезы капнули на шерстяную шаль, где Дэн прижимался к ней щекой – словами не описать, до чего мягкой и уютной показалась ему эта шаль после жестких подушек, которыми он так долго обходился. Душевные и телесные страдания сломили упрямство и гордыню, и Дэн замер в немом восторге, радуясь чудесной легкости.
– Бедный мой мальчик, как ты страдал, а мы тут думали, ты паришь по воздуху, точно пушинка! Почему не написал, не попросил помощи? Неужто усомнился в своих друзьях? – Миссис Джо в порыве сострадания забыла обо всех остальных чувствах.
Она приподняла лицо Дэна к свету и с упреком посмотрела в большие запавшие глаза, и он впервые не отвел взгляда.
– Я стыдился. Легче было терпеть все самому, чем расстраивать и мучить вас – а вы расстроились и мучитесь, хотя не подаете вида. Ничего, привыкну.
Дэн вновь опустил глаза, точно не в силах был видеть печаль и испуг на лице своего лучшего друга.
– Твой грех меня приводит в ужас, но сам грешник раскаялся, искупил вину и хорошенько усвоил горький урок, и за это я всей душой рада, горда и благодарна Господу. Знать правду будут только Фриц и Лори – они заслужили и, поверь мне, разделят мои чувства, – поведала миссис Джо, мудро рассудив, что откровенность Дэну полезнее сострадания.
– Нет, мужчины не умеют прощать, как женщины. Но вы правы. Расскажите им все вместо меня, и покончим с этим. Наверное, мистер Лоренс и так уже знает. Я бормотал о разном, когда был в бреду, а он все равно отнесся ко мне очень по-доброму. Пусть они узнают, я стерплю, а вот Тед и девочки!..
Дэн стиснул руку миссис Джо с такой мольбой на лице, что она тотчас заверила: кроме двух старых друзей, никто ничего не узнает – и Дэн сразу успокоился, будто устыдившись своего порыва.
– К слову, я убил его из самозащиты: он ударил первым, пришлось ударить в ответ. Я не собирался его убивать, но, боюсь, эта сторона дела меня меньше волнует, чем нужно. За этот проступок я заплатил сполна, а таким подлецам не место в мире – они ведут невинных юнцов в ад. Знаю, вы меня осудите, но так уж есть, ничего не могу с собой поделать. Негодяев я ненавижу не меньше, чем хитрецов-койотов, всегда-то хочется в них выстрелить. Жаль только, он не убил меня – жизнь все равно загублена.
Лицо Дэна помрачнело, как во времена тюрьмы, и миссис Джо ужаснулась: она вдруг поняла, через какие круги ада он прошел и все-таки выжил, пусть и остался навеки шрам. В надежде отвлечь его на что-то повеселее она бодро сказала:
– Вовсе нет, просто ты научился ее ценить, распоряжаться ею с умом. Год не пропал даром – может, он еще принесет тебе пользу. Живи с этой мыслью и начни заново, а мы поможем и только сильнее поверим в тебя после ошибки. Все мы ошибаемся – и продолжаем борьбу.
– Я никогда уже не стану прежним. Мне словно лет шестьдесят, и, как добрался до дома, больше ничего не хочу. Позвольте остаться, пока не встану на ноги, а после я уйду прочь и не буду вас тревожить, – обреченно вымолвил Дэн.
– Ты еще слаб и не понимаешь, что говоришь. Это пройдет; когда-нибудь ты займешься благородным делом среди индейцев со всем прежним пылом – но и с новым терпением, знаниями и самообладанием. Расскажи лучше о великодушном капеллане, Мэри Мейсон и даме, которая помогла тебе добрым словом. Хочу узнать все об испытаниях своего бедного мальчика.
Дэн, благодарный за ласковое участие, просветлел лицом и разговорился – поведал все о том злополучном годе и сбросил с плеч тяжкий груз.
Знай он, что груз этот лег теперь на плечи слушательницы, пощадил бы ее, но она тщательно скрывала скорбь, пока не отправила его спать, утешив и успокоив, – а после разразилась слезами, к великому изумлению Фрица и Лори; потом они услышали эту историю и разделили ее горе, а затем, набравшись решимости, стали держать совет, как исправить худшую из «катастроф» этого года.
Глава двадцать первая. Рыцарь королевы Аслауг
После этого разговора с Дэном произошла удивительная перемена. Он точно сбросил груз с плеч и, хотя в нем проглядывал иногда прежний буйный нрав, всеми силами старался показать любовь, признательность и уважение к своим настоящим друзьям – неожиданно стал смиренным и доверчивым, что очень радовало их и помогало ему. Услышав от миссис Джо историю Дэна, профессор и мистер Лори при нем о случившемся не упоминали, только крепко пожали ему руку, поглядели сочувственно и ограничились несколькими словами ободрения, как это принято у мужчин, а еще стали к нему вдвое внимательнее, отчего Дэн понял: он прощен. Мистер Лори тотчас взялся рассказывать о планах Дэна разным влиятельным лицам и тем самым привел в действие тяжелый механизм, в обращении с которым без машинной смазки не обойдешься, – ничего не попишешь, так решаются дела, когда нужна поддержка правительства. Мистер Баэр с талантом истинного педагога давал изголодавшемуся мозгу Дэна интеллектуальную пищу и помог юноше разобраться в самом себе – он продолжил работу доброго капеллана столь усердно, что бедняга Дэн раз за разом повторял: он будто обрел отца. Мальчики брали Дэна покататься и забавляли своими планами и проделками, а женщины все от мала до велика ухаживали за ним и лелеяли его – он был точно султан, окруженный преданными рабынями, готовыми исполнить любое желание. Дэн же, как всякий мужчина, очень боялся «сюсюканья» и прежде болел крайне редко, поэтому вскоре взбунтовался против врачебного предписания поменьше двигаться; миссис Джо пришлось применить все свое влияние, а девушкам – все уловки, лишь бы он отдыхал на диване до той поры, пока не заживут поврежденная спина и разбитая голова. Дейзи готовила ему, Нэн следила за лечением, Джози читала вслух, скрашивая томительные часы безделья, а Бесс, чтобы его развлечь, принесла все свои картины и скульптуры и, по особой просьбе больного, прямо в его комнате начала лепить голову буйвола, которую он ей когда-то подарил. То были для Дэна самые приятные часы дня, и миссис Джо, чей кабинет был неподалеку, наблюдала за дружным трио и любовалась их совместным времяпровождением. Девочкам лестно было, что их усилия приносят плоды, и они старались сделать отдых Дэна как можно увлекательнее, при этом проявляя женский такт, который большинство представительниц слабого пола осваивает с колыбели. Если Дэн пребывал в благостном настроении, в комнате звенел смех, если хандрил – они читали или занимались рукоделием в почтительном молчании, пока терпение не развеивало угрюмость, а если мучила боль, они склонялись над Дэном, «точно два ангелочка», как он сам говорил. Джози заслужила прозвище Маменька, Бесс же так и осталась Принцессой, причем относился Дэн к ним по-разному. Джози иногда докучала ему своей назойливостью – длинными пьесами, которые читала вслух, и материнской воркотней, когда он нарушал предписания врача: девочку так восхищало, что «венец творения» находится в ее полной власти, что с удовольствием держала бы его в ежовых рукавицах, если бы позволил. Бесс же упрекала мягко, и с ней Дэн не выказывал ни досады, ни скуки – напротив, прислушивался к малейшему слову, старался в ее присутствии вести себя безукоризненно, мог часами лежать и без устали любоваться ею, пока выразительное чтение Джози пропадало втуне.