К выси обратив свой взор,
Слушая Господень хор,
Рыцарь счастье вновь обрел
До скончания времен.
– Вот и я обрел, – прошептал чуть слышно Дэн, следя взглядом за солнечным лучом, что танцевал на стене.
– Теперь тебе больше подходит эта, – обрадовалась его заинтересованности Бесс и прочла нежным голосом:
О рыцарь, раны залечи,
Прошу, поторопись!
И снова в бой,
Славный герой,
Душою исцелись!
– Никакой я не герой, и уж тем более не «славный». Впрочем, неважно; почитай мне теперь газету, пожалуйста. Я после удара головой сделался дурак дураком.
Дэн говорил мягко, но свет на его лице угас; он ерзал на месте, точно шелковые подушки были набиты острыми шипами. Заметив перемену в его настроении, Бесс молча отложила книгу, взяла газету и стала искать что-нибудь для него интересное.
– Финансовый рынок тебе безразличен, да и новости мира музыки – тоже. А тут об убийстве, раньше ты такое любил. Почитать?
– Нет!
Одно слово – но миссис Джо вздрогнула и поначалу страшилась взглянуть в зеркало, где отражалось лицо Дэна. Как выяснилось позже, он сидел неподвижно, закрыв глаза рукой, а Бесс безмятежно читала новости из мира искусства, но ее слова пролетали мимо ушей больного. Миссис Джо ощутила себя вором, укравшим драгоценное сокровище, и она тихо скользнула обратно в кабинет, а вскоре к ней присоединилась Бесс – доложить, что Дэн крепко спит.
Отослав племянницу домой, мама Баэр твердо решила пускать ее в дом как можно реже и глубоко призадумалась в алом свете закатного солнца, а когда шорох привел ее в соседнюю комнату, обнаружила, что притворный сон перешел в настоящий: Дэн шумно дышал во сне, на щеках его алели пятна, а на широкой груди лежал стиснутый кулак. Исполненная сострадания, как никогда прежде, миссис Джо уселась в кресло подле спящего и гадала, как распутать этот сложный узел; тут рука Дэна скользнула вниз, порвав шнурок на шее, и на пол упал медальон.
Миссис Джо подняла вещицу и, поскольку Дэн не проснулся, разглядывала медальон и гадала, что за талисман спрятан внутри, ибо украшение было индейской работы, а порвавшийся шнурок – из туго сплетенных трав, светло-желтый и с приятным запахом.
– Не стану больше лезть бедному мальчику в душу. Починю шнурок, повешу обратно и ни словом не обмолвлюсь, что видела талисман.
Она перевернула украшение – проверить, есть ли царапина, – створка открылась, и на колени ей упала фотография, нарочно обрезанная для медальона. На обороте синела надпись: «Моя Аслауг». Поначалу миссис Джо ожидала увидеть на снимке свое лицо – все мальчики носили при себе ее фотокарточку, – но за тонкой папиросной бумагой, вставленной для сохранности, оказался снимок Бесс, который Деми сделал тем памятным и счастливым летним днем. Сомнений больше не оставалось; миссис Джо со вздохом вложила фотографию обратно и собралась повесить на шею Дэна – даже положить на грудь, как было, чтобы ничем себя не выдать, – и вдруг Дэн посмотрел на нее в упор с непривычным выражением – прежде она не видела ничего подобного на его изменчивом лице.
– У тебя рука соскользнула, медальон упал. Я хотела положить на место, – оправдывалась миссис Джо, как нашкодившее дитя.
– Вы видели снимок?
– Да.
– Поняли теперь, какой я дурак?
– Да, Дэн, я так расстроилась…
– Не волнуйтесь за меня, – перебил он. – Переживу; я даже рад, что увидели, хотя и не собирался вам рассказывать. Конечно, тут и говорить не о чем, ничего из моей дикой причуды не выйдет. Я и не помышлял. Господи! Она для меня лишь мечта, средоточие всего, что есть в мире доброго и хорошего!
Тихая покорность во взгляде и в голосе Дэна тронула миссис Джо сильнее любой пылкой речи, и она лишь сказала сочувственно:
– Это очень тяжело, милый, но ничего не попишешь. Тебе хватит и стойкости, и ума оставить этот секрет между нами.
– Да, клянусь! Ни словом, ни взглядом себя не выдам. Никто и не догадывается, а если никому от этого беды нет, разве это плохо, что я лелею свою тайну и утешаюсь наивной мечтой, которая помогла мне сохранить рассудок в том проклятом месте?..
Лицо Дэна оживилось, и он спрятал потертый медальон, точно его собирались отнять. Миссис Джо хотела сперва все выяснить, а уж после давать совет или утешение, а потому попросила тихо:
– Храни его, а мне расскажи все о своей «мечте». Коль я разгадала ненароком твой секрет, поведай, с чего все началось, а я постараюсь облегчить твою ношу.
– Вы будете смеяться, но ничего. Вы ведь всегда узнавали наши тайны и давали утешение. Сами знаете, я не большой любитель книг, но в том ужасном месте, где меня сам дьявол терзал, приходилось себя хоть чем-то занимать, иначе сошел бы с ума. Вот я и принялся за ваши книги. Первая мне была не по зубам, пока один добрый человек не помог разобраться, а вот эта здорово утешала. И настроение поднимает, и красивая, как стихи. Все рассказы интересные, но «Синтрам» – лучше всех. Глядите, как истрепались страницы! А потом я дочитал до этой истории, и все в ней очень интересно совпало с хорошим временем в моей жизни – ну, прошлым летом.
Дэн осекся, слова застыли у него на губах, а потом, тяжело вздохнув, продолжил – видно, трудно ему было делиться наивной романтической мечтой, которую он создал благодаря девушке, фотографии и детской сказке, но мечта эта помогала держаться во мраке темницы, что казалась ему страшнее ада Данте – покуда он не обрел вновь свою Беатриче.
– Я не мог уснуть, нужно было что-то придумать, вот я и воображал, будто я – Фолько, узнавал блеск волос Аслауг в бликах закатного солнца на стене, в фонарике стражника, в свете зари. Камера моя располагалась высоко. Я даже видел кусочек неба – иногда там блестела звездочка, словно дружеское лицо. Я очень дорожил этим кусочком синевы, а если набегало белое облако, мне казалось, что ничего красивее в мире нет. В общем, я тогда чуть ума не лишился, но эти мысли и мечты помогли мне сдюжить, поэтому я ими дорожу, и отпустить их никак не выходит. Сверкающие волосы, белое платье, глаза-звезды и та чудесная добрая сила, которая возвышает ее надо мной на недосягаемую высоту… Прошу, не отнимайте мечты! Должен ведь человек хоть что-то любить в этом мире – так пусть лучше дух, чем девицу, способную после такого меня полюбить!
Затаенное отчаяние в голосе Дэна ножом пронзило сердце миссис Джо, но она не могла обнадежить юношу, ибо надежды не было. Да, он был прав – скорее всего, эта неуместная привязанность исцелит и очистит его вернее, чем любая другая. Мало какая женщина согласится теперь выйти за Дэна, а если и согласится, то лишь из тех, кто, скорее, помешает в его извечной жизненной борьбе, поэтому лучше ему сойти в могилу в одиночестве, чем уподобиться своему отцу, каким его представляла миссис Джо по рассказам, – стать безнравственным сердцеедом, поломавшим много судеб.
– Правильно, Дэн, сохрани эту невинную мечту, если она помогает и приносит утешение, а потом тебе выпадет подлинное, осязаемое счастье. Хотела бы я тебя обнадежить, но мы оба знаем правду: отец бережет это милое дитя как зеницу ока, а мать души в ней не чает; в их глазах даже превосходнейший из мужчин не достоин их бесценной доченьки. Так пусть она останется для тебя недосягаемой звездой, пусть направляет и укрепляет веру в небесную благодать.
Миссис Джо осеклась – тяжело ей было разрушать надежду, что слабо блеснула в глазах Дэна, а при мысли о трудной судьбе и одиноком будущем своего мальчика она не могла дальше читать нравоучения. И поступила правильно, ибо молчаливое сочувствие лучше притупляло боль потери; вскоре Дэн заговорил вновь, и в голосе его звучало мужество перед неизбежным – он честно старался довольствоваться лишь бледной тенью того, что для другого на его месте было вполне достижимо.
Долго они говорили по душам в сумерках, и вторая тайна связала их даже крепче первой, ибо не скрывала в себе позора и греха – только затаенную боль и терпение, способные сделать героем или святым куда худшего человека, чем наш бедный Дэн. Когда они наконец встали, услышав звон колокольчика, великолепие заката уже померкло, и в зимнем небе над заснеженной землей мягко сияла одна-единственная звезда – большая и чистая. Миссис Джо залюбовалась ею перед тем, как задернуть шторы, и бодро произнесла:
– Погляди, как прекрасна вечерняя звезда, ведь ты ее так любишь! – Дэн подошел к ней, высокий и бледный, точно призрак прежнего себя, и она добавила ласково: – Помни, дорогой: пусть даже милая барышня тебе недоступна, старая подруга все так же с тобой – и любит, верит, молится за тебя.
Теперь обошлось без разочарований, и, хотя миссис Джо никогда не просила награды за свои тревоги и хлопоты, она ее получила: Дэн сильной рукой обнял матушку Баэр за талию, и по искреннему чувству в его голосе она поняла: труды ее не пропали даром, и «смутьяна» удалось-таки сберечь от гибели.
– Я этого никогда не забуду, ибо верная подруга спасла мою душу – теперь можно без страха поднять глаза к небу и попросить: «Благослови ее, Господи!»
Глава двадцать вторая. Решительно последнее выступление[68]
«Честное слово, я живу как на пороховой бочке – не знаешь наверняка, когда взлетишь на воздух», – мысленно проворчала миссис Джо по дороге в Парнас – хотела ненавязчиво намекнуть сестре, что прелестнейшей сиделке стоит, пожалуй, вернуться к своим мраморным богам, пока не нанесла нашему храброму герою еще одну рану. Секрета она не выдала, было достаточно и намека – миссис Эми, ревностно оберегающая свою жемчужинку, тотчас придумала простой и ловкий способ избежать опасности. Мистер Лори как раз собирался в Вашингтон уладить дела Дэна и с удовольствием согласился взять с собой семейство, когда ему осторожно предложили. Заговор сестер удался, и миссис Джо направилась домой, терзаясь своим предательством. Она ожидала взрыва, но Дэн воспринял новость спокойно – очевидно, не лелеял напрасных надежд, а миссис Эми и вовсе считала, что романтически настроенная сестрица преувеличивает. Если бы она видела лицо Дэна при прощании с Бесс, зоркий материнский глаз уловил бы куда больше, чем невинные глаза барышни. Миссис Джо боялась, как бы Дэн не выдал себя, но тот обучился выдержке в суровой школе жизни и смело прошел испытание без единого огреха – кроме только мгновения, когда сжал обе руки Бесс и сказал с чувством: