для нее? Если только сможет простить себя сама…
Она оглядела бесцветную больничную комнату, чувствуя себя одинокой и напуганной, испытывая желание опереться на чье-то плечо.
В голове всплыл образ Брэндона. Ей нужны его сильные руки, его рассудительность, его любовь и поддержка. Она решила позвонить ему, но остановилась на полпути. Она ведь сказала ему, что никогда не будет с ним, почти бросила ему в лицо тот проклятый свадебный альбом три дня назад. Она не могла позвонить Брэндону после того, что сделала.
Она одна. Как всегда. И нужно преодолеть кризис одной. Джил положила голову на кровать отца и заплакала.
На следующий день в девять часов утра Джил вошла в палату отца. Комната была полна цветов, шариков и открыток с пожеланиями выздоровления. Ее отец, совершенно проснувшись, сидел в кровати. Лишь небольшая бледность напоминала о недавнем приступе. У нее свалился груз с плеч. Весь день она ждала, что он проснется, и не могла остановить свои ужасные мысли. А что, если не проснется? Что, если у него еще один приступ? Что, если она останется одна с Зоей?
И ей так хотелось, чтобы Брэндон был рядом!
Отец проснулся лишь вчера вечером, чувствовал слабость, но мог говорить. Джил решила пока не спрашивать его о медицинском колледже, раз он хранил это в секрете от нее в течение многих лет.
Но сегодня был новый день, и он выглядел очень бодрым. И то, что он изучал медицину, не давало ей покоя. Им надо поговорить.
— Привет, папа. Как ты себя чувствуешь?
— Если забыть, что они держат меня в этой проклятой кровати, то прекрасно.
Хорошо. Он жалуется. Это значит, что ему лучше.
— Просто они хотят быть уверены, что ты в порядке, прежде чем разрешат тебе двигаться.
— Или дадут мне нормальную еду, — проворчал он.
— Тебе надо привыкать к новому образу жизни. Доктор Фелпс объяснил мне, что тебе надо по-другому питаться, чтобы оставаться здоровым.
— Я знаю. Снизить количество жира, снизить холестерин и всякое такое. Звучит ужасно.
Джил села на стул рядом с кроватью. Решила отложить лекцию о диете на будущее, а сейчас нужно было поговорить о более важном.
— Послушай, папа, доктор Фелпс сказал мне, что вы с ним вместе учились в медицинском колледже.
Глаза ее отца округлились, он на секунду замер. Потом кивнул.
— Да, учились.
— А почему ты никогда не рассказывал мне об этом?
Он пожал плечами.
— Это казалось ненужным. Это было давно и в другой жизни.
— А почему ты не стал врачом?
— Я собирался. Мы с твоей матерью и с тобой, конечно, готовы были переехать из Сиэтла в Лос-Анджелес, где бы я учился в ординатуре. Но когда твоя мама погибла, я понял, что не смогу учиться и заниматься ребенком одновременно. Поэтому я вернулся сюда, где вырос, и вместо того, чтобы стать врачом, предался своей другой страсти, которая у меня была с детства.
— Изобретательству, — подсказала Джил.
— Да, изобретательству. Я всегда увлекался этим, и это занятие позволяло мне быть дома с тобой. Я был доволен своим выбором и вполне успешен, как сам думаю. Мне не пришлось браться за другую работу, чтобы прокормить нас.
— Ты пожертвовал своей карьерой врача ради меня, — прошептала Джил. — Я не знала этого. — Она взяла его руку и крепко сжала.
— Я никогда не жалел о своем решении, девочка моя, никогда не рассматривал его как жертву. Мне просто нужно было сделать это.
Ей было так стыдно! А она-то осуждала отца… Ужасная дочь. Теперь настало ее время быть честной. Отец заслуживал этого.
— А ты знаешь, как меня всегда волновало, что ты изобретатель, а не банкир или юрист?
— Конечно, знал. — Он похлопал ее по руке. — Дети могут быть жестокими, а мое прозвище еще больше все портило, верно?
Грустно улыбаясь, она кивнула головой.
— Да.
— Извини меня за то, что тебе приходилось выслушивать. Но лично меня эти шутки совсем не трогали. Я знаю, каков я и на что способен. И я действительно чудаковатый парень. Впрочем, прозвище отчасти справедливое…
Слушая его слова, Джил оглядела комнату, заполненную цветами, шариками и открытками, и поняла, что, очевидно, многие люди в городе считали его своим другом.
Только одна она не испытывала уважения к его занятиям. Джил прижала к губам руку старика. Стыдно было признаться, что она была глупой эгоисткой по отношению к своему отцу. Но она узнала правду и теперь заслуженно испытывала огромное чувство вины. Джил поклялась, что сделает нужные выводы и изменится как человек. Ее стремление завоевать уважение в городе вдруг показалось чертовски неважным в сравнении не только с тем, что она едва не потеряла отца, но и в сравнении с той жертвой, которую он принес из любви к ней.
Что-то внутри ее сместилось, недавнее недовольство отцом ушло навеки. Успех в бизнесе ради уважения людей больше не казался таким важным. Сейчас Джил увидела, что важнее уважать себя, как уважал себя ее отец.
Она сжала руку старика.
— Извини, пап, что с неуважением относилась к твоей работе.
— Знаю, что я несколько эксцентричен, и не все это понимают. Элемент профессии.
— Сегодня ты открыл мне глаза, папа. — Она поцеловала его в щеку и заглянула в голубые глаза. — Спасибо.
Старик погладил Джил по голове.
— А не могу ли я открыть тебе глаза на кое-что еще?
— Конечно.
— Не дай такому хорошему человеку, как Брэндон Кларк, уйти.
Джил вздрогнула.
— Что?
— Ты меня слышала, Джилли. Я знаю, что после бегства этого подонка Дуга ты боишься сблизиться с мужчиной. Не хочешь снова испытать боль. Но Брэндон хороший человек, и он любит тебя. Я думаю, стоит рискнуть.
— А почему ты думаешь, что он любит меня?
— Я видел, как он смотрел на тебя там, в моей квартире. Точно так же я смотрел на твою мать. А я любил ее всем сердцем.
Джил опустилась на стул. Отец считает, что Брэндон любит ее. Но ее отец неисправимый идеалист и многое видит в розовом свете. А ведь как она хотела верить ему…
Но возможно ли, что Брэндон любит ее? Нет, она не могла в это поверить. Как и не была уверена, что рискнет полюбить его в ответ.
Брэндон легонько постучал в палату мистера Винтерса. Он надеялся, что Джил там. Кристи сообщила ему, что у мистера Винтерса был сердечный приступ, и Брэндон пожалел, что не пришел раньше, чтобы поддержать Джил. В последнее время он только и думал о том, как убедить ее сломать стену вокруг своего сердца и впустить его. Он любил ее.
— Войдите, — раздался голос Джил.
Брэндон толкнул дверь и вошел. Джил сидела рядом с пустой кроватью. Он увидел круги у нее под глазами, бледные щеки, спутанные волосы, наспех затянутые в конский хвост. Она встала, когда увидела его, сжав руки в кулаки.
Пустая кровать.
О, нет! Он бросился к ней и обнял.
— Он…
Джил высвободилась, потом улыбнулась.
— Нет, с ним все в порядке.
— А где же он?
— У него берут анализы.
— А ты в порядке? — спросил Брэндон.
— Да. Ведь теперь я знаю, что он поправится.
— Так он поправится?
— С ним все будет хорошо, если он будет по-другому питаться, делать упражнения и худеть. Он все время ворчит по этому поводу.
— А почему ты сразу не позвонила мне? — спросил он, протягивая руку, чтобы погладить ее по щеке. — Мне жаль, что я не был здесь вчера.
Она глубоко вздохнула и отошла.
— Не хотела беспокоить тебя.
— Ты считаешь это беспокойством? Ты действительно так думаешь? По крайней мере, я мог присмотреть за Зоей.
— С Зоей мне помогла Мел, моя сотрудница, — объяснила Джил. — Кроме того, мне было… неудобно просить тебя о помощи.
У него заболело в груди. Она отгораживалась от него, и от этого было чертовски больно.
— Ты такая упрямая! Почему ты воздвигаешь так много стен между нами? — воскликнул Брэндон и тут же пожалел о своих словах. Пытаться вразумить ее было пустой тратой времени. И он пришел сюда не для того, чтобы спорить: сейчас Джил как никогда необходимы покой и утешение.
Она вздернула подбородок.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Послушай, Джил, я знаю, почему ты не можешь вступить в романтические отношения со мной, но не понимаю, почему мы не можем быть просто друзьями. — Ему хотелось удержать ее в своей жизни любым способом.
Она ответила не сразу.
— Я не могу быть в дружеских отношениях с мужчиной, с которым целовалась. Кроме того, ты уверен, что тебе будет достаточно дружеских отношений?
Брэндон вспомнил их поцелуй, и по его телу сразу разлилось блаженное тепло.
— Ты хочешь сказать, что тебе не будет достаточно дружеских отношений?
— Что я хочу в укромном уголке своего сердца и что у меня действительно есть — две разные вещи.
— Стало быть, ты признаешь, что где-то в глубине души хочешь большего, нежели просто дружбы?
Джил покачала головой.
— Еще раз повторяю: что я хочу и что я имею — не одно и то же, Брэндон. Хотелось бы по-другому, но это так.
Ее слова убивали последнюю надежду.
— Итак, ты по-прежнему боишься рискнуть? Боишься поставить под удар свое сердце?
— Я не боюсь…
— Нет, боишься, и я это вижу. Но неужели ты не понимаешь, что я никогда не сделаю тебе больно? — Брэндон не стал говорить ей о своей любви, опасаясь, что она сочтет это лишь насмешкой.
Она смотрела на него в упор.
— Слов недостаточно, Брэндон. Я не думала, что Дуг когда-нибудь причинит мне боль, но он сделал это. А теперь я не могу рисковать и должна защитить себя.
Брэндону стало ужасно больно, но он взял себя в руки. Пусть он мечтатель, но он не мог так просто отступить.
— А ты представляешь, от чего отказываешься? — спросил он, сжимая ей руки. — Представляешь, сколько теряешь?
У нее в глазах заблестели слезы.
— Конечно, знаю. Но от этого ничего не изменится. Я боюсь того, чего боюсь, и точка. Прости.
Брэндон снова ощутил боль, которая как черный прилив заполняла его душу. Зачем он пошел по такому трудному и бесполезному для них обоих пути? Уж не глупец ли он?