Возможность заработать немного денег для матери делала его очень счастливым, и, хотя ему случалось на время забыть о своих обязанностях, желание помогать оставалось неизменным, усиливаясь с годами. Он всегда произносил слова «мой папа» с нежной гордостью и часто говорил, словно требуя для себя полного почетного титула: «Не зовите меня больше Деми. Я теперь Джон Брук». Так, укрепив свой дух целью и надеждой, десятилетний мальчик мужественно начал трудовую жизнь, вступив в свое наследство – наследство честного имени мудрого и любящего отца.
Глава 20У камелька
Пришли октябрьские заморозки, и в больших каминах появилось радостное пламя. Сухая сосновая растопка Деми помогала дубовым сучьям Дэна ярко пылать, и в дымовых трубах весело гудело. В становящиеся все длиннее вечера домашние охотно собирались у камелька, чтобы поиграть в разные игры, почитать или составить планы на зиму. Но любимейшим занятием было слушать разные истории, и от мистера и миссис Баэр ожидали все новых интересных рассказов. Но даже их запасы иногда иссякали, и тогда мальчики прибегали к собственным возможностям, не всегда успешно. Одно время успехом пользовались рассказы о привидениях. Для забавы выключали свет, давали огню в камине погаснуть, а затем, сидя в темноте, рассказывали самые ужасные истории, какие только могли придумать. Так как это привело к разнообразным страхам и общему состоянию нервозности среди младших, а также к тому, что Томми опять начал ходить во сне по крыше сарая, пугать друг друга привидениями было запрещено, и пришлось вернуться к более безобидным развлечениям.
Однажды вечером, когда младшие улеглись в теплые, уютные постели и уснули, а старшие все еще сидели у огня в классной, пытаясь придумать, чем заняться, Деми предложил новый способ решения вопроса. Схватив щетку для выметания очага, он замаршировал по комнате со словами: «Стройся в ряд!» И когда мальчики со смехом и толкотней встали в строй, он объявил:
– Даю вам две минуты на то, чтобы придумать игру.
Франц и Эмиль не присоединились к ним – первый что-то писал, второй читал биографию адмирала Нельсона[129], – но остальные думали упорно и, когда время истекло, были готовы дать ответ.
– Ну, Том, говори! – И щетка слегка коснулась его головы.
– Жмурки.
– Что ты скажешь, Джек?
– Коммивояжеры; хорошая круговая игра, и есть несколько центов для общего котла.
– Дядя не разрешает нам играть на деньги. Дэн, а ты что предложишь?
– Давайте устроим битву между греками и римлянами.
– А ты, Стаффи?
– Печь яблоки, делать воздушную кукурузу и колоть орехи.
– Отлично! Отлично! – воскликнули несколько голосов, и, когда прошло голосование, предложение Стаффи победило.
Одни побежали в подвал за яблоками, другие на чердак за орехами, остальные занялись кукурузой.
– Надо бы пригласить и девочек, правда? – сказал Деми в неожиданном приступе любезности.
– Дейзи отлично колет каштаны, – вставил Нат, желавший, чтобы его маленькая подруга разделила с ними удовольствие.
– У Нэн здорово получается воздушная кукуруза; обязательно надо ее позвать, – добавил Томми.
– Зовите ваших возлюбленных, мы не против, – сказал Джек, который всегда смеялся над невинными знаками внимания, какие эти маленькие мужчины и женщины оказывали друг другу.
– Как ты можешь называть мою сестру чьей-то возлюбленной? Это глупо! – воскликнул Деми с негодованием.
Джек рассмеялся.
– Она возлюбленная Ната. Разве не так, Друг Чирикалка?
– Да, если Деми не возражает. Я не могу не любить ее, она так добра ко мне, – отвечал Нат с застенчивой серьезностью, так как грубые манеры Джека смущали его.
– Нэн – моя возлюбленная, и я женюсь на ней примерно через год, и пусть никто из вас в это дело не встревает, – сказал Томми решительно, так как они с Нэн уже решили все относительно своего будущего и собирались жить на иве, спускать вниз корзинку для еды и делать другие очаровательные, хоть и невозможные вещи.
Деми умолк, пораженный решительностью Бэнгза, и тот взял его под руку и увел приглашать дам.
Нэн и Дейзи шили с тетей Джо какие-то маленькие одежки для ожидаемого младенца миссис Карни.
– Простите, мэм, не уступите ли вы нам ненадолго девочек? Мы позаботимся о них, – сказал Томми, подмигивая одним глазом, чтобы намекнуть на яблоки, щелкая пальцами для обозначения воздушной кукурузы и скрежеща зубами, чтобы передать идею раскалывания орехов.
Девочки мгновенно поняли эту пантомиму и начали снимать наперстки, прежде чем миссис Джо смогла решить, то ли у Томми судороги, то ли затевается какая-то необычная проказа. Затем Деми объяснил все весьма красноречиво, разрешение было с готовностью дано, и мальчики удалились, очень довольные.
– Не разговаривай с Джеком, – шепнул Томми, когда прогулочным шагом отправился вместе с Нэн через холл в кухню, чтобы взять вилку для прокалывания яблок.
– Почему?
– Он смеется надо мной из-за того, что я называю тебя моей возлюбленной, так что я не хочу, чтобы ты с ним разговаривала.
– Буду разговаривать, если захочу, – заявила в ответ Нэн, возмущенная властной манерой своего кавалера.
– Тогда я не буду считать тебя моей возлюбленной.
– Мне наплевать.
– Но, Нэн, я думал, ты меня любишь! – в голосе Томми звучал нежный упрек.
– Если тебе неприятно, что Джек смеется, мне на тебя совершенно наплевать.
– Тогда можешь забрать свое дурацкое колечко, я его больше носить не буду, – и Томми сорвал с пальца символ любви из конского волоса, врученный ему Нэн в обмен на такой же, только сделанный из щупальца омара.
– Хорошо, я отдам его Неду, – таков был ее жестокий ответ, поскольку Неду нравилась миссис Прыг-Скок, и он любезно вытачивал для нее бельевые зажимки, коробочки и катушки в количестве, достаточном для ведения хозяйства на широкую ногу.
– Тыща черепах! – воскликнул Томми – только так он мог дать выход своим чувствам – и, отбросив руку Нэн, погрузился в глубокое уныние, предоставив ей следовать за вилкой в одиночестве. И за это проявление пренебрежения озорная Нэн наказала его уколом в самое сердце, словно оно было всего лишь еще одной разновидностью яблок.
Очаг был выметен, и большие розовые яблоки поставлены печься. Совок раскалили, и на нем весело подпрыгивали каштаны, пока кукуруза вздувалась в своей жаркой проволочной тюрьме. Дэн колол свои лучшие грецкие орехи, все болтали и смеялись, а дождь стучал в окно, и ветер завывал возле дома.
– Почему Билли похож на этот орех? – спросил Эмиль, часто придумывавший глупые загадки.
– Потому что он «стукнутый», – отвечал Нед.
– Это нечестно! Вы не должны смеяться над Билли, так как он не может вам ответить. Это подло! – гневно воскликнул Дэн, с силой ударяя по ореху.
– К какому семейству насекомых мог бы принадлежать Нат? – спросил всегда выступавший в роли примирителя Франц, видя, что Эмиль пристыжен, а Дэн хмурится.
– Комаров[130], – усмехнулся Джек.
– Почему Дейзи похожа на пчелку? – спросил Нат, очнувшись от задумчивости.
– Потому что она королева улья, – отозвался Дэн.
– Нет.
– Потому что она милая.
– Пчелы не милые.
– Сдаюсь.
– Потому что она делает сладости, всегда занята и любит цветы, – сказал Нат, сваливая в одну кучу свои мальчишеские комплименты, так что Дейзи покраснела как мак.
– Почему Нэн похожа на осу? – спросил Томми, сердито глядя на нее, и добавил, не дав никому времени ответить: – Потому что она не милая, много жужжит по пустякам и больно жалит.
– Ага, Томми злится, и я этому рад! – воскликнул Нед.
А Нэн вскинула голову и ответила быстро:
– Какая посуда в буфете с фарфором похожа на Тома?
– Перечница! – ответил Нед, вручая Нэн ядрышко ореха со смехом, от которого Томми почувствовал, что готов подпрыгнуть, как горячий каштан на раскаленном совке, и кого-нибудь стукнуть.
Видя, что маленький запас остроумия компании начинает использоваться с дурными намерениями, Франц снова бросился в прорыв.
– Давайте введем закон, по которому тот, кто войдет в комнату, должен будет рассказать нам историю. Кто бы это ни был, он должен будет подчиниться. Интересно, кто же окажется первым?
Остальные согласились, и им не пришлось долго ждать. В холле послышались тяжелые шаги, и в дверях появился Сайлас с охапкой дров. Его приветствовал общий крик, и он стоял, оглядываясь по сторонам с растерянной улыбкой на широком красном лице, пока Франц не объяснил ему, в чем заключается шутка.
– Уфф! Я и рассказывать-то не умею, – сказал он, опуская на пол свою ношу и готовясь выйти из комнаты. Но мальчики налетели на него, усадили в кресло и удерживали там, смеясь и требуя истории, пока добродушный гигант не был побежден.
– Я знаю только одну историю, и она про лошадь, – сказал он, весьма польщенный оказанным приемом.
– Расскажите! Расскажите! – закричали мальчики.
– Ну, значит так, – начал Сайлас, отклоняя свой стул на задних ножках до самой стены и засовывая большие пальцы под мышки жилета, – во время войны служил я в кавалерии и видел немало сражений. Мой конь, Мейджер, был отличным рысаком, и я любил его, как если бы он был человеческим существом. Не скажу, что он отличался красотой, но это был самый послушный, спокойный, незлобивый конь, какого я только видел на своем веку. В первом бою, в какой мы вступили, он дал мне урок, который я не забыл до сих пор, и я расскажу вам, как это произошло. Не знаю, как описать вам, молодым ребятам, весь шум и всю суматоху, и вообще ужас сражения, да и слов-то у меня таких нет, но я готов признаться, что поначалу вроде как смутился и растерялся и не знал, что делать. Нам было приказано наступать и гнать противника, не останавливаясь, чтобы подобрать тех из наших бойцов, что падали в схватке. Я получил пулю в руку и вылетел из седла, сам не знаю как. Так и остался лежать с двумя-тремя другими убитыми и ранеными, так как все остальные из нашего подразделения ушли вперед, как я уже говорил. Ну, значит, поднялся я и огляделся в поисках Мейджера. Чувство у меня было такое, что на первый раз мне вроде как этого военного удовольствия хватит. Коня нигде не было видно, и я уже был готов пешком вернуться в лагерь, когда услышал ржание. Я оглянулся и увидел Мейджера. Он остановился чуть поодаль и глядел на меня так, словно не понимал, почему я остался позади и не догоняю свой полк. Я свистнул, и он рысцой подбежал ко мне, как я его научил. Я кое-как вскарабкался на него с окровавленной левой рукой и собрался ехать в лагерь, так как, уверяю вас, чувствовал себя совершенно больным и обессиленным – с людьми это часто бывает в первом бою. Но нет, сэр! Из нас двоих Мейджер был храбрейшим, и он не желал повернуть прочь от линии фронта, он просто вставал на дыбы и гарцевал и фыркал, и в целом вел себя так, словно запах пороха и шум битвы почти свели его с ума. Я делал, что мог, но он не уступал, так что уступить пришлось мне, и тогда, как вы думаете, что сделал этот храбрый конь? Он развернулся в одно мгновение и помчался, как ураган, обратно, прямо в гущу сражения!