Но настало время, когда ее терпению пришел конец. Устав быть «львицей», она стала «медведем» – по характеру, как и по фамилии – и, возвратившись в свою берлогу, грозно рычала, когда ее оттуда вызывали. Родных все это забавляло, и они мало сочувствовали Джо в ее неприятностях, но она в конце концов стала рассматривать последствия своей известности как самую ужасную из всех переделок, в какие только попадала в жизни, поскольку ей казалось, что она быстро лишается свободы, которую всегда считала своим главным сокровищем. Жизнь на виду у публики быстро теряет свое очарование; к тому же Джо была уже далеко не молода, слишком утомлена и слишком обременена заботами, чтобы ей могло понравиться подобное существование. Она чувствовала, что уже выполнила все требования, какие только могут считаться разумными, когда автографы, фотографии и автобиографические очерки были разосланы по всей стране; когда художники изобразили ее дом со всех сторон, а репортеры ее саму в исключительно мрачном виде, который всегда был у нее во время неприятных для нее встреч с ними; когда одна за другой группы полных энтузиазма учеников разных частных пансионов совершили набеги на ее дом и его окрестности в поисках сувениров, а любезные посетители, с почтением поднимавшиеся по ведущим к двери ступеням, почти окончательно истерли их; когда новые слуги увольнялись после недельного испытания дверным колокольчиком, звонившим с утра до вечера; когда муж был вынужден охранять ее за едой, а сыновья порой прикрывать ее отступление через выходящие на задний двор окна, чтобы дать ей возможность ускользнуть от предприимчивых гостей, врывавшихся в дом без предупреждения в самые неподходящие моменты.
Вот описание одного дня, которое, возможно, позволит лучше объяснить положение дел, обеспечит в определенной степени оправдание несчастной женщине и даст выразительный намек охотникам за автографами, которые ныне свирепствуют по всей стране: ведь все, что будет рассказано, целиком взято из жизни.
– Следовало бы принять закон, защищающий несчастных авторов от публики, – сказала миссис Джо однажды утром, вскоре после приезда Эмиля, когда почта принесла ей необычно много самых разных писем. – Для меня это более насущный вопрос, чем международное авторское право, ведь время – деньги, а покой – здоровье, и я лишаюсь того и другого, не получая взамен ничего, кроме потери уважения к человечеству и отчаянного желания убежать в пустыню, поскольку не могу спрятаться за закрытыми дверями даже в свободной Америке.
– Охотники за знаменитостями внушают ужас, когда они ищут добычу. Если бы они могли на время поменяться местами со своими жертвами, это принесло бы им огромную пользу. Они поняли бы, до чего надоедают, когда «имеют честь нанести визит, чтобы выразить глубокое восхищение нашими замечательными произведениями», – процитировал Тед одного из посетителей с поклоном в сторону своей родительницы, мрачно взиравшей в ту минуту на лежащие перед ней двенадцать просьб об автографе.
– Я окончательно решила одно, – сказала миссис Джо с большой твердостью. – Я больше не отвечаю на такого рода письма. Я послала уже не меньше шести автографов этому мальчику. Он их, наверное, продает. А эта девочка пишет из учительской семинарии, и если я пошлю ей автограф, то все остальные ученицы тут же напишут и попросят еще. Все они начинают с извинений и пишут, что понимают, как отвлекают и раздражают меня подобными просьбами, но они взяли на себя смелость написать, так как я люблю мальчиков или так как они любят мои книги, или так как это только один раз. Эмерсон и Уиттьер[172] бросали такие письма в мусорную корзину, и, хотя я всего лишь литературная няня, обеспечивающая легкоусвояемое моральное пюре для молодежи, я последую примеру знаменитостей. Ведь у меня не будет времени на еду и сон, если я попытаюсь удовлетворить просьбы всех этих милых неразумных детей, – и миссис Джо отбросила пачку писем со вздохом облегчения.
– Я распечатаю остальные и дам тебе спокойно позавтракать, liebe Mutter[173], – сказал Роб, часто бравший на себя обязанности ее секретаря. – Вот одно с юга, – и, сломав внушительную печать, он прочел:
«Мадам, поскольку Небесам было угодно вознаградить Вас за Ваши литературные труды большим состоянием, я без колебаний обращаюсь к Вам с просьбой предоставить средства на покупку нового потира для нашей церкви. К какой бы из христианских церквей Вы ни принадлежали, Вы, разумеется, проявите щедрость, откликнувшись на такую просьбу.
– Пошли ей вежливый отказ, дорогой. Все, что я отдаю, должно идти на то, чтобы накормить и одеть бедных у моего порога. Это моя благодарственная жертва Господу за успех. Продолжай, – отвечала Джо, окидывая благодарным взглядом свой счастливый дом.
– Молодой литератор восемнадцати лет предлагает тебе поставить твое имя на обложке написанного им романа, а после первого издания твое имя будет заменено на его. Ну и дерзость! Я полагаю, ты не согласишься, несмотря на твою мягкосердечность по отношению к большинству молодых писак.
– Я не могу выполнить его просьбу. Скажи ему это как-нибудь помягче и не позволяй прислать рукопись. У меня уже семь штук на руках, и не хватает времени даже на то, чтобы прочитать свою собственную, – сказала миссис Джо, задумчиво извлекая из полоскательной чашки упавшее туда маленькое письмецо и открывая его с осторожностью: криво выведенный на конверте адрес свидетельствовал, что письмо написал ребенок. – На это письмо я отвечу сама. Маленькая больная девочка просит книжку, и она ее получит, но я не могу написать продолжение ко всем остальным, чтобы обрадовать ее. Не знать мне отдыха, если я буду пытаться удовлетворить этих «ненасытных Оливеров Твистов»[174], требующих все новых рассказов. Что там еще, Робин?
– Вот одно – короткое и любезное.
«Дорогая миссис Баэр, я хочу высказать Вам мое мнение о Ваших сочинениях. Я прочел все Ваши книги много раз и считаю их превосходными. Пожалуйста, продолжайте писать.
– Вот такие послания мне нравятся! Билли – здравомыслящий человек и прекрасный критик, каких стоит иметь; ведь он прочитал мои книги много раз, прежде чем выразить свое мнение. Он не просит ответа, так что пошли ему привет и вырази мою благодарность.
– Вот письмо от какой-то английской леди, у которой семь дочерей, и она хочет побольше узнать о твоих взглядах на образование. А также получить от тебя совет, чем они должны заняться, когда вырастут. Старшей из них двенадцать. Неудивительно, что мать уже сейчас так обеспокоена выбором профессии для них, – засмеялся Роб.
– Я попытаюсь ответить ей. Но у меня нет дочерей, и по этой причине мое мнение не слишком ценно. Скорее всего, оно ее неприятно удивит, поскольку я посоветую ей позволить им бегать, резвиться и расти физически крепкими и здоровыми, прежде чем она заговорит с ними об их будущих профессиях. Их склонности скоро проявятся, если только девочек оставить в покое и не пытаться лепить всех по одному образцу.
– А вот письмо от молодого человека, желающего узнать, какой должна быть девушка, на которой ему следует жениться, и нет ли среди твоих знакомых такой, как те, что описаны в твоих книгах.
– Отправь ему адрес Нэн, и посмотрим, какой ответ он получит, – предложил Тед, втайне решив сделать это сам, если только удастся.
– А это послание от молодой леди, которая хочет, чтобы ты взяла на воспитание ее маленькую дочку, а ей самой одолжила денег, чтобы она могла в течение нескольких лет учиться живописи за границей. Возьми, пожалуй, этого ребенка, мама, и попробуй свои силы в воспитании девочек.
– Нет, спасибо, я намерена сохранить свою специализацию. Что это за письмо, все измаранное чернилами? В нем, должно быть, что-то ужасное, судя по кляксам, – спросила миссис Джо, которая пыталась скрасить время, посвященное разбору огромного числа приходящих писем, попытками угадать содержание письма по его внешнему виду. В конверте оказалось стихотворение от какого-то безумного – если судить по бессвязности его мыслей – поклонника.
ПОСВЯЩАЕТСЯ ДЖ. Б
Был бы я цветком душистым —
Стал бы подражать поэту.
Ароматом я с тобою
Говорил бы по секрету.
Солнцем утра позлащенный,
Словно стройный вяз, твой стан,
А ланиты – в роз цветенье
Глубочайший океан.
Слова твои мудры и ярки,
В наследство их тебе даю.
Пусть дух твой воспарит над миром
И расцветет навек в раю.
Нарушил льстивый мой язык
Молчанье, что хранить привык,
Где леса тишь и улиц шум.
Пусть перлами тебя пленит мой ум.
Пока мальчики с хохотом читали вслух этот несвязный поток восторженных слов (подлинное послание, однажды полученное автором), их мать прочла несколько писем от недавно созданных журналов, с величайшей щедростью предлагавших ей редактировать их бесплатно; и одно длинное письмо от юной девушки, которая была безутешна, так как ее любимый герой умер («не согласится ли дорогая миссис Баэр переписать книгу и сделать конец хорошим?»); и другое, от негодующего мальчика, которому было отказано в автографе и который мрачно предсказывал ей финансовый крах и потерю популярности, если она не вышлет ему и всем его товарищам автографы, фотографии и автобиографические очерки; и еще одно от священника, желавшего знать, к какой христианской церкви она принадлежит; и еще одно от нерешительной девушки, спрашивавшей, за кого из двух влюбленных в нее молодых людей ей следует выйти замуж. Этих примеров достаточно, чтобы показать, кто и с какой целью предъявлял свои права на время и без того чрезвычайно занятой женщины, и чтобы заставить моих читателей простить миссис Джо за то, что она не отвечала аккуратно всем подряд.