Таким стало начало летних каникул, и было интересно наблюдать то приятное небольшое смятение, которое внесло прибытие Дэна и Эмиля в тихую жизнь занятого науками кружка. Гости, казалось, принесли с собой освеживший всех ветер странствий. Многие из студентов оставались в колледже на время каникул, и хозяева Пламфильда и Парнаса прилагали большие усилия к тому, чтобы сделать приятным их летний отдых, поскольку большинство этих юношей и девушек приехали на учебу из отдаленных штатов, были бедны и имели мало иных возможностей познакомиться с лучшими образцами культуры или просто развлечься. Эмиль был в приятельских отношениях со всеми молодыми людьми и девушками и бродил среди них вразвалочку, шумный и веселый, как и пристало моряку, но у Дэна «прекрасные аспирантки» вызывали скорее благоговение, и даже в толпе он оставался молчалив, глядя на них так, как мог бы смотреть орел на стаю голубок. Для него оказалось проще завязать отношения с юношами, и он сразу стал их героем. Их восхищение его мужскими умениями было важно для него; он остро чувствовал пробелы в своем образовании и часто спрашивал себя: а не смог бы он найти и в учебниках нечто такое, что принесло бы ему столь же глубокое удовлетворение, как те знания, которые он получил, изучая великолепно иллюстрированную книгу Природы. Несмотря на молчаливость Дэна, девушки быстро оценили его положительные качества и смотрели на «испанца», как они называли его между собой, весьма благосклонно, так как взгляд его черных глаз был куда более красноречив, чем его язык, и добрые юные создания пытались продемонстрировать свой дружеский интерес к необычному гостю множеством очаровательных способов.
Он видел это и пытался быть достойным их внимания: старался держать в узде свой слишком вольный язык, смягчать свои грубоватые манеры и, горячо желая произвести хорошее впечатление, отмечал про себя, как воспринимают окружающие все, что он говорит и делает. Дружеская атмосфера согрела его одинокое сердце, присутствие культурных людей побуждало стараться показать себя с самой лучшей стороны, а перемены, которые произошли за время его отсутствия как в нем самом, так и в других, привели к тому, что старый дом показался новым миром. После долгих месяцев жизни в Калифорнии было приятно и успокоительно побыть здесь, в окружении знакомых лиц, помогающих ему забыть многие события и поступки его прошлого, о которых он сожалел, и принять твердое решение заслужить во всей полноте доверие этих славных мужчин, уважение этих простодушных девушек.
Приятных занятий было немало: езда верхом, гребля и пикники днем, музыка, танцы и домашние спектакли по вечерам, и все говорили, что еще не проводили каникулы так весело. Бесс выполнила обещание и позволила пылиться ее любимой глине, пока она развлекалась вместе с друзьями и подругами или занималась музыкой с отцом, который радовался свежему румянцу на ее щеках и смеху, прогонявшему прежнее всегда задумчивое выражение. Джози в это лето меньше ссорилась с Тедом, так как Дэн умел смирять ее задиристость одним взглядом, который оказывал почти такое же хорошее действие и на ее мятежного кузена. Но еще лучше на беспокойного подростка влияла Окту. Своим очарованием она совершенно затмила велосипед, бывший для него прежде главным источником удовольствий. Утром и вечером он ездил верхом на неутомимом животном и начал полнеть – к великой радости матери, тревожившейся о здоровье своей слишком быстро растущей тощей «жерди».
В газетном бизнесе в летнее время наступило затишье, и Деми проводил досуг, фотографируя всех, кого только мог уговорить позировать ему. Несмотря на множество неудач, он сделал и немало совершенно великолепных снимков, поскольку обладал умением хорошо расположить группу людей для фотографирования и бесконечным терпением. Он, если можно так выразиться, изучал мир через линзы своего фотоаппарата, и ему, похоже, доставляло удовольствие смотреть на ближних «с лукавым прищуром» из-под куска накинутой на голову черной ткани. Дэн стал для него находкой; он всегда хорошо получался на снимках и охотно позировал в своем мексиканском костюме вместе с лошадью и гончей, и все просили для себя копии этих эффектных фотографий. Бесс также была одной из его любимых моделей, и он даже получил приз на выставке фотографов-любителей за один из снимков своей очаровательной кузины с распущенными волосами и розой, приколотой к облаку белых кружев, которыми были задрапированы ее плечи. Гордый фотограф щедро раздавал всем эти снимки, а одной из копий предстояло стать частью небольшой романтической истории, рассказ о которой еще впереди.
Нат старался не упустить ни одной минуты, которую можно было провести с Дейзи, и миссис Мег, видя это, несколько смягчилась, хотя по-прежнему не сомневалась, что долгая разлука совершенно излечит обоих от их заслуживающей сожаления привязанности. Дейзи говорила мало, но, стоило лишь ей остаться одной, как ее нежное лицо становилось печальным, и несколько слезинок оросило платочки, на которых она так красиво вышила метки своими собственными волосами. Она была уверена, что Нат не забудет ее, а предстоящая жизнь без дорогого друга, который был ее постоянным спутником со времен «пирожков-куличиков» и доверительных бесед на старой иве, казалась довольно унылой. Она была дочерью, воспитанной в старых правилах, послушной и кроткой, с такой глубокой любовью и почтением к матери, что воля той становилась для Дейзи законом, и потому, если на любовь накладывался запрет, следовало удовлетвориться дружбой. Так что она хранила про себя свое маленькое горе, весело улыбалась Нату и старалась сделать последние дни его пребывания дома счастливыми, обеспечивая всем, чем могла, от разумных советов и ласковых слов до хорошо заполненного рабочего мешочка для его холостяцкого хозяйства и коробки с «вкусностями» для путешествия.
Том и Нэн уделяли все свободное от учебы время шумному веселью в Пламфильде в обществе старых друзей, так как Эмилю предстояло долгое плавание, Нат уезжал на неопределенный срок, а уж когда среди них снова появится Дэн, не знал никто. Они все, казалось, чувствовали, что их жизнь начинает обретать глубокий смысл, и даже среди веселья этих чудесных летних дней сознавали, что каждый из них уже не ребенок. Часто в паузах между забавами они беседовали очень серьезно о своих планах и надеждах, словно горячо хотели стать ближе и помочь друг другу, прежде чем судьба разведет их по разным дорогам.
Лишь несколько недель отдыха было у них, а затем «Бренда» уже стояла, готовая к выходу в море, Нату тоже предстояло отплыть из Нью-Йорка, а Дэн решил выехать из Пламфильда вместе с ним, чтобы проводить друга и поскорее начать воплощать в жизнь планы, роившиеся у него в голове. В честь путешественников на Парнасе давали прощальный бал, и все явились на него в лучших нарядах и самом веселом расположении духа. Приехали даже Джордж и Долли и привезли с собой последние моды и манеры Гарварда, сияя от гордости во фраках и «шапокляках», как Джози называла складные цилиндры, особый предмет гордости для их все еще мальчишеских сердец. Джек и Нед не появились, хотя прислали извинения и наилучшие пожелания, но никто не горевал из-за их отсутствия: они числились среди тех, кого миссис Джо называла своими «неудачами». Бедный Том, как всегда, попал в переделку: он облил голову каким-то на редкость пахучим лосьоном в тщетной попытке уложить свои непослушные тугие кудряшки в гладкую прическу, как того требовала мода. К несчастью, от этого все завитки его мятежной шевелюры только еще туже закрутились, а запах множества парикмахерских, несмотря на отчаянные усилия от него избавиться, казалось, пристал к бедняге навечно. Нэн не позволяла ему подходить к ней близко и, едва лишь он попадался ей на глаза, принималась энергично махать веером. Этим она ранила его в самое сердце, так что он чувствовал себя точно несчастная пери, изгнанная из рая[195]. Разумеется, все приятели насмехались над ним, и только неугасимая веселость натуры не давала страдальцу впасть в отчаяние.
Эмиль выглядел великолепно в новой морской форме и танцевал с увлечением, на какое способны только моряки. Его лакированные бальные туфли, казалось, мелькали сразу везде, а его партнерши, стараясь выдержать заданный им темп, вскоре начинали ловить ртом воздух. Впрочем, все дружно объявили, что он ведет в танце «как ангел», и, несмотря на такую скорость, никто не споткнулся и не столкнулся с другими, так что Эмиль был совершенно счастлив и не имел недостатка в девушках, желающих пройтись с ним в танце.
Дэна, у которого не было фрака, уговорили надеть его мексиканский костюм. Чувствуя себя уверенно в брюках с множеством пуговок, свободном жакете и ярком высоком поясе, он небрежным жестом закинул на плечо свой плед и выглядел великолепно, производя большое впечатление на зрителей длинными шпорами, когда учил Джози необычным новым па или восхищенно выкатывал черные глаза, глядя вслед каким-нибудь белокурым девицам, с которыми не осмеливался заговорить.
Матери семейств сидели в алькове, обеспечивая булавками, улыбками и добрыми словами всех, кто в этом нуждался, особенно неуклюжих юношей, для которых такие развлечения были внове, и застенчивых девушек, постоянно думавших о своих выцветших муслиновых платьях и чищеных перчатках. Было приятно видеть величественную миссис Эми, прогуливающуюся под руку с высоким деревенским юношей в грубых ботинках и с высоким лбом, или миссис Джо, танцующую весело, словно девушка, с робким молодым человеком, чьи большие руки двигались точно рукоятки насоса и чье лицо было алым от смущения и гордости – как-никак, а ему была предоставлена честь оттоптать ноги жене самого ректора. У миссис Мег всегда находилось местечко на ее диване для двух или трех девушек, и мистер Лори посвящал свое внимание этим некрасивым, бедно одетым девицам с доброжелательной учтивостью, которая завоевывала их сердца и делала их счастливыми. Добрый профессор переходил от одной группы гостей к другой, вслед за разносимым угощением, и его веселое лицо улыбалось всем и каждому, в то время как мистер Марч обсуждал достоинства древнегреческих комедий в кабинете с теми серьезными джентльменами, чьи могучие умы никогда не дают себе расслабиться и отвлечься на легкомысленные забавы.