Роб был очень близок с профессором, и потеря старшего сына оказалась бы для того тяжелым ударом, поэтому мысль о «Mein Vater»[214] стала первой мыслью мальчика. Эти слова, произнесенные шепотом, с дрожью губ, что были так упрямо сжаты прежде, когда жгло раскаленное железо, напомнили о другом Отце, который всегда рядом, всегда полон любви и готов прийти на помощь, и, сложив руки, Роб произнес там, на сене, под нежное воркование сидящих на яичках птиц, самую сердечную молитву, какую когда-либо произносил. Это помогло ему. Благоразумно оставив все свои страхи, сомнения, тревоги и положившись на Провидение, мальчик почувствовал себя готовым ко всему, что бы ни случилось, и с того часа думал лишь об исполнении своего единственного долга – просто оставаться мужественным и бодрым, хранить молчание и надеяться на лучшее.
Нэн потихоньку взяла шляпу и оставила записку на подушечке для булавок в комнате Дейзи. В записке говорилось, что она взяла мальчиков прокатиться и что все они вернутся вечером, когда гости уже выпьют чаю. Затем она поспешила к амбару и нашла, что состояние ее пациентов заметно улучшилось: у одного благодаря работе, у другого благодаря отдыху. Они сели в экипаж и, посадив Роба на заднее сиденье с поднятой повыше ногой, отъехали; вид у всех троих при этом был такой веселый и беззаботный, словно ничего не случилось.
Доктор Моррисон не придал особого значения произошедшему, но сказал Нэн, что она поступила правильно, а когда мальчики, испытав громадное чувство облегчения, вышли из его кабинета, добавил шепотом:
– Распорядись, чтобы собаку на время изолировали, и наблюдай за мальчиком, но так, чтобы он не заметил, и дай мне знать, если что-либо будет вызывать подозрения. В таких случаях ничего нельзя предсказать. Бдительность не помешает.
Нэн кивнула и, чувствуя большое облегчение после того, как груз ответственности был снят с ее плеч, пошла с мальчиками к ветеринару Уоткинсу, который обещал приехать вечером и осмотреть Дона. Веселое чаепитие в доме отца Нэн, где она часто бывала в то лето и где ей всегда были рады, помогло им окончательно прийти в себя, и к тому времени, когда они, радуясь вечерней прохладе, вернулись в Пламфильд, не оставалось никаких признаков пережитого потрясения, кроме опухших глаз Теда и легкого прихрамывания Роба. Гости еще беседовали на веранде, так что трое заговорщиков удалились на задний двор, где полный раскаяния Тед пытался утешиться тем, что качал Роба в гамаке, а Нэн рассказывала разные истории, пока не пришел ветеринар.
Он сказал, что на Дона плохо действует жаркая погода, но бешеным его можно считать не больше, чем серого котенка, который мурлыкал и терся о ноги доктора все время, пока тот осматривал собаку.
– Пес скучает по хозяину и страдает от жары. Может быть, перекормлен. Я подержу его пару недель у себя и пришлю к вам, когда он почувствует себя лучше, – добавил доктор Уоткинс, когда Дон положил свою большую голову на его ладонь, остановив взгляд умных глаз на лице человека, который очевидно понимал его переживания и знал, чем ему помочь.
Так что Дон безропотно позволил увести себя, а трое заговорщиков обсудили вопрос о том, как не вызвать тревоги в семье и обеспечить Робу покой, которого требовала его нога. К счастью, он всегда проводил много часов в своем маленьком кабинете, так что мог позволить себе в следующие недели лежать на диване с книжкой в руке так подолгу, как ему того хотелось, не вызывая ни у кого удивленных возгласов. Он был спокойным по характеру и не мучил ни себя, ни Нэн бесполезными страхами, но верил тому, что ему говорили, гнал прочь мрачные мысли обо всем ужасном, что может произойти, и шел бодро своим путем, быстро оправляясь от потрясения, которое называл «нашим перепугом».
Но справиться с возбудимым Тедом было куда труднее, и потребовались вся сообразительность и благоразумие Нэн, чтобы не позволить ему разболтать секрет, поскольку наилучшим решением было не говорить ничего и, в интересах Роба, избежать любых разговоров на тему водобоязни. Угрызения совести мучили Теда, но мамы, которой можно «признаться», дома не было, и он чувствовал себя глубоко несчастным. Днем он посвящал все время Робу, ухаживая за ним, разговаривая с ним, глядя на него с тревогой, чем очень досаждал добродушному брату, хоть тот и не признавался в этом, поскольку видел, что самому Теду все эти занятия приносят большое облегчение. Но ночью, когда в доме царила тишина, живое воображение Теда и тяжесть, лежавшая у него на сердце, брали верх и не давали ему уснуть или заставляли ходить во сне. Нэн следила за ним, не раз прописывала ему успокаивающее, вела с ним разъяснительные беседы, отчитывала его. Застав его однажды бродящим по дому среди ночи, она даже пригрозила, что начнет его запирать, если он не будет оставаться в постели. Спустя некоторое время все это прошло, но непостоянный, сумасбродный мальчик заметно изменился, и все обратили на это внимание еще до того, как вернувшаяся домой мать спросила у них, что же такое они сделали, чтобы укротить ее буйного Льва. Он по-прежнему был весел, но не так своенравен, как прежде, и часто, когда прежний мятежный дух овладевал им, он резко умолкал, смотрел на Роба и менял тон или решительно уходил, чтобы в одиночестве справиться со своим дурным настроением. Он больше не смеялся над взрослыми манерами брата и его пристрастием к книгам, но относился к нему с новым, бросающимся в глаза уважением, которое очень трогало скромного Роба, нравилось ему и вызывало удивление у всех, кто наблюдал эту перемену. Он, казалось, чувствовал, что в долгу у брата за глупый поступок, который мог стоить тому жизни, и, так как любовь сильнее, чем воля, Тед забыл гордость и платил свой долг как честный мальчик.
– Не понимаю, что происходит, – сказала миссис Джо, через неделю после возвращения к домашней жизни и под большим впечатлением от образцового поведения младшего сына. – Тед сделался совсем безгрешным существом; как бы нам его не потерять – он слишком хорош для нас. В чем причина? Влияние кроткой Мег или великолепная кухня Дейзи, или те пилюли, которые дает ему потихоньку Нэн? Я поймала ее на этом. Какие-то феи трудились над ним во время моего отсутствия, и мой «блуждающий огонек» стал таким милым, тихим и послушным, что я его не узнаю.
– Он взрослеет, душа моя, и, как всякое скороспелое растение, рано начинает цвести. Я замечаю, что и мой Робхен[215] изменился. Он стал еще более мужественным и серьезным и почти не расстается со мной, словно его любовь к старому отцу растет вместе с ним. Наши мальчики еще не раз удивят нас подобными переменами, Джо, и мы можем только радоваться, наблюдая, как они становятся такими, какими угодно Богу.
Говоря это, профессор с гордостью смотрел на сыновей, поднимавшихся вместе по ступеням веранды. Тед обнимал Роба рукой за плечи, внимательно слушая, что говорит ему брат о минеральном составе камня, который держал в руках. Прежде Тед высмеивал интерес брата к геологии и с удовольствием подкладывал булыжники на тропинку, по которой тот ходил в колледж, совал битый кирпич ему под подушку, сыпал гравий в его туфли или отправлял по почте посылки с грязью «профессору Р. Баэру». Однако в последнее время он начал относиться к увлечениям Роба с почтением и замечать все его положительные качества. Он всегда любил своего скромного брата, но явно недооценивал его до той трудной минуты, когда проявленное им мужество вызвало у Теда восхищение, заставив навсегда запомнить проступок, последствия которого могли быть ужасны. Хотя рана быстро заживала, Роб все еще прихрамывал, и Тед всегда предлагал свою руку, чтобы брат мог на нее опереться, смотрел на него озабоченно, пытался заранее угадать, что тому нужно, ибо раскаяние все еще было мучительно острым в душе Теда, а то, что Роб так легко простил его, лишь делало угрызения совести еще сильнее. Роб весьма кстати поскользнулся на лестнице, что дало ему благовидный предлог для объяснения причин хромоты, а ожога не видел никто, кроме Нэн и Теда, так что секрет до сих пор не был раскрыт.
– Мы говорим о вас, мои мальчики. Идите сюда и расскажите нам, какая добрая фея поработала тут, пока мы были в отъезде. Или несколько недель, проведенных вдали от дома, сделали наше зрение более острым, и потому мы замечаем теперь такие приятные перемены? – сказала миссис Джо, похлопывая по дивану с двух сторон от себя, в то время как профессор, забыв о кипе писем, загляделся на приятную картину: его жена в объятиях двух пар рук. Мальчики сели рядом с ней, улыбаясь ласково и с любовью, но чувствуя себя немного виноватыми, так как до сих пор мама и «Vater»[216] знали о каждом событии их мальчишеской жизни.
– Да это просто потому, что мы с Робби были так долго вдвоем. Мы теперь вроде близнецов. Я стараюсь его немного расшевелить, а он мне помогает стать серьезнее. Вы с папой тоже друг на друга так действуете, ты же знаешь. Отличное разделение обязанностей. Мне нравится, – и Тед почувствовал, что замечательно уладил дело.
– Мама не поблагодарит тебя, Тед, за то, что сравниваешь себя с ней. Ну, а мне льстит, когда мне говорят, что я похож на папу. Я во всем стараюсь походить на него, – сказал Роб под общий смех, который вызвал комплимент Теда.
– Нет-нет, я даже благодарна Теду за его сравнение. В его словах глубокая правда, и, если ты, Робин, обеспечишь брату хотя бы отчасти такую поддержку, какую папа обеспечил мне, твою жизнь уже нельзя будет назвать прожитой зря, – сказала миссис Джо сердечно. – Мне очень приятно видеть, что вы помогаете друг другу. Это правильный подход. Мы должны как можно раньше проявить стремление понять нужды, добродетели и слабости тех, кто нам ближе всего. Любовь не должна делать нас слепыми к недостаткам друг друга, но, с другой стороны, близкие отношения не должны вызывать излишней склонности осуждать друг друга за те изъяны, которые мы замечаем. Так что продолжайте работать над собой, сыночки, и делайте нам новые сюрпризы такого рода так часто, как вам захочется.