естись собственным гнездышком. А потом мы с тобой помогли бы маленькой Джози понять, каково ее призвание: «Весь мир – одна сцена» или «О милый, милый дом родной».
– Я полагаю, мы должны поступить именно так, Джон, но я не могу перестать строить прекрасные планы на будущее для моих детей и надеяться, что они осуществятся. Я вижу, что Дейзи увлечена Натом, и, если он будет достоин ее, я позволю им быть счастливыми вместе, как это позволили мне мои родители. Но я предвижу, что Джози станет сущим наказанием для меня. Хоть я очень люблю театр и всегда любила, не знаю, как я смогу позволить моей девочке стать актрисой, хотя у нее, несомненно, большой талант.
– Чья же это вина? – спросил Деми с улыбкой. Он помнил прежние театральные триумфы матери, да и теперь постоянно наблюдал ее неугасимый интерес ко всем спектаклям, постановку которых затевала окружавшая ее в Пламфильде молодежь.
– Моя, я знаю. Могло ли быть иначе, если я играла в «Детей в лесу»[228] с тобой и Дейзи, прежде чем вы научились говорить, и учила Джози декламировать стишки Матушки Гусыни[229] еще в колыбели? Ах, пристрастия матери проявляются в ее детях, и, я полагаю, она должна искупать свою вину, позволяя им поступать по-своему. – И миссис Мег засмеялась, хотя в то же время и покачала головой, признавая неопровержимый факт, что Марчи – театральное семейство.
– Почему бы нам не иметь в семье великую актрису, наряду с писательницей, священником и выдающимся издателем? Мы не выбираем свои таланты, но мы и не должны держать их под спудом из-за того, что это не те таланты, какими нам хотелось бы обладать. Послушай, мама, позволь Джози поставить на своем и показать, на что она способна. Есть я, чтобы позаботиться о ней. И ты не можешь отрицать, что сама с удовольствием шьешь ее театральные костюмы и смотришь, как она блистает в свете рампы, там, где раньше хотела блистать ты. Ну, ну, мама, лучше спокойно и весело встречать неизбежное, раз твои упрямые дети все равно «пойдут своим путем».
– Не вижу другого выхода, и «будь, что Бог даст», как говаривала мама, когда ей приходилось принимать решение, не имея возможности оценить его последствия. Я бы чрезвычайно радовалась за мою девочку, если бы только могла быть уверена, что ей не придется испытать душевной боли и что разочарование не постигнет ее тогда, когда будет уже слишком поздно что-либо менять в жизни: ведь нет ничего труднее, чем отказаться от волнующих переживаний, которые дарит профессия актрисы. Я знаю об этом по собственному опыту, и, если бы в мою жизнь не вошел твой дорогой отец, боюсь, я стала бы актрисой, невзирая на тетю Марч и всех наших почтенных предков.
– Позволь Джози покрыть имя нашей семьи новой славой и применить наследственный талант там, где он нужен. Я буду играть при ней роль дракона, а ты роль няни, и ничего плохого не случится с нашей маленькой Джульеттой, сколько бы разных Ромео не увивалось под ее балконом. Право, мэм, возражения против карьеры актрисы совершенно не убедительны, когда звучат из уст немолодой особы, которая собирается на следующее Рождество терзать сердца здешней публики, выступая в роли главной героини в новой тетиной пьесе. Это самая трогательная пьеса, какую я видел, и мне жаль, мама, что ты не стала актрисой, хотя если бы стала, то нас, наверное, не было бы на свете.
К этому времени Деми уже стоял спиной к горящему камину в величественной позе, какую любят принимать мужчины, когда дела у них идут хорошо или они хотят безапелляционно высказать свое мнение о чем-либо.
Миссис Мег действительно покраснела, услышав искреннюю похвалу сына, и не могла отрицать, что звук аплодисментов был так же приятен для нее теперь, как и много лет назад, когда она играла в «Проклятии волшебницы» и «Клятве мавританки».
– Глупо с моей стороны участвовать в постановке, но я не смогла отказаться, ведь Джо и Лори написали эту роль специально для меня, а Джози и ты тоже будете играть в спектакле. Едва я надела платье героини, старой матери, я забыла сколько мне лет, а при звуке звонка, объявляющего начало акта, ощутила тот же трепет, что и тогда, когда мы ставили наши пьесы на чердаке. Если бы еще и Дейзи согласилась исполнить роль старшей дочери, все было бы так естественно, ведь с тобой и Джози в ролях моих детей мне почти не приходится играть, все так реально.
– Особенно сцена в госпитале, где ты находишь раненого сына. Знаешь ли ты, мама, что на последней репетиции этой сцены, когда ты плакала надо мной, мое лицо было мокрым от твоих настоящих слез. Сцена вызовет бешеные аплодисменты. Только не забывай вовремя вытирать глаза, а то я начну чихать, – сказал Деми, со смехом вспоминая блестящий актерский успех матери.
– Не забуду, но у меня сердце почти разрывается, когда я вижу тебя таким бледным и несчастным. Надеюсь, что не будет никакой новой войны на моем веку, иначе мне пришлось бы отпустить тебя в армию, а я совершенно не хочу пройти через те же испытания, через которые прошли мы, когда папа воевал.
– Ты не думаешь, что Элис играет роль старшей дочери лучше, чем ее сыграла бы Дейзи? В Дейзи нет ничего от актрисы, но Элис вкладывает реальное чувство даже в самые скучные слова, которые произносит. Я думаю, что и в том маленьком водевиле, где я с ней играю, ее Маркиза просто великолепна, – добавил Деми, расхаживая по комнате; казалось, жар огня неожиданно вызвал румянец на его лице.
– Я тоже так думаю. Она милая девочка, и я горжусь ею и люблю ее. Где она сегодня?
– Корпит над греческим, думаю. Она обычно дома по вечерам… Такая жалость! – добавил Деми чуть слышно, глядя пристально в книжный шкаф, хотя с такого расстояния не мог прочесть надписей на корешках.
– Вот эта девочка мне по сердцу. Красивая, воспитанная, образованная, и притом хозяйственная. Прекрасная спутница жизни и помощница для какого-нибудь хорошего и умного мужчины. Надеюсь, она найдет такого.
– Я тоже надеюсь, – пробормотал Деми.
Миссис Мег снова принялась за шитье и изучала не до конца обметанную петлю с таким интересом, что не заметила выражения на лице сына. Он широко улыбался длинным рядам поэтов, словно даже в своей стеклянной тюрьме они могли понимать его и радоваться вместе с ним первому безоблачному рассвету великого чувства, так хорошо им знакомого. Но Деми был благоразумным молодым человеком и никогда не поступал необдуманно. До сих пор он едва ли сам точно знал, чего хочет, и был согласен ждать, пока чувство, трепет еще не развернувшихся крыльев которого он начал чувствовать, не выскользнет из своего кокона, готовое высоко взлететь в лучах солнечного света, чтобы искать и добиваться прелестной подруги. Он еще ничего не сказал ей, но за него говорили его темные глаза, и неосознанная побочная интрига присутствовала во всех маленьких пьесах, которые он и Элис Хит так хорошо разыгрывали вместе. Она была занята учебой и твердо намерена закончить колледж с отличием, а он стремился добиться такого же успеха в том огромном колледже, который открыт для всех и в котором каждый человек может завоевать почетный приз или лишиться его. Деми не мог предложить своему идеалу ничего, кроме себя самого, и, будучи очень скромным молодым человеком, считал это плохим подарком, пока не докажет, что способен заработать на жизнь и позаботиться о счастье женщины.
О том, что он уже подхватил лихорадку, не догадывался никто, кроме наблюдательной Джози, а она – побаиваясь брата, который бывал довольно грозен, когда она заходила слишком далеко, – благоразумно довольствовалась тем, что наблюдала за ним, как маленькая кошечка, готовая прыгнуть на добычу, едва лишь заметит первые признаки слабости. В последнее время Деми завел привычку в задумчивости играть перед сном у себя в комнате на флейте, делая этого мелодичного друга своим доверенным лицом и вкладывая в музыку все нежные надежды и опасения, наполнявшие его сердце. Миссис Мег, поглощенная домашними делами, и Дейзи, которая не любила никакой музыки, кроме скрипки Ната, не обращали внимания на эти камерные концерты, но Джози всегда бормотала про себя с озорным смешком: «Дик Свивеллер думает о своей Софи Уэклс»[230], – и ждала удобного случая, чтобы отомстить за некие воображаемые обиды, нанесенные ей Деми, который всегда брал сторону Дейзи, когда та пыталась обуздать своевольный дух младшей сестры.
В этот вечер такой случай представился, и она воспользовалась им в полной мере. Миссис Мег как раз кончала обметывать петлю, а Деми все еще беспокойно бродил по комнате, когда из кабинета донесся звук захлопнутой книги, за которым последовали звучный зевок и появление в гостиной юной ученицы. Вид у нее был такой, словно в ней боролись сонливость и желание созорничать.
– Я услышала мое имя. Говорили обо мне что-то плохое? – спросила она, присаживаясь на ручку кресла.
Мать рассказала о приятной новости. Джози, разумеется, обрадовалась, но Деми принял ее поздравления со снисходительным видом, который навел ее на мысль, что слишком большое удовлетворение для него вредно, и побудил добавить каплю дегтя в его бочку меда.
– Я слышала, вы еще что-то говорили о нашей пьесе, и хочу вам сказать, что собираюсь внести немного разнообразия в спектакль, добавив к тексту моей роли песню. Вот эта подойдет? – И, присев к фортепьяно, она запела следующие слова на мелодию популярной песни:
Мой ангел, ты одна в моей судьбе,
Любовь к тебе мой мир преобразила.
Желание служить одной тебе
Зовет на подвиг и дает мне силы.
Она не смогла продолжить: Деми, покраснев от гнева, бросился к ней, и в следующий момент очень проворная молодая особа уже ловко увертывалась, бегая вокруг столов и стульев от азартно преследующего ее будущего партнера фирмы «Тайбер и K°».
– Мартышка, как ты посмела рыться в моих бумагах? – кричал разгневанный поэт, безуспешно пытаясь схватить дерзкую девчонку, которая прыгала туда и сюда, помахивая перед ним листком бумаги.