Историю его падения можно рассказать в нескольких словах. Оно произошло, как это часто случается, именно тогда, когда он испытывал необыкновенный душевный подъем, был полон надежд, добрых намерений и мечтал о лучшей жизни. Во время своего путешествия он встретил некоего Блэра, приятного молодого человека, и проникся интересом к нему: тот ехал к старшим братьям на их ферму, расположенную в Канзасе. В вагоне для курящих шла игра в карты, и юноша, ему было чуть больше двадцати, полный энергии и немного опьяненный свободой Запада, коротал скучное время в пути за этим занятием с теми партнерами, какие подвернулись. Дэн, верный своему обещанию, не присоединился к ним, но следил с напряженным интересом за игрой и скоро понял, что двое из мужчин были шулерами, желавшими обобрать мальчика, который имел неосторожность продемонстрировать полный бумажник. Дэн всегда испытывал теплое чувство к каждому, кто был моложе или слабее, и что-то в пареньке напомнило ему Тедди, так что он предостерег юношу против его новых друзей.
Тщетно, конечно, так как, когда все остановились на ночь в одном из больших городов, Дэн увидел, что Блэр ушел из отеля, куда он взял его с собой, надеясь оградить от неприятностей. Узнав, кто приходил за его юным другом, Дэн пошел искать его, называя себя глупцом за то, что принимает на свои плечи лишний труд, однако не в силах оставить доверчивого юношу наедине с подстерегавшими того опасностями.
Он нашел его в одном из притонов за игрой с теми же мужчинами, которые желали во что бы то ни стало завладеть его деньгами, и по выражению облегчения, появившемуся на озабоченном лице Блэра, когда тот увидел своего друга, Дэн понял без слов, что дела у него шли плохо и он слишком поздно заметил опасность.
– Я пока не могу уйти… я проиграл. Это не мои деньги, я должен их отдать, а иначе у меня не хватит духу взглянуть в лицо братьям, – шепнул бедный паренек, когда Дэн принялся уговаривать его уйти, пока он не проиграл еще больше. Стыд и страх заставляли юношу идти на риск, и он продолжал надеяться, что сможет отыграть доверенные ему деньги. Шулера, заметив решительное лицо Дэна, его внимательный взгляд и вид опытного человека, стали осторожнее и позволили юноше немного выиграть, хотя не собирались выпускать жертву из рук. Но Дэн продолжал стоять на страже за спиной юноши, и картежники обменялись зловещим взглядом, который означал: «Надо убрать этого парня, чтоб не мешал».
Дэн заметил это и держался настороже. Он и Блэр были чужими в этом месте, а самые страшные преступления легко совершаются в такого рода притонах, и никто потом ни о чем не разболтает. Но он не хотел покинуть мальчика в беде и по-прежнему следил за каждой картой, пока не заметил явное передергивание и тут же смело заявил об этом. Последовал разговор в повышенном тоне, негодование Дэна взяло верх над его осмотрительностью, и, когда мошенник, выхватив револьвер, с оскорбительными словами отказался вернуть добычу, горячий нрав Дэна дал себя знать. Он одним ударом сшиб с ног мужчину, и тот, ударившись головой о печь, покатился без чувств, заливая кровью пол. Последовала дикая сцена, в разгар которой Дэн шепнул юноше: «Беги и держи язык за зубами. Не думай обо мне».
Испуганный и обезумевший, Блэр тут же покинул город. Дэн провел ночь в полицейском участке, а несколько дней спустя предстал перед судом по обвинению в убийстве: мужчина, которому он нанес удар, был мертв. У Дэна не было друзей в городе, и, один раз кратко рассказав всю историю, он хранил молчание, не желая, чтобы известие об этом печальном деле дошло до Пламфильда. Он даже скрыл свое имя и назвался Дэвидом Кентом, что делал несколько раз и раньше в чрезвычайных обстоятельствах. Судебный процесс завершился очень быстро, но, поскольку имелись смягчающие обстоятельства, Дэна приговорили только к одному году тюрьмы с каторжными работами.
Ошеломленный стремительностью, с какой произошла в его жизни эта ужасная перемена, Дэн не до конца осознавал ее, пока железная дверь не лязгнула за его спиной и он не оказался один в камере, узкой, холодной и немой, как могила. Он знал, что одно его слово заставит мистера Лори приехать и помочь ему, но казалось невыносимым заговорить о своем позоре или увидеть, как огорчены и стыдятся за него добрые друзья, возлагавшие на него такие большие надежды.
– Нет, – сказал он, сжимая кулак, – пусть уж лучше думают, что я умер… А я умру, если меня продержат здесь долго. – Он вскочил и принялся шагать по каменному полу, как запертый в клетку лев, с бурей гнева, отчаяния, мятежных чувств и угрызений совести, бушевавшей в его душе, пока не почувствовал, что вот-вот сойдет с ума и начнет биться о стены, лишившие его свободы, которая была сутью его жизни. Несколько дней он ужасно страдал, затем утомился и впал в мрачную меланхолию, видеть которую было еще тяжелее, чем его прежнее возбуждение.
Тюремный надзиратель оказался человеком грубым, вызывавшим у всех заключенных враждебное отношение своей ненужной суровостью, но священник был полон сострадания и исполнял свой тяжелый долг преданно и заботливо. Он беседовал с бедным Дэном, но его слова не нашли отклика у молодого заключенного, так что оставалось только ждать, когда труд успокоит возбужденные нервы и плен укротит гордый дух, страдающий в молчании.
Дэна отправили на работу в мастерскую по изготовлению щеток и кистей, и, чувствуя, что в труде его единственное спасение, он работал с яростной энергией, которая скоро обеспечила ему одобрение начальства и зависть менее умелых заключенных. День за днем сидел он на своем месте, под надзором вооруженного охранника, без права сказать что-либо, кроме самых необходимых слов, без общения с мужчинами, работавшими рядом с ним, без всякого разнообразия – только камера да мастерская, без прогулок, если не считать унылых походов туда и обратно… рука каждого мужчины на плече у шагающего впереди, все идут в ногу с ужасным глухим топотом, так отличающимся от звучных шагов солдат. Молчаливый и мрачный, Дэн выполнял ежедневную норму, ел свой горький хлеб и подчинялся приказам с таким мятежным блеском в глазах, что надзиратель как-то раз заметил:
– Опасный человек. Следите за ним. Когда-нибудь он решится на побег.
Находились в тюрьме и другие заключенные, более опасные, чем он. Они давно вступили на преступный путь и были готовы на любой отчаянный поступок, лишь бы нарушить однообразие долгих сроков заключения. Эти мужчины скоро догадались о настроении Дэна. Не прошло и месяца, как таинственным способом, изобретенным осужденными, они сумели сообщить ему, что есть планы взбунтоваться при первом удобном случае. Приближался День благодарения, и традиционная праздничная прогулка в тюремном дворе без надзирателей должна была дать заключенным возможность поговорить друг с другом. Именно тогда все будет окончательно решено и опрометчивая попытка совершена, если удастся, чтобы, по всей вероятности, закончиться кровопролитием и возвращением в камеры для большинства, но свободой для немногих. Дэн к тому времени и сам уже обдумывал планы побега и выжидал время, становясь все более мрачным, озлобленным и мятежным. Утрата свободы изматывала душу и тело; резкий переход от вольной, здоровой, полной движения жизни к мрачной и несчастной, в тесноте тюремных помещений, не мог не оказать ужасного воздействия на человека такого склада и такого возраста, как Дэн.
Он с тоской размышлял о своей погубленной жизни, похоронил все счастливые надежды и планы, чувствовал, что никогда не сможет вернуться в дорогой старый Пламфильд и пожать дружеские руки, так как на его собственных – пятна крови. Он не жалел несчастного человека, которого убил: по его мнению, такую недостойную жизнь лучше было кончить как можно раньше. Но, хотя пышные волосы снова отрастут, серую робу будет легко сменить на обычный костюм, а засовы и решетки останутся далеко позади, позор тюрьмы никогда не изгладится из памяти – это Дэн ощущал с особой остротой.
– Со мной все кончено. Я испортил себе жизнь. Пусть будет так. Я не буду ставить себе никаких целей и, если выйду отсюда, постараюсь лишь получать удовольствия, какие удастся, где удастся. Пусть в Пламфильде думают, что я мертв, любят меня по-прежнему и никогда не узнают, кем я стал. Бедная мама Баэр! Она старалась помочь мне, но это было бесполезно: спасти «смутьяна» невозможно.
И, обхватив поникшую голову руками, он сидел на своей узкой постели в отчаянии, но без слез, скорбя обо всем, что потерял, пока милосердный сон не приходил, чтобы утешить его грезами о счастливых днях мальчишеских игр или о более поздних и еще более счастливых, когда все улыбалось ему, а Пламфильд обрел в его глазах новое очарование.
В мастерской, где работал Дэн, был один бедный малый, чья судьба оказалась еще тяжелее. Его срок истекал весной, но надежд на то, что он доживет до этого дня, было мало, и даже самый равнодушный заключенный жалел бедного Мейсона, когда тот сидел, отчаянно кашляя, в тесном, душном помещении и считал томительные дни, которые еще предстоит провести здесь, прежде чем он снова увидит жену и маленького ребенка. Оставалась небольшая надежда на досрочное освобождение, но он не имел друзей, которые могли бы похлопотать за него, и было очевидно, что приказ Великого Судьи об освобождении скоро навсегда положит конец его терпеливому страданию.
Жалость Дэна к несчастному была глубже, чем он решался показать, и это единственное нежное чувство, возникшее в его душе в тот мрачный период, напоминало маленький цветок, что пробился к свету меж камней тюремного двора и спас от отчаяния пленника в красивой старой истории. Дэн помогал Мейсону в работе, если тот чувствовал себя слишком слабым, чтобы справиться с дневной нормой, и воспоминание о благодарном взгляде больного было лучом солнца, освещавшим камеру Дэна, когда он оставался в одиночестве. Мейсон завидовал прекрасному здоровью своего соседа и огорчался, наблюдая, как Дэн губит его в тюрьме. Он был спокойным, миролюбивым человеком и пытался, насколько это можно было сделать с помощью шепотом сказанного слова или предостерегающего взгляда, остановить Дэна и не дать ему присоединиться к «отпетым», как называли зачинщиков бунтов. Но, отвернувшись от всего светлого в жизни, Дэн находил, что катиться под гору легко, и с мрачным удовлетворением думал о предстоящем общем мятеже, во время которого он смог бы отомстить тирану надзирателю и