Музыка была великолепна, что неудивительно, когда дирижерской палочкой машет сам Аполлон. Выступления – как это всегда бывает в подобных случаях – оказались разной степени совершенства, так как юные ораторы пытались выразить старые истины новыми словами и добавить им убедительности энтузиазмом горячих сердец и выразительностью звонких голосов. Было приятно наблюдать, с каким напряженным интересом слушали девушки какое-нибудь блестящее выступление брата-студента и аплодировали ему с легким шелестом платьев, напоминавшим звук ветра в цветочной клумбе. Еще более интересно и приятно было наблюдать за лицами молодых мужчин, когда на сцене, на фоне черных фраков важных гостей и преподавателей, появлялась стройная белая фигура со щеками, которые то вспыхивали румянцем, то бледнели, с губами, которые дрожали, пока важная цель не заставляла забыть девичий страх, и тогда слова лились прямо из горячего женского сердца, слова, обращенные к сидящим в зале, слова о надеждах и сомнениях, стремлениях и наградах, которые все должны знать и ради которых трудиться. Этот чистый милый голос, казалось, пробуждал все, что было благородного в сердцах молодежи, и налагал особую печать на годы дружбы в стенах колледжа, делая их навсегда священными и памятными для каждого.
Выступление Элис Хит вызвало общее восхищение. Оно не было цветистым или сентиментальным, в отличие от многих первых опытов юных ораторов, но содержало серьезные, глубокие мысли и так воодушевляло, что она покинула сцену под гром аплодисментов. Призыв «шагать плечом к плечу» воспламенил ее товарищей не меньше, чем если бы она, стоя на этом самом месте, пропела Марсельезу. Один молодой человек был так возбужден, что хотел сорваться с места, чтобы броситься к ней, когда она поспешила скрыться среди подруг, приветствовавших ее с выражением нежной гордости на лицах и со слезами на глазах. Осмотрительная сестра однако удержала его на месте, и в следующую минуту он уже мог спокойно слушать выступление ректора.
А его стоило послушать. Мистер Баэр говорил как отец со своими детьми, которых отправлял в битву жизни, и его добрые, мудрые и полезные слова оставались в их сердцах еще долго после того, как похвалы улетучились из памяти. За этим последовали другие церемонии, в полном соответствии с чисто пламфильдскими традициями, и завершение торжественной части праздника. Почему крыша не слетела со здания театра колледжа, когда мощные глотки взволнованных молодых мужчин исполняли завершающий гимн, навсегда останется тайной, но крыша осталась на своем месте, и только гирлянды медленно увядающих цветов вибрировали, когда волны музыки вздымались и терялись вдали, оставляя сладкие отголоски, которым предстояло витать в зале до следующих выпускных торжеств.
Обеды и угощения заняли вторую половину дня, и на закате настало легкое затишье: каждый искал возможности немного отдохнуть перед началом вечерних празднеств. Предстоявшие гостям удовольствия включали прием у ректора, танцы на Парнасе и столько прогулок, пения и легкого флирта, сколько могут вместить в несколько вечерних часов юноши и девушки, только что закончившие учебу.
Экипажи все подъезжали, и веселые компании молодежи на верандах, лужайках и скамьях у окон праздно обменивались предположениями о том, кем могут быть прибывающие высокопоставленные гости. Появление одной очень пыльной кареты, нагруженной сундуками, возле гостеприимно открытых дверей дома мистера Баэра вызвало много любопытных взглядов и вопросов среди зевак, особенно когда из нее выскочили два джентльмена, похожие на иностранцев, а за ними последовали две молодые леди, и всех четверых Баэры приветствовали криками радости и объятиями. Затем все они вошли в дом, за ними внесли багаж, и наблюдателям оставалось лишь гадать, кто эти таинственные незнакомцы, пока одна прелестная выпускница не объявила, что это, должно быть, племянники профессора, один из которых собирался провести у дяди медовый месяц.
Она была права, Франц гордо представил свою белокурую молодую жену, а едва хозяева успели поцеловать и благословить ее, как Эмиль подвел к ним свою красавицу англичанку Мэри и с восторгом объявил:
– Дядя! Тетя Джо! Вот еще одна дочь! У вас ведь найдется местечко и для моей жены?
В этом не могло быть сомнения, и Мэри лишь с трудом удалось спасти из радостных объятий ее новых родственников, которые, помня обо всех страданиях, перенесенных вместе юной парой, чувствовали, что это естественное и счастливое завершение долгого и опасного путешествия.
– Но почему было не предупредить нас и не дать приготовиться к встрече сразу двух новобрачных? – спросила миссис Джо, которая, как всегда, была в не совсем подходящем виде – в халате и папильотках, так как сбежала вниз из своей спальни, где готовилась к предстоящим ей трудам хозяйки вечернего приема.
– Я вспомнил, какой отличной шуткой вы все считали неожиданную женитьбу дяди Лори, и подумал, что будет неплохо сделать вам еще один такой славный маленький сюрприз, – засмеялся Эмиль. – Я пока не ухожу в плавание, и мне показалось, что будет лучше всего воспользоваться попутным ветром и последовать в виде конвоя судов за старшим братом. Мы надеялись добраться сюда вчера вечером, но не сумели. Что ж, мы здесь хотя бы под конец праздника.
– Ах, сыновья мои, я не могу справиться с волнением, когда я вижу вас обоих такими счастливыми и снова в старом доме. У меня нет слов, чтобы выразить мою благодарность, и я только могу просить дорогого Gott in Himmel[285] благословить и хранить вас всех, – воскликнул профессор Баэр, стараясь обнять всех четверых сразу; слезы катились у него щекам, и ему не хватало английских слов.
Смех и слезы помогли счастливой семье дать выход переполнявшим сердца чувствам, затем, разумеется, все заговорили: Франц и Людмила по-немецки с дядей, Эмиль и Мэри с тетушками, вокруг которых вскоре собралась молодежь, требуя подробного рассказа о кораблекрушении, спасении и возвращении домой. Поведанная им история очень отличалась от того, что было изложено в письмах, и, слушая выразительные слова Эмиля и нежный голос Мэри – она иногда добавляла какую-нибудь подробность, говорившую о его мужестве, терпении и самопожертвовании, которых сам он так легко касался в своем повествовании, – все чувствовали, какое это значительное и трогательное событие: видеть и слышать этих двух счастливых людей, рассказывающих о смертельной опасности и спасении.
– И теперь мне всякий раз, когда я слышу стук дождевых капель, хочется помолиться, а что касается женщин, то я хотел бы снять шляпу перед всеми до одной. У них больше мужества, чем у любого мужчины, какого мне доводилось видеть, – сказал Эмиль с необычной серьезностью, которая так же шла ему, как и недавно появившаяся в его манерах мягкость.
– Если женщины мужественны, то некоторые мужчины так же заботливы и готовы на самопожертвование, как женщины. Я знаю одного мужчину, который, хотя сам голодал, ночью тайком сунул свою долю морских сухарей в карман девушке и часами сидел, укачивая в объятиях раненого, чтобы тот смог хоть ненадолго уснуть. Нет, любимый, я расскажу все, и ты должен позволить мне сделать это! – воскликнула Мэри, держа в обеих руках руку мужа, которую он положил ей на уста, чтобы не продолжала.
– Я всего лишь выполнял свой долг. Если бы ураган продолжился еще много дней и ночей, я, возможно, стал бы таким же, как несчастные Барри и боцман. Какая это была жуткая ночь! – И Эмиль содрогнулся, вспоминая ее.
– Не думай об этом, дорогой. Расскажи лучше о счастливых днях на «Урании», когда папа начал поправляться и мы все были в безопасности и на пути домой, – сказала Мэри. Ее доверчивый взгляд и ласковое прикосновение, казалось, отогнали мрак и привели на память светлую сторону ужасного испытания.
Эмиль сразу улыбнулся и, обняв свою «дорогую девочку», по-матросски весело изложил счастливый конец истории.
– А до чего славно провели мы время в Гамбурге! Дядя Герман старался сделать все что только можно для капитана, и, пока наша мама ухаживала за ним, Мэри заботилась обо мне. Мне и самому пришлось встать в док на ремонт: глаза у меня пострадали сначала от огня, а потом, когда мы искали парус на горизонте и вдобавок почти не спали, их застлала дымка похуже лондонского тумана. Но Мэри была лоцманом и, как видите, отлично провела меня прямо в порт. Только я не смог с ней расстаться после этого, так что она вошла ко мне на борт первым помощником, и я теперь держу курс прямо к славе.
– Тише! Это глупо, дорогой, – шепнула Мэри, пытаясь в свою очередь остановить его, застенчивая, как все англичанки, когда речь заходит о любви. Но он взял нежную ручку в свои и, гордо взглянув на украшавшее ее колечко, продолжил с видом адмирала на флагманском судне:
– Капитан предложил подождать немного, но я сказал ему, что нам вряд ли доведется увидеть погоду хуже той, в какую мы выстояли вместе, и если мы еще не знаем друг друга после такого года, как этот, то не узнаем никогда. Я был уверен, что не заработаю своего жалования, если эта ручка не ляжет на мой штурвал, так что настоял на своем, и моя храбрая маленькая женщина ушла вместе со мной в наше долгое плавание. Благослови ее Господь!
– Ты действительно поплывешь с ним? – спросила Дейзи, восхищаясь храбростью Мэри, но почти отпрянув с ужасом, словно кошка от воды.
– Я не боюсь, – отвечала верная Мэри с улыбкой. – Я испытала моего капитана и в хорошую погоду, и в бурю, и, если ему предстоит когда-нибудь снова потерпеть крушение, я предпочла бы оказаться в этот час рядом с ним, чем ждать на берегу.
– Настоящая женщина и прирожденная жена моряка! Тебе повезло, Эмиль, и я уверена, что ваше плавание будет счастливым, – воскликнула миссис Джо в полном восторге от соленого морского привкуса этой любовной истории. – Мой дорогой мальчик, я чувствовала, что ты вернешься, и, когда все остальные отчаивались, я не сдавалась и продолжала настаивать, что ты цепляешься где-нибудь за мачту в этом ужасном океане, – и миссис Джо проиллюстрировала свою веру в Эмиля, ухватившись за него жестом, достойным мистера Пилликодди.