том. Мать в известной степени ревновала к любой девушке, которой он восхищался, но, зная, что ей нравится Элис, он продолжал любить и радоваться своему секрету в одиночестве, намереваясь, когда представится удобный момент, рассказать о своих чувствах.
Теперь неожиданно Джози и цветущий розовый куст, казалось, подсказали, как можно быстро положить конец всем трудностям, и он почувствовал, что готов принять помощь, как попавший в сети лев принял помощь маленькой мышки.
– Пожалуй, я напишу… – начал он неуверенно после паузы, во время которой оба пытались изобрести какой-нибудь новый и оригинальный способ объяснения в любви.
– Придумала! Совершенно прелестно! Как раз подойдет ей… и тебе тоже, ведь ты поэт! – воскликнула Джози, подпрыгнув.
– Что же ты придумала? Не смейся, пожалуйста, – умолял застенчивый влюбленный, глядя с интересом, но не без опасений на эту острую на язык маленькую представительницу женского пола.
– В одной из книг мисс Эджуорт[289] рассказывается о мужчине, который предложил своей возлюбленной на выбор три розы – бутон, полуразвернувшуюся и полностью раскрывшуюся. Я не помню, какую она выбрала, но рассказ очень красивый, и Элис знает его: она была в швейном классе, когда мы его читали. Здесь есть всякие розы. Ты уже взял два бутона – маленький и побольше, теперь выбери третий цветок, самый красивый, какой только сможешь найти, а я перевяжу все три одной ленточкой и положу в ее комнате. Она придет к Дейзи перед приемом, чтобы вместе одеться, так что я отлично сумею все проделать.
Деми размышлял с минуту, глядя на великолепный розовый куст, и на лице его появилась улыбка, так не похожая на все прежние, что Джози была тронута и отвернулась, словно не имела права смотреть на зарю великой страсти, которая, пока она длится, делает молодого человека несказанно счастливым.
– Да, сделай так, – вот все, что он сказал, срывая пышную розу, чтобы закончить свое цветочное любовное послание.
Очарованная тем, что принимает участие в такой романтической истории, Джози завязала ленточку красивым бантом вокруг стеблей и с большим удовлетворением разглядывала свой последний букет, пока Деми писал на карточке:
«Дорогая Элис, ты знаешь, что означают эти розы. Согласна ли ты приколоть к своему платью одну из них или все сегодня вечером и сделать меня еще более любящим, счастливым и гордым?
Передав карточку сестре, он сказал тоном, который вызвал у нее ощущение глубокой важности ее миссии:
– Я доверяю тебе, Джози. Для меня это очень важно. Без шуток, дорогая, если ты меня любишь.
Ответом Джози был многообещающий сестринский поцелуй; а затем она убежала, чтобы осуществить свое «милое волшебство», как Ариэль, оставив Деми, как Фердинанда, мечтать среди роз[290].
Мэри и Людмила были очарованы полученными букетами, а дарительнице доставило огромное удовольствие разрешение вколоть несколько бутонов в их темные и светлые волосы, когда она исполняла роль камеристки при «наших невестах», что помогло ей пережить разочарование, вызванное отсутствием вуалей.
Никто не помогал одеваться Элис, так как Дейзи была в соседней комнате со своей матерью, так что даже их любящие глаза не видели ни радости, с которой был принят маленький букет, ни слез, ни улыбок, ни румянца, которые появлялись и исчезали, пока она читала записку и обдумывала свой ответ. Она не сомневалась в том, какой ответ ей хочется дать, но дать его мешало чувство долга: дома осталась прикованная к постели мать и старый отец. Там была нужна вся та помощь, какую могла она принести теперь со своими знаниями и умениями, полученными за четыре года учебы. Любовь манила, и жизнь с Джоном в собственном домике представлялась маленьким раем на земле… но не сейчас. И она медленно отложила полностью распустившуюся розу, пока сидела перед зеркалом, обдумывая ответ на великий вопрос ее жизни.
Будет ли разумным и доброжелательным поступком попросить Деми подождать, связать его каким-то обещанием или хотя бы просто вложить в ответные слова любовь и уважение, которые она испытывала к нему? Нет, будет благороднее, если она пожертвует только своими чувствами, а его избавит от страдания, вызванного отсрочкой. Он молод, он забудет, а она, вероятно, сумеет лучше исполнить свой долг, если никакой нетерпеливый влюбленный не будет ждать ее. Слезы затуманили ее глаза, рука медлила, держа стебель, который Деми заботливо избавил от шипов, но она все же отложила полураскрывшуюся розу вслед за первым, пышным цветком и спросила себя, может ли она приколоть к своему платью хотя бы маленький бутон. Рядом с двумя другими цветками он казался совсем невзрачным и бледным, однако в том настроении самопожертвования, которое приносит настоящая любовь, она чувствовала, что даже малая надежда – это слишком много, если за ней не последует нечто большее.
И так она сидела, печально глядя на символы любви, что с каждым мгновением становились ей все дороже, а звуки голосов, на которые она сначала не обращала внимания, доносились до нее из соседней комнаты. Не слышать было невозможно – открытые окна, тонкие перегородки, неподвижные летние сумерки, – но через несколько минут она уже не могла не вслушиваться: Дейзи и миссис Мег заговорили о Джоне.
– Как любезно со стороны Людмилы привезти нам столько бутылочек настоящего немецкого одеколона! Именно то, что нам нужно, чтобы освежиться после такого утомительного дня! Не забудь передать одну Джону. Он очень любит немецкий одеколон.
– Хорошо, мама. Ты видела, как он вскочил, когда Элис кончила выступление? Он бросился бы к ней, если бы я его не удержала. И меня не удивляет, что он был доволен и горд. Я сама так хлопала ей, что испортила перчатки, и совершенно забыла, что не люблю, когда женщины выступают с речами со сцены. Она говорила так искренне, естественно и мило с первого мгновения.
– Он сказал что-нибудь тебе, дорогая?
– Нет, и я догадываюсь почему. Добрый мальчик боится, что его слова меня огорчат. Совсем не огорчат! Но я знаю его характер, так что ни о чем не спрашиваю и жду, когда он сам заговорит. Надеюсь, что все у него будет хорошо.
– Обязательно будет. Ни одна девушка в здравом уме не откажет нашему Джону, хотя он не богат и никогда богатым не будет. Дейзи, я очень хочу, чтобы ты узнала, как он поступил со своими деньгами. Я услышала все от него самого вчера вечером, но у меня с тех пор еще не было удобной минуты, чтобы рассказать тебе. Он отправил этого бедного юношу, Бартона, в больницу, где тому спасли зрение. Лечение было продолжительным и обошлось в большую сумму, но теперь молодой человек сможет работать и заботиться о пожилых родителях. Юноша был в отчаянии, больной и бедный, и слишком гордый, чтобы просить о помощи. Наш дорогой мальчик узнал об этом и тут же взял все свои сбережения, до последнего цента, ничего не сказав даже мне, пока я не добилась от него признания.
Элис не слышала, что ответила Дейзи, так как была захвачена своими собственными чувствами – теперь уже счастливыми, если судить по улыбке, что сияла в ее глазах, и решительному жесту, которым она приколола маленький бутон на грудь, словно говоря: «Он заслуживает награды за свой благородный поступок, и он ее получит».
Миссис Мег продолжала говорить, и беседа шла по-прежнему о Джоне, когда Элис снова услышала голоса:
– Найдутся люди, которые скажут, что Джон поступил неразумно и опрометчиво, поскольку у него самого не так много денег, но я считаю, что его первое капиталовложение и надежно, и полезно, ибо «благотворящий бедному дает взаймы Господу»[291], и я была так довольна и горда, что не захотела испортить его радость, предложив хотя бы цент из моих денег.
– Я думаю, он не говорит Элис о своих чувствах именно потому, что не может пока ничего предложить. Он так честен; он не попросит ее руки, пока не будет иметь достаточно средств, чтобы жениться. Но он забывает, что любовь – это все. Я знаю, что он богат любовью, и каждая женщина была бы рада получить такую любовь.
– Ты права, дорогая. У меня было такое же чувство, и я была готова трудиться и ждать вместе с моим Джоном и ради него.
– Элис тоже готова на это, и я надеюсь, они объяснятся. Но у нее такое чувство долга, что, боюсь, она сама себе не позволит быть счастливой. А ты была бы рада за них, мама?
– Всей душой! Девушки лучше, благороднее, чем она, нет на свете. Я вижу в ней все, чего хотела бы для моего сына. И я готова сделать все, что зависит от меня, чтобы Джон не потерял ее, такую милую и смелую. В ее сердце хватит места и для любви, и для долга. Ожидание будет радостным для обоих, если они будут ждать вместе… хотя ждать им, разумеется, придется.
– Я так рада, что ты одобряешь его выбор, мама, и ему не грозит самое печальное из всех возможных разочарований.
Тут голос Дейзи прервался, и внезапный шелест, за которым последовал нежный шепот, казалось, говорил, что она уже в объятиях матери, где ищет и находит утешение.
Больше Элис ничего не слышала. Она закрыла окно, чувствуя себя виноватой, но с сияющим лицом, так как пословица не оправдалась[292], и она услышала больше хорошего о себе, чем смела надеяться. Все, казалось, внезапно изменилось. Она чувствовала, что в ее сердце, действительно, хватает места для любви и долга, и знала теперь, что мать и сестра Джона с радостью примут ее в семью, а воспоминание о менее счастливой судьбе Дейзи, об утомительном испытании, которое проходил Нат, о долгой отсрочке и, быть может, разлуке навсегда вдруг явилось ей так ярко, что осмотрительность показалась жестокостью, самопожертвование – сентиментальной глупостью, и все, кроме правды о ее чувствах, – неверностью возлюбленному. И, думая так, она присоединила полурасцветшую розу к бутону, а затем, после паузы, медленно поцеловала безупречную, совершенно распустившуюся розу и, добавив ее к тем двум, которым уже предстояло рассказать о ее решении, сказала себе мягко и торжественно, словно слова были клятвой: