– Он не умрет, но останется жить, чтобы раскаяться в том, что он, возможно, совершил. Так что не терзай меня мрачными намеками, Тедди. Пусть даже он нарушил все десять заповедей, я буду поддерживать его, и ты тоже, и мы поставим его на ноги и еще сделаем из него хорошего человека. Я знаю, пережитое не испортило его; это видно по выражению его страдальческого лица. Не говори никому ни слова, и я скоро узнаю правду, – отвечала миссис Джо, по-прежнему оставаясь верной своему «смутьяну», хотя и глубоко огорченная тем, что услышала.
Несколько дней Дэн отдыхал и видел мало людей, затем хороший уход, приятное окружение и домашний комфорт начали сказываться на его настроении. Он сделался больше похожим на прежнего Дэна, хотя все еще оставался очень молчаливым, ссылаясь на распоряжение доктора, запретившего ему много разговаривать. Каждому хотелось повидать его, но он избегал всех, кроме старых друзей, и не желал, чтобы «с ним носились», как сказал Тед, разочарованный тем, что не может покрасоваться перед гостями в обществе своего храброго друга.
– Любой мужчина, находясь там, сделал бы то же самое, разве не так? Зачем же поднимать шум вокруг меня? – спросил герой, скорее стыдясь своей слабости, чем гордясь сломанной рукой, которая выглядела так романтично в гипсовой повязке.
– Но разве не приятно думать, Дэн, что ты спас двадцать жизней и вернул мужей, сыновей и отцов женщинам, которые их любили? – спросила миссис Джо однажды вечером, когда они, отослав нескольких посетителей, остались вдвоем.
– Очень приятно! Я уверен, что только это чувство поддерживает во мне жизнь. Да мне приятнее совершить такой поступок, чем сделаться президентом или любым другим важным лицом! Никто не знает, какое это утешение для меня думать, что я спас двадцать жизней и с лихвой возместил… – тут Дэн умолк; его явно переполняли какие-то сильные чувства, ключа к пониманию которых не было у его слушательницы.
– Это прекрасно: спасти жизнь другому, рискуя собственной, как это сделал ты, – начала миссис Джо, желая, чтобы он продолжил говорить искренне и пылко, как всегда говорил раньше.
– «Кто станет сберегать жизнь свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее»[299], – пробормотал Дэн, пристально глядя в веселый огонь камина, который освещал комнату и окрашивал его лицо своими красноватыми отблесками.
Услышав из его уст эти слова, миссис Джо была так поражена, что радостно воскликнула:
– Значит, ты сдержал свое обещание и читал ту книжечку, что я дала тебе?
– Я часто читал ее, но не сразу начал. Я пока еще мало знаю, но готов учиться, а это уже кое-что.
– Это все! О мой дорогой, расскажи мне, где ты читал ее! Я знаю, что-то лежит тяжким грузом у тебя на сердце. Позволь мне помочь тебе нести твое бремя и тем сделать его легче.
– Я знаю, это помогло бы мне, и сам хотел бы все рассказать, но есть вещи, которых даже вы не сможете простить, а если и вы отречетесь от меня, боюсь, мне не удержаться на плаву.
– Матери могут простить что угодно! Расскажи мне все и не сомневайся. Я никогда не отрекусь от моего мальчика, даже если весь мир отвернется от него.
Миссис Джо взяла его большую худую руку в обе свои и держала крепко, в молчании ожидая, пока это поддерживающее прикосновение не отогреет сердце бедного Дэна и не даст ему смелость заговорить. Сидя в своей давней позе, обхватив голову руками, он медленно рассказал ей все, ни разу не подняв глаза, пока не прозвучало последнее слово.
– Теперь вы все знаете… Можете вы простить убийцу и принимать бывшего заключенного в вашем доме?
В ответ она лишь обняла его, положила его остриженную голову себе на грудь, и глаза ее были полны слез, так что она лишь смутно видела выражение надежды и страха, делавшее такими трагическими его собственные глаза.
Этот ответ был лучше, чем любые слова, и бедный Дэн прильнул к ней в безмолвной благодарности, чувствуя благословение материнской любви – этот божественный дар, который утешает, очищает и укрепляет всех, кто его ищет. Две или три крупные горькие слезы упали и спрятались в складках небольшой шерстяной шали, на которой лежала щека Дэна, и никто никогда не узнал, как хорошо и уютно было ему после тех жестких подушек, что так долго были его уделом. Страдания души и тела сломили его волю и гордость, и, когда с его плеч сняли часть тяжкой ноши, он испытал такое чувство облегчения, что на миг умолк, чтобы насладиться им в немом восторге.
– Мой бедный мальчик, как ты страдал весь этот год! А мы-то думали, что ты свободен как ветер! Почему ты ничего не написал нам, Дэн, и не позволил помочь тебе? Разве ты сомневался в своих друзьях? – спросила миссис Джо; глубокое сочувствие заставило ее забыть все другие эмоции, когда она приподняла его спрятанное в складках ее шали лицо и взглянула с упреком в большие запавшие глаза, которые теперь встретили ее взгляд прямо и откровенно.
– Мне было стыдно. Я думал, что уж лучше вынести это одному, чем вызвать у вас ужас и разочарование. Я знаю, вы испытываете именно такие чувства, хоть и пытаетесь не показать этого. Но ничего. Я должен привыкнуть, – и Дэн снова опустил глаза, словно не мог вынести выражение беспокойства и огорчения, которое его признание вызвало на лице его лучшего друга.
– Сам грех вызвал у меня ужас и разочарование, но я также очень рада, горда и благодарна, что мой грешник раскаялся, смирился и готов извлечь пользу из горького урока. Никто, кроме Фрица и Лори, никогда не узнает правду; им двоим мы обязаны сказать все, и они будут чувствовать то же, что чувствую сейчас я, – отвечала миссис Джо, справедливо полагая, что полная откровенность будет лучшим укрепляющим средством, чем избыток сочувствия.
– Нет, у них будут другие чувства. Мужчины никогда не прощают, в отличие от женщин. Но это только справедливо. Пожалуйста, расскажите им вместо меня и покончим с этим. Мистер Лоренс уже знает, я полагаю. Я многое разболтал в бреду, но он все равно был очень добр. Пусть им все будет известно, это я могу вынести, но ох… только не Теду и не девушкам! – Дэн стиснул ее руку, и такая мольба была написана на его лице, что она поспешила заверить его: никто ничего не узнает, кроме двух старых друзей; и он успокоился, словно устыдившись своей внезапной паники.
– Это не было убийством. Поймите, я защищал мою жизнь. Он первым выхватил револьвер, и мне пришлось ударить его. Я не хотел его убивать, но его смерть, боюсь, огорчает меня не так сильно, как должна бы. Я заплатил за свое преступление страшную цену, а такому негодяю лучше вообще не жить на свете и не указывать молодым парням дорогу в ад. Да, я знаю, вы думаете, что это ужасно с моей стороны, но я ничего не могу с собой поделать. Я ненавижу любого негодяя, как ненавижу крадущегося койота, и мне всегда хотелось выстрелить в такого. Возможно, было бы лучше, если бы он убил меня; а теперь моя жизнь погублена.
Прежняя тюремная угрюмость, казалось, покрыла черной тучей лицо Дэна, пока он говорил, и миссис Джо была испугана мимолетным видением того пламени, через которое он прошел, чтобы выйти живым, но со шрамом на всю жизнь. Надеясь направить его мысли в более приятное русло, она сказала бодро:
– Нет, не погублена! Это испытание научило тебя больше ценить и лучше использовать ее. Этот год твоей жизни не потерян, он может оказаться самым полезным из всех, какие ты прожил. Постарайся думать так и начни заново, а мы поможем и будем еще больше верить в тебя после этой неудачи. Мы все поступаем так в жизни и продолжаем борьбу.
– Я никогда не смогу быть таким, как прежде. Я чувствую себя шестидесятилетним стариком, и мне уже ничего не надо теперь, когда я попал сюда. Позвольте мне остаться у вас, пока я не встану на ноги, а потом я уеду и больше никогда не буду тревожить вас, – сказал Дэн уныло.
– Ты слаб и в подавленном состоянии, но это пройдет, и со временем ты займешься миссионерской работой среди индейцев с прежней энергией и с недавно приобретенными знаниями, терпением и умением владеть собой. Расскажи мне побольше о добром тюремном священнике, о Мэри Мейсон и о той леди, чьи слова так помогли тебе. Я хочу знать все об испытаниях, через которые прошел мой бедный мальчик.
Тронутый ее лаской и интересом, Дэн оживился и продолжал говорить, пока не рассказал всю историю этого мучительного года и не почувствовал себя лучше, сбросив с сердца тяжесть.
Если бы он только знал, какую тяжесть кладет на сердце слушательницы, он умолк бы, но она мужественно скрывала свое горе, пока не отослала его в постель, утешив и успокоив. Затем она долго и горько плакала, к великому ужасу Фрица и Лори, пока они не услышали от нее всю историю и не смогли горевать вместе с ней, после чего все вместе постарались ободриться и стали советоваться, какая помощь будет самой действенной в худшей из всех «катастроф», какие принес им этот год.
Глава 21Рыцарь Аслауги[300]
Было любопытно наблюдать перемену, которая произошла с Дэном после того разговора. У него стало легче на душе, и, хотя вспышки прежнего мятежного духа случались порой, он старался выказать благодарность, любовь и уважение своим настоящим друзьям, проявляя необычное для него смирение и доверие, очень приятные для них и очень полезные для него. После того как профессор и мистер Лори узнали всю историю от миссис Джо, они ничем не намекали на нее, если не считать сердечного рукопожатия, сочувственного взгляда, по-мужски краткого слова ободрения и удвоенной доброты, не оставлявшей сомнения в том, что они простили его.
Мистер Лори сразу начал попытки заинтересовать влиятельных людей предстоящей миссией Дэна, чтобы запустить в действие механизмы, которым требуется изрядное количество подмазки, прежде чем хоть что-то может быть осуществлено там, где это имеет отношение к правительству. Мистер Баэр, заботливо продолжив труды доброго тюремного священника, с мастерством настоящего учителя дал пищу изголодавшемуся уму Дэна, чтобы тот мог понять самого себя, и молодой человек часто говорил, что чувствует себя так, словно обрел отца.