Трудно было предположить, что из всех историй в книге эта понравится Дэну больше всего, и даже миссис Джо удивилась тому, что он воспринял мораль сказки, завуалированную тонкими образами и романтическим языком, которым она была написана. Но когда она смотрела и слушала, ей пришло в голову, что склонность к чувствительности и утонченности лежала, скрытая в душе Дэна, как золотая жила в скале, позволяя ему наслаждаться прекрасными оттенками цветка, грацией животного, очарованием женщин, героизмом мужчин и всеми нежными узами, что связывают сердца, хотя это проявлялось у него не сразу, так как ему не хватало слов, чтобы выразить вкусы и влечения, унаследованные им от матери. Страдания души и тела укротили в нем более сильные страсти, а атмосфера любви и сочувствия, окружавшая его теперь, очистила и согрела его сердце, и оно теперь жадно стремилось к той пище, которой не имело и от которой так долго отказывалось. Все это было ясно написано на его чрезвычайно выразительном лице: полагая, что никто не смотрит на него, он не скрывал жажду красоты, покоя и счастья, воплощением которых стала для него сидевшая напротив него простодушная белокурая девушка.
Осознание этого печального, однако вполне естественного обстоятельства пришло к миссис Джо вместе с болью: она чувствовала, как безнадежна эта жажда: свет и тьма были не дальше друг от друга, чем снежно-белая Бесс и черный от греха Дэн. Никакая мечта о чувстве, большем, чем дружба, не тревожила юную девушку; это было очевидно, так как она ничего не замечала. Но долго ли ждать момента, когда выразительные черные глаза выдадут правду? И тогда… какое разочарование для Дэна, какой ужас для Бесс, такой же холодной, возвышенной и благородной, как любимый ею мрамор, и с девичьей сдержанностью сторонящейся всякой мысли о любви.
«Как ужасно все складывается для моего бедного мальчика! Как могу я испортить его мечту и увести от него дух добра, который он начинает любить и к которому стремится? Когда мои собственные дорогие мальчики будут благополучно устроены, я никогда не возьмусь устраивать дела других. Все это так терзает душу, что у меня уже не хватает сил», – думала миссис Джо, сажая подкладку в рукав пальто Тедди задом наперед, до того растеряна и огорчена она была этой новой катастрофой.
Сказка скоро была дочитана, и, когда Бесс откинула назад свои кудри, Дэн спросил горячо, как мальчик:
– Разве тебе не понравилось?
– Да, очень красивая сказка, и я понимаю ее смысл, но Ундина[302] всегда была моей любимицей.
– Конечно, она совсем как ты… лилии и жемчуга, и души, и чистая вода… Мне раньше нравился Синтрам… но я полюбил эту сказку об Аслауге, когда был… гм… когда мне одно время не везло, и она принесла мне пользу. Она внушает бодрость и такая… вроде как духовная… по смыслу, понимаешь.
Бесс широко раскрыла голубые глаза, удивленная этим стремлением Дэна к чему-то «духовному», но, кивнув, ответила лишь:
– Некоторые из этих стихотворений очень мелодичны, их можно было бы положить на музыку.
Дэн засмеялся:
– Я раньше пел последнюю из них на свой собственный мотив… иногда… на закате:
Слушая небесный хор,
Устремив свой ясный взор
На великий светлый путь,
Верный Рыцарь, счастлив будь!
– И я был счастлив, – добавил он чуть слышно, глядя на солнечные блики, танцующие на стене.
– Теперь тебе больше подойдет эта, – и радуясь, что может доставить ему удовольствие своим интересом к рассказу, Бесс прочитала своим нежным голосом:
Скорей исцеляйтесь, о раны героя!
Будь сильным рыцарь вновь!
Чтоб в час любой
Идти на бой
За честь и за любовь!
– Я никакой не герой и никогда им не стану, а «честь и любовь» мало чем могут быть мне полезны. Но не будем об этом… Почитай мне ту газету, пожалуйста. Я так ударился головой при падении, что стал настоящим дураком.
Голос Дэна звучал мягко, но лицо его снова омрачилось. Он двигался беспокойно, словно в шелковых подушках было полно шипов. Увидев, что его настроение изменилось, Бесс спокойно отложила книгу, взяла газету и начала проглядывать колонки в поисках чего-нибудь, что могло бы показаться ему интересным.
– Финансовые новости тебя не интересуют, я знаю… и музыкальные тоже. Вот тут есть об убийстве; тебе раньше нравились такие заметки, прочитать? Один мужчина убил другого…
– Нет!
Прозвучало одно лишь слово, но оно заставило миссис Джо содрогнуться, и с минуту она не осмеливалась бросить взгляд в раскрывающее все тайны зеркало. Когда она снова взглянула, Дэн лежал неподвижно, прикрыв глаза одной рукой, а Бесс с удовольствием читала новости о живописи и скульптуре для ушей, что не слышали ни слова. Чувствуя себя вором, похитившим что-то очень ценное, миссис Джо тихонько удалилась в свой кабинет, а вскоре туда за ней последовала Бесс, чтобы сообщить, что Дэн крепко спит.
Отослав ее домой с твердым намерением добиться, чтобы она оставалась там как можно чаще, мама Баэр провела час в полном одиночестве, сидя в красноватом сиянии заката и серьезно размышляя. Раздавшийся в соседней комнате звук заставил ее войти туда, и она обнаружила, что притворный сон стал настоящим: Дэн лежал, тяжело дыша, с выступившими на щеках красными пятнами, и одной рукой сжимал что-то на широкой груди. Сочувствуя и жалея его больше, чем когда-либо прежде, она сидела в маленьком кресле возле кушетки, пытаясь понять, как ей распутать этот клубок обстоятельств, как вдруг его рука соскользнула, разорвав при этом тесемку, которую он носил на шее, и на пол упал маленький футляр.
Миссис Джо подняла его и, так как Дэн не проснулся, сидела, разглядывая необычную вещицу и праздно гадая, что за амулет лежит в ней. Футляр был индейской работы и так же, как порванный шнурок, сплетен из бледно-желтой сухой травы с приятным запахом. «Я не собираюсь совать нос в секреты бедного малого. Просто починю тесемку, положу все назад и никогда не скажу, что видела его талисман». С этими словами она перевернула маленький бумажник, чтобы посмотреть, где от него оторвалась тесемка, и на колени ей из него выпал кусочек картона. Он оказался фотографией, вырезанной по размерам футляра. На ней рукой Дэна были выведены два слова: «Моя Аслауга». На мгновение миссис Джо вообразила, что это, скорее всего, одна из ее фотографий – они были у всех мальчиков, – но листок папиросной бумаги упал… и она увидела лицо Бесс, снятое Деми в давний счастливый летний день. Теперь не оставалось никаких сомнений, и со вздохом она вдвинула снимок обратно в футляр, собираясь положить на грудь Дэна так, чтобы даже никакой шов не выдал, что она узнала секрет. Но, склонившись над ним, она неожиданно увидела, что он смотрит прямо на нее с выражением, которое удивило ее больше, чем любое из странных выражений, какие она видела на этом переменчивом лице прежде.
– Твоя рука соскользнула; футляр упал, и я собиралась положить его обратно, – объяснила миссис Джо смущенно, как озорной ребенок, пойманный на шалости.
– Вы видели фотографию?
– Да.
– И знаете, какой я дурак?
– Да, Дэн, и мне так горько…
– Не беспокойтесь обо мне. Со мной все в порядке… Рад, что вы знаете, хотя не собирался вам рассказывать. Конечно, это всего лишь моя безумная фантазия, и ничего никогда из этого не выйдет. Я никогда и не думал, что выйдет. Боже мой! Да и чем мог бы быть этот милый ангел для меня, как не тем, чем был и остается… чем-то вроде мечты обо всем, что есть прелестного и доброго?
Эта спокойная безнадежность в его взгляде и тоне огорчила миссис Джо даже больше, чем могла бы огорчить самая горячая страсть, и она смогла лишь сказать, сочувственно глядя на него:
– Это очень тяжело, дорогой, но мы не можем смотреть на это иначе. Ты достаточно разумный и мужественный человек, чтобы это понять и сохранить все в тайне. О ней будем знать только мы с тобой.
– Клянусь, так и будет! Ни словом, ни взглядом я ничего не выдам, если только смогу. Никто ни о чем не догадывается, а если никому это не доставляет неприятностей, то что плохого в моем желании хранить этот снимок и утешаться милой фантазией, которая сохранила мне рассудок в том проклятом месте?
Лицо Дэна теперь было взволнованным; он спрятал маленький потертый футляр, словно бросая вызов любой дерзкой руке, которая захотела бы отобрать у него его сокровище. Желая узнать все, прежде чем попытаться дать совет или утешить, миссис Джо сказала тихо:
– Храни его и расскажи мне все об этой «фантазии». Раз уж я наткнулась на твой секрет, скажи мне, как все вышло и как я могу помочь тебе.
– Вы будете смеяться, но мне все равно. Вы и раньше всегда узнавали наши секреты и помогали. Вы знаете, я никогда особенно не любил книги, но в тюрьме, когда дьявол изводил меня, оставалось лишь что-то делать или сойти с ума, поэтому я стал читать обе книжки, которые вы дали мне. Одна была слишком мудреной для меня, пока тот добрый священник не объяснил, как ее надо читать, но другая, вот эти сказки, была, скажу я вам, настоящим утешением. Она развлекала меня и была красива, как настоящая поэзия. Мне нравились все рассказы, и больше всего я читал «Синтрама». Видите, как затерты страницы… Потом я дошел до этой… и она вроде как подходила к другой, счастливой части моей жизни – всему тому, что было прошлым летом… здесь.
Дэн остановился на минуту, слова замерли у него на губах. Затем с глубоким вздохом он продолжил, словно ему было тяжело рассказывать глупую маленькую романтическую историю о девушке, фотографии и детской сказке – историю, которую он выдумал сам, во мраке того места, которое было таким же ужасным для него, как для Данте ад, пока он не нашел свою Беатриче[303].
– Я не мог заснуть, приходилось о чем-нибудь думать, так что стал воображать, будто бы я Фолко[304]