– Я думаю, он больше не будет приставать к тебе. А если будет, только скажи мне – я с ним разберусь, – сказал Дэн, стараясь успокоиться.
– Меня не очень волнует, что он так часто говорит обо мне, я к этому привык, – отвечал Нат печально, – но я не выношу, когда он набрасывается на тебя.
– Откуда ты знаешь, что в его словах нет правды? – спросил Дэн, отвернувшись в сторону.
– Что? Насчет денег? – воскликнул Нат, вздрогнув и подняв глаза.
– Да.
– Но я не верю этому! Ты равнодушен к деньгам, все, что тебе нужно, – это твои жуки и все такое, – и Нат недоверчиво засмеялся.
– Я хочу иметь сачок так же сильно, как ты скрипку, так почему бы я не мог украсть деньги, чтобы купить его, так же, как ты? – сказал Дэн, по-прежнему глядя в сторону и усердно делая ямки в дерне своей палкой.
– Я думаю, ты так не поступил бы. Ты любишь иногда подраться, но ты не лжешь, и я не верю, что ты мог бы украсть, – и Нат решительно покачал головой.
– Я делал и то, и другое. Я раньше врал напропалую; хотя теперь это мне ни к чему. И я крал из садов и с огородов, когда убежал от Пейджа и искал, чего бы поесть. Так что, видишь, не такой уж я хороший парень, – сказал Дэн, грубоватым и беспечным тоном, от которого уже почти отвык в последнее время.
– О Дэн, не говори, что это ты взял деньги! Я могу предположить, что это кто угодно, только не ты, – вскричал Нат таким огорченным тоном, что Дэн обернулся к нему со странным, как будто довольным, выражением лица, но ответил только:
– Я больше ни слова не скажу об этом. Но ты не волнуйся, и мы выкарабкаемся как-нибудь из этой истории, вот увидишь.
Что-то необычное в его лице и манерах зародило в уме Ната неожиданную мысль, и он сказал с жаром, сжав руки в мольбе:
– Мне кажется, Дэн, ты знаешь, кто это сделал. Если знаешь, уговори его признаться. Мне так тяжело, что все они ненавидят меня, когда я ни в чем не виноват. Иногда мне кажется, что я больше не вынесу. Если бы мне было куда бежать, я убежал бы, хотя очень люблю Пламфильд, но у меня нет твоей смелости и силы, так что приходится оставаться и ждать, пока кто-нибудь не докажет им, что я не лгал.
Нат выглядел таким сломленным и отчаявшимся, что Дэну было тяжело смотреть на друга. Он пробормотал хрипло:
– Тебе не придется долго ждать, – и ушел.
Несколько часов его нигде не было видно.
– В чем дело с Дэном? – спрашивали мальчики друг у друга несколько раз за долгое воскресенье, последовавшее за неделей, которая, казалось, никогда не кончится. У Дэна часто бывали приступы угрюмости, но в тот день он был так серьезен и молчалив, что никто не мог добиться от него ни слова. Когда они, как обычно, отправились на прогулку, он отстал от остальных и пришел домой поздно. Он не принимал участия в вечерней беседе, но сидел в тени, так занятый своими мыслями, что едва ли слышал, что происходит вокруг. Когда миссис Джо показала ему необычно хороший отзыв в Книге Совести, он прочел его без улыбки и сказал печально:
– Вы думаете, я становлюсь лучше, да?
– Конечно, Дэн, и я очень довольна. Я всегда считала, что тебе надо только немного помочь, чтобы ты стал мальчиком, которым можно гордиться.
Его черные глаза взглянули на нее со странным выражением смешанной гордости, любви и огорчения – выражением, которое она не смогла понять тогда, но поняла позднее.
– Боюсь, вы будете разочарованы, но я стараюсь, – сказал он, закрывая без всякого признака удовольствия книгу, свою страницу в которой прежде очень любил перечитывать и обсуждать.
– Ты болен, дорогой? – спросила миссис Джо, положив руку ему на плечо.
– У меня немного болит нога. Я, пожалуй, пойду в постель. Доброй ночи, мама, – добавил он и посидел еще немного, подперев щеку рукой, а затем ушел с таким видом, словно сказал «прощай» чему-то дорогому.
– Бедный Дэн! Он так глубоко переживает позор Ната. Он странный мальчик, и я спрашиваю себя, начну ли я когда-нибудь понимать его до конца? – сказала себе миссис Джо, так как думала об исправлении Дэна в последнее время с настоящим удовлетворением и вместе с тем чувствовала, что мальчик – более глубокая натура, чем показалось ей сначала.
Самым тяжелым ударом для Ната стал поступок Томми. После своей потери мистер Бэнгз сказал ему дружелюбно, но твердо:
– Я не хочу обижать тебя, Нат, но, сам понимаешь, я не могу позволить себе терять деньги, так что мы больше не будем партнерами, – и с этими словами Томми стер надпись «Т. Бэнгз и Компания».
Нат был очень горд этим «и Компания», старательно искал яйца, честно вел свой счет и добавил к своим доходам существенную сумму, вырученную от продажи своей доли яиц.
– О Том! Неужели ты не можешь иначе? – воскликнул он, чувствуя, что его доброе имя в мире бизнеса утрачено навсегда.
– Не могу, – ответил Томми твердо. – Эмиль говорит, что когда кто-нибудь из компаньонов фирмы «присваивает фонды» (я думаю, это значит взять деньги и убежать с ними), партнеры преследуют его по суду или еще как-нибудь и не хотят больше иметь с ним дела. Ты присвоил мои фонды. Я не буду преследовать тебя по суду, но мне придется разорвать партнерские отношения, так как я не могу больше доверять тебе и не хочу, чтобы моя фирма прогорела.
– Я не могу заставить тебя поверить мне, что я не брал твой доллар. И ты не возьмешь мои деньги, хотя я с радостью отдал бы тебе все мои доллары, если бы ты только сказал, что не думаешь, будто это я взял твои деньги. Но позволь мне искать яйца для тебя, я буду делать это бесплатно. Я знаю все места, и мне это нравится, – просил Нат.
Но Томми покачал головой, и на его веселом круглом лице появилось жестокое и недоверчивое выражение, когда он сказал коротко:
– Не могу и жалею, что ты знаешь места. Смотри, не смей искать без меня и не кради мои яйца.
Бедный Нат не мог оправиться от обиды. Он чувствовал, что не только потерял своего партнера и патрона, но что он моральный банкрот и отверженный в мире бизнеса. Никто не верил его слову, письменному или устному, несмотря на его усилилия поправить свою репутацию, запятнанную прежней ложью. Вывеска была снята, фирма распалась, а он погибший человек. Амбар – Уолл-стрит мальчиков – больше не желал знать его. Гребешок и ее сестры напрасно звали его своим квохтаньем. Они, казалось, приняли его несчастье близко к сердцу, так как яиц стало меньше, а некоторые несушки в негодовании перебрались на новые гнезда, которых Томми не мог найти.
– Они верят мне, – сказал Нат, когда услышал об этом, и хотя мальчиков только рассмешила эта мысль, Нат нашел в ней утешение, так как, когда человек теряет свое положение в обществе, любое проявление доверия, даже со стороны какой-нибудь пестрой курицы, очень помогает подняться в собственных глазах.
Томми не заключил ни с кем нового партнерского соглашения, так как подозрительность вошла в его некогда доверчивую душу и отравила ее покой. Нед предлагал войти с ним в долю, но он отклонил предложение и, побуждаемый чувством справедливости, которое делало ему честь, сказал:
– Может оказаться, что Нат не брал моих денег, и тогда мы с ним могли бы опять стать партнерами. Я не думаю, что так будет, но дам ему шанс и оставлю его место незанятым еще на какое-то время.
Мистер Бэнгз чувствовал, что единственный, кому он может довериться, – это Билли, и учил его искать яйца и приносить их, не разбив. Билли старался и вполне довольствовался яблоком или засахаренной сливой в виде платы.
Наутро после мрачного воскресенья Дэна Билли сказал своему нанимателю, демонстрируя результаты продолжительных поисков:
– Только два.
– Они несутся все хуже и хуже, никогда не видел таких вредных старых кур, – проворчал Томми, вспоминая дни, когда часто мог радоваться шести яичкам за день. – Ну ладно, положи их в мою шляпу и достань мне новый мелок; все равно ведь надо их записать.
Билли влез на подножку веялки и заглянул внутрь машины, где Томми держал свои письменные принадлежности.
– Тут куча денег, – сказал Билли.
– Да нет там ничего. Чтоб я стал теперь оставлять мои деньги где попало! – отозвался Томми.
– Я вижу один, четыре, восемь, два доллара, – настаивал Билли, который еще не вполне овладел счетом.
– Ну что ты выдумываешь! – и Томми подпрыгнул, чтобы самому взять мел, но почти свалился вниз, так как в веялке действительно лежали в ряд четыре новеньких двадцатипятицентовика вместе с запиской, на которой было написано «Тому Бэнгзу», чтобы не было ошибки.
– Тыща черепах! – ахнул Томми и, схватив монетки, бросился в дом, завопив: – Все в порядке! Деньги у меня! Где Нат?
Скоро его нашли, и его удивление и удовольствие были столь неподдельными, что почти никто не усомнился в его словах, когда он стал отрицать, что ему известно что-либо о происхождении этих денег.
– Как мог я положить их обратно, когда я их не брал? Поверьте мне на этот раз и относитесь ко мне снова по-доброму, – сказал он так умоляюще, что Эмиль хлопнул его по спине и объявил, что на этот раз верит.
– И я тоже! Я ужасно рад, что это не ты. Но кто же, тыща черепах? – сказал Томми, сердечно пожав руку Нату.
– Не важно, раз они нашлись, – сказал Дэн, остановив взгляд на счастливом лице Ната.
– Не важно? Скажешь тоже! Я не желаю, чтобы мои вещи пропадали, а потом появлялись, как из шляпы фокусника, – воскликнул Томми, глядя на деньги так, словно подозревал, что тут не обошлось без колдовства.
– Мы найдем его когда-нибудь, хотя он был хитер и написал «Томми Бэнгзу» печатными буквами, чтобы никто не узнал его по почерку, – сказал Франц, изучая записку.
– Деми пишет печатными буквами очень хорошо, – вставил Роб, который не вполне понимал, из-за чего вся эта суматоха.
– Ну нет, я не поверю, что это он, сколько ни уверяй! – заявил Томми, и остальные рассмеялись, так как «маленький дьякон», как они называли его, был вне подозрений.
Нат чувствовал, с каким уважением они относятся к Деми, и с готовностью отдал бы все, что имел или надеялся когда-либо иметь, за то, чтобы так уважали его, так как успел узнать, как легко потерять доверие других и как невероятно трудно завоевать его вновь. Правда стала для него драгоценностью, с тех пор как он так пострадал от того, что некогда пренебрегал ею.