– Как интересно! А эти? – и Деми взял в руки веточку акации, которую отломил с кустика на газоне – так она была красива.
– Эти закрываются, когда их трогаешь. Проведи пальцем вниз по середине черешка и посмотри, как листья закрутятся, – сказал Дэн, разглядывавший в это время кусочек слюды.
Деми провел пальцем по веточке – маленькие листики тут же закрылись, так что, казалось, остался один ряд листиков вместо двух.
– Мне нравится! Расскажи мне и про остальные. Что это за лист? – спросил Деми, взяв новую веточку.
– Это лист тутового дерева, его еще зовут шелковицей. Такими листьями кормят шелковичных червей. Они едят и едят, а потом начинают заматывать себя в кокон. Я был один раз на шелковой фабрике, и там вдоль длинных комнат шли полки, покрытые листьями, и черви поедали их так жадно, что шелест слышался. Иногда они так много едят, что умирают. Скажи это Стаффи, – и Дэн засмеялся, взяв кусочек камня, покрытого лишайником.
– А это коровяк! Я кое-что об этом листе знаю: феи накрываются ими, как одеяльцами, – сказал Деми, которому все еще нравилось немного верить в существование маленького зеленого народца.
– Если бы у меня был микроскоп, я показал бы тебе кое-что покрасивее фей, – сказал Дэн, думая о том, появится ли у него когда-нибудь это желанное сокровище. – Я знал одну старушку, которая носила листы коровяка на голове, так как у нее болело лицо. Она сшивала их вместе и носила, как чепец.
– Забавно! Это была твоя бабушка?
– У меня никогда не было бабушки. Та старушка была довольно странной и жила одна в маленьком полуразвалившемся домике с девятнадцатью кошками. Люди называли ее колдуньей, но она не была никакой колдуньей, хотя выглядела как старый лоскутный мешок. Она была очень добра ко мне, когда я жил в том городке, и позволяла мне приходить и греться у ее очага, когда мне плохо приходилось в богадельне – люди там бывали ко мне жестоки.
– Ты жил в богадельне?
– Недолго. Впрочем, не важно, я не хотел говорить об этом, – и Дэн резко прервал свой необычный приступ общительности.
– Расскажи, пожалуйста, о ее кошках, – сказал Деми, чувствуя, что задал неприятный вопрос, и сожалея об этом.
– Что тут рассказывать? Просто у нее их было полно, и она держала их ночью в бочке, а я иногда спотыкался о бочку и опрокидывал ее, и тогда они разбегались по всему дому, а она ругалась и ловила их и загоняла обратно, шипящих и воющих, как фурии.
– Она к ним хорошо относилась? – спросил Деми с заразительным детским смехом, приятным для слуха.
– Думаю, что да. Бедная старушка! Она собрала всех бродячих и больных кошек в городке, и когда кому-нибудь требовалась кошка, он шел к мамаше Уэббер, и она разрешала им выбирать кошку любой породы и любого цвета, какую только захотят, и просила лишь девять пенсов и радовалась, что еще у одной из ее кошечек будет хороший дом.
– Я хотел бы познакомиться с этой мамашей Уэббер. Она все еще живет в том городке?
– Она умерла. И вся моя родня умерла, – сказал Дэн коротко.
– Жаль, – и Деми сидел с минуту в молчании, размышляя, какую безопасную тему можно затронуть дальше. Он чувствовал, что, возможно, не совсем тактично продолжать разговор о покойной леди, но его очень интересовали кошки, так что он не смог удержаться и мягко спросил:
– Она лечила больных кошек?
– Иногда. У одной была сломана нога, и она привязала ей палочку, и все срослось, а у другой были судороги, и она лечила ее травами и вылечила. Но некоторые из них умирали, и тогда она хоронила их, а тех, которые были неизлечимы, она убивала, не причиняя им страданий.
– Как? – спросил Деми, чувствуя, что было какое-то особое очарование в этой старушке и что ее кошки были объектом шуток, так как, говоря о ней, Дэн слегка улыбался.
– Одна добрая леди, любившая кошек, научила ее, как это делается, и дала ей все необходимое, а потом присылала ей своих собственных кошек, когда их требовалось усыпить. Мамаша Уэббер клала губку, смоченную эфиром, внутрь старого ботинка, а затем совала кошку головой в ботинок. Эфир мгновенно усыплял ее, а потом кошку топили в теплой воде, прежде чем она успевала проснуться.
– Надеюсь, кошкам не было больно умирать. Я расскажу об этом Дейзи. Ты повидал так много интересного! – сказал Деми и задумался о богатом жизненном опыте мальчика, который долго бродяжничал и сам заботился о себе в большом городе.
– Иногда мне жаль, что я все это видел.
– Почему? Разве тебе не приятно вспоминать?
– Нет, я хотел бы забыть.
– Да, необыкновенно трудно управлять своими чувствами и умом, – сказал Деми, обхватывая колени руками и глядя вверх, на небо, словно ожидая оттуда сообщения на свою любимую тему.
– Чертовски трудно… нет-нет, я не хотел… – и Дэн закусил губу, так как запретное слово сорвалось у него с языка вопреки его воле, а он хотел быть особенно осмотрительным в разговоре с Деми.
– Я буду играть, что я не слышал этого слова, – сказал Деми, – а ты, я уверен, больше его не скажешь.
– Не скажу, если только удастся. Мне хотелось бы забыть все такие слова. Я изо всех сил стараюсь забыть, но пользы от этого, похоже, немного. – Дэн выглядел обескураженным.
– Польза есть. Ты уже не употребляешь так много плохих слов, как раньше, и тетя Джо довольна. Она говорит, что от этой привычки очень трудно избавиться, но ты делаешь успехи.
– Она так сказала? – и Дэн немного повеселел.
– Ты должен положить привычку ругаться в твой ящик с недостатками и закрыть его на ключ. Именно так я поступаю с моими плохими качествами.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Дэн, глядя на Деми так, словно находил его почти таким же интересным, как какую-нибудь новую разновидность майского жука.
– Это одна из моих игр, в которые я играю сам с собой. Я расскажу тебе о ней, но ты, наверное, будешь смеяться, – начал Деми, радуясь возможности поговорить на свою любимую тему. – Я играю в то, что мой ум – это круглая комната, а моя душа – маленькое существо с крыльями, которое живет в этой комнате. Вдоль стен полно шкафов с полками и ящиками, и в них я держу мои мысли, и мои хорошие и дурные качества, и все такое прочее. Хорошее я держу там, где оно на виду, а плохое кладу в самые глубокие ящики и закрываю, но оно вылезает, и мне приходится все время заталкивать его обратно и прижимать покрепче, ведь у него такая сила! Я придумываю все это, когда я один или в постели, и играю с моими мыслями, как хочу. Каждое воскресенье я привожу мою круглую комнату в порядок и беседую с маленьким духом, который живет там, и говорю ему, что он должен делать. Он иногда шалит и не подчиняется, и мне приходится бранить его и водить его к дедушке. Дедушка всегда знает, как заставить его слушаться и сожалеть о своих недостатках. Дедушке эта игра нравится; он всегда говорит мне, какие мои хорошие качества я могу положить на виду, и дает советы, как покрепче запереть в ящиках плохие. Может быть, и тебе попробовать поиграть в такую игру? Это очень хороший способ избавиться от недостатков. – И вид у Деми был такой серьезный и доверчивый, что Дэн не засмеялся над этой странной фантазией, но сказал серьезно:
– Боюсь, нет на свете такого крепкого замка́, чтобы он надежно запер мои дурные качества. Во всяком случае, моя круглая комната в таком беспорядке, что я даже не знаю, с чего мне следует начать уборку.
– Но ты ведь поддерживаешь образцовый порядок в ящиках комода, который дала тебе тетя Джо, почему же ты думаешь, что не сумеешь навести порядок и в остальных?
– Не привык я к этому. Ты научишь меня? – Дэн явно склонялся к тому, чтобы попробовать держать душу в порядке способом, предложенным Деми.
– Я очень хотел бы научить, но не знаю как – ну, может быть, только могу поговорить, как говорит дедушка. У меня, конечно, не получится так же хорошо, как у него, но я постараюсь.
– Не говори никому о нашем с тобой уговоре; мы просто будем иногда приходить сюда, и ты будешь учить меня твоей игре, а я обещаю рассказывать тебе все, что знаю о растениях и насекомых и птицах. Хорошо? – и Дэн протянул свою большую, шершавую руку.
Деми с готовностью подал свою, маленькую и нежную, и союз был заключен, так как в счастливом, мирном мире, в котором жил младший из мальчиков, львы и ягнята играли вместе, а младенцы простодушно учили старших.
– Тише! – сказал Дэн, указывая в сторону дома, когда Деми собрался возобновить беседу о наилучших способах преодоления собственных недостатков. Вытянув шею, Деми увидел миссис Джо. Она медленно шагала по дорожке, читая на ходу, а Тедди семенил следом, таща за собой маленькую тележку, перевернутую колесами вверх.
– Подожди, не зови. Пусть они сами заметят нас, – прошептал Деми, и оба сидели неподвижно, глядя на приближающуюся пару. Миссис Джо была так поглощена своей книжкой, что, вероятно, ступила бы прямо в ручей, если бы Тедди не остановил ее, закричав:
– Мама, я хочу удить!
Миссис Джо отложила на траву чудесную книжку, которую читала или, скорее, пыталась читать уже неделю, и огляделась вокруг в поисках подходящей ветки – она привыкла делать для своих малышей игрушки из того, что оказывалось под рукой. Но не успела она отломить одну из веток от живой изгороди, как к ее ногам упал тонкий ивовый сук, и, взглянув вверх, она увидела в развилке дерева смеющихся мальчиков.
– Я хочу навелх, навелх! – кричал Тедди, топая, протягивая ручки и взмахивая своими юбочками, словно собираясь взлететь.
– Я спущусь, а ты влезай на мое место. Мне пора к Дейзи, – и Деми удалился, готовясь рассказать сестре историю о девятнадцати кошках с волнующими эпизодами, в которых фигурировали бочка и старый ботинок.
Тедди был быстро поднят наверх, и Дэн сказал, смеясь:
– Поднимайтесь и вы, здесь хватит места. Я подам вам руку.
Миссис Джо оглянулась через плечо, но никого не было видно, и, тоже засмеявшись, она сказала:
– Ну что ж, если ты никому об этом не расскажешь, я, пожалуй, влезу, – и в два шага очутилась на иве.