Глава девятнадцатая. Совсем одна
Легко пообещать самоотречение, когда сама ты вся поглощена другим существом, а душа твоя и сердце очищены светлым примером. Однако когда способствовавший этому голос умолк и каждодневные уроки прекратились, а любимое существо ушло из жизни и не осталось ничего, кроме одиночества и горя, вот тогда Джо и осознала, как трудно ей выполнять данное сестре обещание. Как сможет она утешить отца и мать, когда ее собственное сердце полно тоски по сестре? Как сумеет сделать дом «оживленным и радостным», когда его свет, тепло и красота, казалось, ушли из него с уходом Бет в ее новое обиталище? И где в целом мире сможет она отыскать себе «какую-нибудь полезную и радостную работу, которая заменит ей то служение любящего сердца, которое было само себе наградой»? Она старалась, слепо и безнадежно, выполнять свой долг, все время втайне восставая против этого, так как ей казалось несправедливым, что ее столь немногие радости должны быть сокращены, а обременительные обязанности увеличены и жизнь ее, чем больше она трудится, становится тяжелее. И представляется, что некоторым людям достается весь солнечный свет, а другим – одна только тень. А это несправедливо, потому что ведь она больше, чем Эми, старается вести себя правильно, только никогда не бывает вознаграждена за это, ей достаются сплошные разочарования, беды и тяжкий труд.
Бедняжка Джо, то были для нее черные дни, ибо что-то очень близкое к отчаянию овладело ею, когда она подумала, что проведет всю свою жизнь в этом затихшем доме, целиком посвятив себя рутинным заботам, с немногими незначительными удовольствиями и с обязанностями, которые вряд ли когда-нибудь станут легче.
«Мне с этим не справиться, я не создана для такой жизни и чувствую, что не вытерплю, вырвусь отсюда и совершу что-нибудь отчаянное, если никто не появится и не поможет мне!» – сказала она себе, когда увидела, что первые ее попытки оказались тщетными и ее охватывает мрачное, безнадежное настроение, какое часто возникает, когда сильная воля оказывается вынуждена отступить перед неизбежностью.
Однако кто-то все-таки явился и помог ей, хотя Джо не сразу признала своих добрых ангелов, ибо внешне они выглядели весьма ей знакомыми и пользовались совсем простыми чарами, более всего подобающими обычным людям. Очень часто Джо вздрагивала по ночам – ей казалось, что ее окликает Бет, и, когда из-за неутолимого горя вид узкой пустой кровати вызывал у нее рыдания, она твердила: «О, Бет, вернись! Вернись!» И не напрасно простирала она молящие руки. Ведь столь же чутко, как она слышала самый слабый шепот сестры, рыдания Джо слышала ее мать, являвшаяся ее утешить, и не одними лишь словами, но и своей терпеливою нежностью, что успокаивает уже самим прикосновением, немыми слезами, напоминающими дочери о горе, более глубоком, чем ее, и прерывистым шепотом, более выразительным, чем молитвы, ведь полное надежд примирение с судьбою идет рука об руку с естественной болью утраты. Священные мгновения, когда в ночной тиши душа говорит с душою, – мгновения, обращающие беду в благословение, осветляющие горе и укрепляющие любовь. И Джо чувствовала, как облегчается ее ноша, а выполнение долга становится радостнее и жизнь более сносной, если взглянуть на все из надежного укрытия материнских объятий.
Когда страдающее сердце немного успокоилось, встревоженный ум тоже нашел себе утешение, так как в один чудесный день Джо вошла в отцовский кабинет и, склонившись над прекрасной седой головою, поднятой от бумаг, чтобы приветствовать ее спокойной улыбкой, с глубоким смирением попросила:
– Папенька, поговорите со мной, как вы говорили с Бет! Мне это необходимо даже больше, чем ей, потому что я вся – неправильная.
– Моя дорогая, ничто не смогло бы утешить меня больше, чем это, – ответил он ей дрогнувшим голосом и прижал ее к себе обеими руками, словно и сам он нуждался в помощи и не страшился об этом просить.
И Джо, сидя в детском еще креслице Бет, совсем близко к отцу, рассказала ему о своих бедах, о полном негодования горе утраты, о бесплодных стараниях, ее обескураживавших, о непрочности своей веры, что делала ее жизнь столь беспросветной, и обо всех ее трагических недоумениях, которые мы называем отчаянием. Дочь одарила отца предельным доверием, а он ее – той помощью, в какой она так нуждалась, и оба они нашли в таком взаимодействии утешение. Ведь для них уже наступило время, когда они могли говорить друг с другом не только как отец с дочерью, но и как мужчина и женщина, способные и радостно готовые услужить один другому с искренним сочувствием и любовью. Давние счастливые, глубоко содержательные часы в старом отцовском кабинете, который Джо называла «храмом одного прихожанина», откуда она всегда выходила с обновленным мужеством, возрожденной бодростью духа и с более покладистым нравом. Ибо родители, которые смогли научить одну дочь без страха встретить смерть, старались теперь научить другую принимать жизнь без уныния или недоверия и пользоваться прекрасными возможностями этой жизни с энергией и благодарностью.
Однако были у Джо и другие помощники – скромные, целебные обязанности и удовольствия, роль которых в услужении ей невозможно отрицать, что она постепенно научилась понимать и ценить по достоинству. Веник, щетки и тряпочки для мытья посуды никогда уже не могли быть ей так неприятны, как прежде, поскольку над ними прежде главенствовала Бет, и казалось, что какая-то часть ее склонности к ведению домашнего хозяйства по-прежнему живет в каждой тряпочке или в старой, так и не выкинутой щетке. Пользуясь ими, Джо обнаружила, что напевает мелодии песен, какие напевала Бет, подражая методичным стараниям сестры и добавляя дополнительные штрихи там и сям, чтобы все выглядело свежим и уютным. А ведь это и были первые шаги к тому, чтобы дом снова стал счастливым, хотя сама Джо того и не подозревала, пока Ханна не сказала, одобрительно сжав ей руку:
– Вы, мисс, оченно даже чуткая сусчество, вы, знать, решили, чтоб мы не тосковали по нашей дорогой овечке, коли сумеете. Мы мало чего говорим, но мы видим, и Господь вас за ето наградит, вот увидите, уж Он наградит вас!
Как-то, когда они сидели вместе за шитьем, Джо вдруг открыла для себя, как сильно и к лучшему изменилась Мег, как хорошо она стала беседовать, как много знает о добрых, чисто женских порывах, мыслях и чувствах, как счастлива со своим мужем и детьми и как много все они делают друг для друга.
– Замужество – чудесная штука в конечном счете. Интересно, смогла ли бы я хотя бы вполовину так великолепно расцвести, как ты, если бы тоже попыталась? – всегда «предполагая», что смогла бы, спросила Джо, конструируя воздушного змея для Деми в перевернутой вверх тормашками детской.
– Это как раз то, что тебе нужно, чтобы проявилась вся нежная, женственная часть твоей натуры, Джо. Ведь ты – словно каштан в кожуре – колючая снаружи, но шелковисто-мягкая изнутри, да еще со сладким ядрышком, если только до него добраться. В один прекрасный день любовь заставит тебя выказать твое сердце, и тогда вся грубая кожура отпадет.
– От мороза кожура каштанов лопается и отпадает, мэм, только нужна еще хорошая встряска, чтобы каштаны сбить. Мальчишки отправляются «по орехи», и мне вовсе не улыбается попасть в их мешки, – возразила Джо, увлеченно склеивая части змея так, что никакой ветер, как бы ни дул, не смог бы его поднять, потому что Дейзи оказалась привязанной к нему вместо хвоста.
Мег рассмеялась, радуясь тому, что заметила у Джо проблески былого бодрого духа, но сочла своим долгом подкрепить высказанное мнение всеми имеющимися у нее доводами, и сестринские советы не пропали втуне, ибо самым эффективным доводом послужили Мег ее малыши, которых нежно любила Джо. Горе помогает некоторым сердцам раскрыться, и сердце Джо оказалось почти готовым упасть в упомянутый «мешок». Чуть больше солнца, чтобы дозрел каштан, и вот тогда – не мальчишья торопливая встряска, но мужская рука сорвет каштан с ветки, чтобы очистить и найти ядрышко, полностью созревшее и сладкое. Если бы только сама она заподозрила такое, она тут же наглухо закрылась бы и стала еще более колючей, чем когда-либо, но, к счастью, она не думала о себе, так что, когда время настало, она упала с ветки.
Конечно, если бы Джо была героиней морализаторских книжных рассказов, она в этот период ее жизни превратилась бы в настоящую святую, удалилась бы от мирских забот и ходила бы повсюду, совершая добрые дела, напялив на голову невероятно унылую шляпку и набив карманы религиозными трактатами. Однако, видите ли, Джо вовсе не была такой героиней, была она всего лишь ищущим себя человеком, обыкновенной девушкой, как сотни других; она просто поступала соответственно своей натуре, печалилась, сердилась, впадала в апатию или была полна энергии – в зависимости от настроения. Это ведь очень достойно – сказать: «Мы станем добродетельными!», но ведь мы не можем сделать это тотчас же, здесь требуются усилия – долгие и мощные, как для крутого подъема в гору, причем усилия совместные, прежде чем хотя бы некоторым из нас удастся направить собственные стопы на верную дорогу. Джо уже продвинулась довольно далеко, она научилась выполнять долг и уже чувствовала недовольство собой, когда ей не удавалось это сделать, но выполнять долг бодро и весело – ах, это совсем другое дело! Прежде она часто говорила, что ей хочется совершить что-то великолепное, каким бы трудным оно ни было, и вот теперь ее желание исполнялось, ибо что же могло быть более прекрасным, чем посвящение своей жизни отцу и матери, стремление сделать домашний очаг столь же счастливым для них, каким они создали его для нее? А если трудности неизбежны для того, чтобы возрастало великолепие ее усилий, то что же могло быть труднее для неугомонной, честолюбивой девицы, чем отказ от собственных надежд, планов и желаний ради того, чтобы радостно жить для других?
Провидение явно поймало Джо на слове. Перед нею встала задача, вовсе не такая, как она ожидала, но гораздо лучше, ибо здесь не принимало участия ее «я». Но вставал вопрос, способна ли она это осуществить. Джо решила, что следует попытаться, и с первых же попыток обрела помощников. А затем получила и еще одного и приняла эту помощь не как награду, но как утешение, как Христианин в той книге принял подкрепление, предоставленное ему маленькой рощицей, где он остановился отдохнуть, когда взобрался на крутую Гору Трудностей