– Почему ты больше не пишешь? Раньше это всегда приносило тебе радость, – спросила ее матушка как-то раз, когда приступ отчаяния особенно омрачил лицо Джо.
– Писать мне духа не хватает, да если бы и писала, так ведь никого не интересует то, что я пишу.
– Нас интересует. Напиши что-нибудь для нас и не обращай внимания на остальной мир вокруг. Попробуй, дорогая. Я уверена – тебе это будет только на пользу, а нам доставит большое удовольствие.
– Не думаю, что смогу.
Однако Джо выдвинула конторку и принялась ворошить свои незаконченные рукописи. Час спустя ее матушка украдкой заглянула в дверь… Дочь, в своем черном переднике, увлеченно скрипела пером по бумаге и была совершенно поглощена этим занятием, что вызвало на уста миссис Марч улыбку, и она скользнула прочь, очень довольная успехом своего предложения.
Джо никогда не могла понять, как это все случилось, но нечто такое вошло в тот рассказ, что глубоко трогало сердца тех, кто его читал, а все ее семейство заставило смеяться и плакать над ним; затем ее отец, чуть ли не против ее воли, отправил рассказ в один из популярных журналов, и, к ее крайнему удивлению, за него не только заплатили, но и попросили прислать еще! Следом за публикацией рассказа пришли письма от нескольких персон, чья похвала была высокой честью, газеты стали его перепечатывать, им восхищались не только друзья, но и совершенно незнакомые люди. Эта малая вещица неожиданно возымела великий успех, и Джо удивлялась теперь больше, чем тогда, когда ее роман хвалили и ругали одновременно.
– Не понимаю я этого. Что такого может быть в простом маленьком рассказе вроде моего, что заставляет людей так его хвалить? – спрашивала она в совершенном недоумении.
– В нем – правда, Джо, вот в чем секрет. Юмор и чувство сострадания делают рассказ живым, а сама ты здесь нашла наконец свой собственный стиль. Ты писала его, не помышляя ни о славе, ни о деньгах, и ты, дочь моя, вложила в него душу. Тебе досталось много горького, теперь является сладкое. Старайся изо всех сил и наслаждайся своим счастьем, как мы наслаждаемся твоим успехом.
– Если в том, что я пишу, есть что-то доброе и правдивое, это не от меня, а от вас и маменьки и от Бет, – отвечала Джо, более растроганная словами отца, чем каким бы то ни было множеством похвал от всего окружающего мира.
Вот так, наученная любовью и горем, Джо писала свои маленькие рассказы и отправляла их искать друзей самим себе и ей, обнаруживая при этом, что мир очень милосерден к таким смиренным странникам, ибо их доброжелательно встречали, а домой приходили утешительные знаки внимания к их родительнице, словно от хороших детей, которым выпал счастливый случай.
Когда Эми и Лори написали домой о своей помолвке, миссис Марч побоялась, что Джо будет трудно принять эту новость с радостью, однако опасения ее очень скоро рассеялись, потому что, хотя Джо поначалу и выглядела довольно мрачной, она приняла это спокойно и была полна надежд и планов «для детей» еще до того, как прочла и еще раз перечитала письмо. Оно казалось чем-то вроде письменного дуэта, в котором каждый из них прославлял другого, как и подобает влюбленным. Это было приятно читать, и приятно было думать об этом, ведь никто не мог ничего возразить против их брака.
– Вы это одобряете, мама? – спросила Джо, когда они обе отложили густо исписанные страницы и взглянули друг на друга.
– Да, я надеялась, что так и будет, с тех самых пор, как Эми написала о том, что отказала Фреду. Я почувствовала уверенность, что ею овладевает нечто лучшее, чем «корыстный дух», как ты это называешь, а туманные намеки то тут, то там пробудили у меня подозрения, что любовь и Лори в один прекрасный день одержат победу.
– Как вы прозорливы, маменька, и как молчаливы! Никогда ни одним словом со мною не обмолвились.
– Матерям необходимы прозорливый взгляд и осторожный язык, если им приходится управляться с дочерьми. Я немного опасалась, что забери ты эту идею себе в голову, ты, пожалуй, напишешь им письма с поздравлениями прежде, чем все будет решено.
– Но я уже не та легкомысленная девчонка, что была раньше. Вы можете мне доверять. Я умею мыслить трезво и достаточно разумна, так что теперь гожусь в наперсницы кому угодно.
– Разумеется, моя дорогая. И мне надо было бы взять тебя в наперсницы, да только я боялась, что тебе будет больно узнать, что твой Тедди полюбил другую.
– Ах, маменька, неужели вы могли подумать, что я настолько глупа и эгоистична, после того как я отвергла его любовь – такую юношески свежую, хотя, возможно, и не самую прекрасную?
– Я знаю, тогда ты была совершенно искренна, Джо. Однако в последнее время мне приходило в голову, что, если бы он вернулся и попросил тебя снова, ты, вероятно, могла бы захотеть ответить ему иначе. Прости меня, дорогая, но ведь я не могла не видеть, что ты чувствуешь себя очень одинокой и порой у тебя бывает такой жаждущий чего-то взгляд, что просто ранит мне сердце. Вот я и вообразила, что твой мальчик мог бы заполнить пустующее место.
– Нет уж, маменька, лучше так, как есть, и я рада, что Эми научилась его любить. Но вы правы в одном: мне действительно одиноко, и если бы Тедди попытался снова, я, вероятно, могла бы сказать «да», не потому, что стала любить его больше, но потому, что мне больше хочется быть любимой, чем тогда, когда он уехал.
– Я рада это слышать, Джо, ведь это показывает, что ты идешь вперед. И вокруг так много любви к тебе! Попробуй быть довольной любовью отца и матери, сестер и братьев, друзей и малышей Мег, пока самый лучший из всех на свете любящих не явится, чтобы тебя вознаградить.
– Самые лучшие из всех любящих на свете – это матери, но я вовсе не против того, чтобы шепнуть маменьке на ушко, что я хотела бы посмотреть на самых разных других. Это очень любопытно, только чем больше я стараюсь быть довольной родственными и дружескими привязанностями, тем все большего мне хочется. Я и не представляла себе, что сердца так вместительны! Мое теперь так растягивается, что его, кажется, никогда не заполнить. А ведь раньше мне было вполне достаточно нашей семьи. Не могу этого понять.
– А я могу. – И миссис Марч улыбнулась своей мудрой улыбкой, глядя, как Джо перелистывает страницы письма, чтобы перечитать то, что Эми пишет о Лори:
«Это так прекрасно, когда тебя любят так, как Лори любит меня. Он вовсе не сентиментален, он мало говорит об этом, но я вижу и чувствую это во всем, что он говорит и делает, и от этого я так счастлива и стала такой смиренной, словно я уже совсем не та, какой была раньше. Я до сих пор даже не представляла себе, как добр, великодушен и как нежен Лори, потому что он позволяет мне читать в его душе, а я нахожу ее преисполненной таких благородных устремлений, надежд и целей и так горжусь тем, что она принадлежит мне! Лори говорит, что он чувствует, что сумеет совершить успешное плавание с таким помощником капитана, как я, и с огромным грузом любви в качестве балласта. А я молюсь, чтобы это ему удалось, и пытаюсь быть такой, какой он меня считает, потому что люблю моего доблестного капитана всею душой, всем сердцем и всеми своими силами и никогда его не покину, пока Господь дает нам быть вместе. О, маменька, я даже не подозревала, как этот мир похож на мир небесный, когда двое любят друг друга и живут каждый для другого!»
– И это – наша холодная, сдержанная и светская Эми! Воистину любовь свершает чудеса! Как же они должны быть счастливы, очень счастливы. – И Джо осторожно сложила шуршащие листки вместе, подобно тому как закрывают обложку прелестного романа, глубоко захватившего читателя и не отпускавшего его до самого конца, но вот теперь этот читатель оказывается снова одинок в сером будничном мире.
Некоторое время спустя Джо побрела наверх, так как день был дождливый и выйти пройтись она не могла. Ею овладел дух беспокойства, и снова возвратилось давнее чувство, правда, теперь уже не горького, как когда-то, но горестно-спокойного удивления: почему одной из сестер достается все, чего она ни попросит, а другой – ничего? Это не было правдой, и Джо, сознавая это, старалась отогнать несправедливые мысли, однако естественная жажда любви оказалась сильнее, а счастье Эми пробудило в Джо страстное желание полюбить кого-то «всею душой, всем сердцем и никогда его не покинуть, пока Господь дозволит нам быть вместе». Наверху – на чердаке, – где закончились беспокойные блуждания Джо, стояли рядком четыре небольших деревянных сундучка, каждый из которых был помечен именем его владелицы и был заполнен реликвиями детства и девичества – времен, теперь уже закончившихся для всех четверых. Джо в них заглянула, а когда дошла до своего собственного, оперлась подбородком о край бортика и принялась рассеянно рассматривать его хаотически набросанное содержимое, пока ее взгляда не привлекла связка старых тетрадок. Она их вытащила оттуда, повертела в руках и заново пережила ту чудесную зиму, что провела в доме добрейшей миссис Кёрк. Сначала она улыбалась, потом стала выглядеть задумчивой, затем – печальной, а когда наткнулась на записочку с почерком профессора, губы у нее задрожали, тетрадки соскользнули с колен, а Джо застыла, глядя на дружеские слова, обретшие теперь новое значение и затронувшие самое чувствительное место в ее душе:
«Ждите меня, мой дружок. Я могу задержаться, но я обязательно приеду».
– Ах, если бы только он приехал! Такой добрый, такой хороший, такой всегда терпеливый со мною, мой дорогой старина Фриц! А я и вполовину его как надо не ценила, когда он был со мной. Зато сейчас я была бы так рада его увидеть! Ведь меня теперь, кажется, все покидают, и я остаюсь совсем одна. – И, крепко зажав в руке записку, словно это обещание должно было обязательно исполниться, Джо опустила голову на удобно подвернувшийся мешок с тряпками и горько расплакалась, как бы соревнуясь с дождем, барабанившим по крыше.
Что это все было – жалость к самой себе, одиночество, дурное расположение духа? Или же пробуждение чувства, которое дожидалось своего часа столь же терпеливо, как и сам вдохновитель этого чувства? Кто может сказать?