Глава двадцатая. Сюрпризы
Были сумерки, Джо, совершенно одна, лежала на старом диване, глядя на огонь в камине и размышляя. Это был ее любимый способ проводить сумеречный час. Никто ее здесь не беспокоил, и она обычно лежала, подложив под голову красную подушечку Бет, планируя свои рассказы, грезя или предаваясь нежным воспоминаниям о сестре, которая, казалось, никогда не была от нее слишком далеко. Лицо ее было усталым, мрачным, даже печальным, так как завтра наступал ее день рождения, и она думала о том, как быстро течет время, какой старой она становится и сколь немногого ей удалось достичь. Уже почти двадцать пять – и нечего предъявить за все это время. Тут Джо ошибалась. Она могла предъявить довольно много, и чуть погодя она это поняла и почувствовала, что благодарна за это.
– Незамужняя женщина – вот кем мне предстоит быть. Литературная старая девица, с пером вместо супруга, а рассказы и повести заменят семью с детьми… И лет через двадцать, возможно, немножко славы, когда я, как бедняга Джонсон[250], буду уже так стара, что не смогу ею насладиться, так одинока, что не с кем будет ее разделить, и так независима, что не буду в ней нуждаться. Ну что же, незачем мне становиться ни угрюмой святошей, ни эгоистичной грешницей, да и вообще, быть старой девушкой очень удобно, стоит лишь к этому привыкнуть, только вот… – И тут Джо вздохнула так, словно подобная перспектива не казалась ей слишком заманчивой.
Так оно нередко и бывает – поначалу и тридцать лет в двадцать пять представляются концом всего на свете. Но это вовсе не так худо, как кажется на первый взгляд, и человек может двигаться вперед, если у него в самом себе есть на что опереться. В двадцать пять девушки начинают говорить о стародевичестве, но в глубине души таят уверенность, что им оно не грозит. В тридцать они о нем уже не говорят, но молча смиряются с этим фактом и, если им хватает здравого смысла, утешают себя мыслями о том, что впереди у них еще двадцать более плодотворных, счастливых лет жизни и они успеют научиться стареть вполне элегантно. Не смейтесь над старыми девами, дорогие девушки, ведь очень часто в сердцах, что так негромко бьются под их скромными нарядами, кроются самые нежные, самые трагические романы и многие молчаливые жертвы: юность, здоровье, честолюбие, да и сама любовь – все это делает их увядшие лица такими прекрасными в глазах Господа. Даже печальных, угрюмых старых дев следует принимать с добротою – ведь им не удалось вкусить от самой сладкой доли жизни, если нет иных причин для такого приема. И, глядя на них с сочувствием, а не с презрением, девицам в полном цвету следует помнить, что и они тоже могут пропустить пору расцвета. Что румяные щечки не долговечны, что серебряные прядки могут появиться в прекрасных каштановых волосах и что доброта и уважение со временем могут показаться столь же сладкими, как любовь теперь.
И вы, джентльмены, то есть мальчики и юноши, будьте по-рыцарски любезны со старыми девушками, какими бы бедными, некрасивыми или жеманными они вам ни казались, ведь единственно достойная рыцарственность – та, что более всего готова выказать почтение старым, защитить слабых и услуживать женщинам, независимо от их ранга, возраста или цвета кожи. Просто припомните собственных добрых тетушек, которые не только вам выговаривали и суетились вокруг, но и ухаживали за вами и ласкали вас, весьма часто не получая благодарности, вспомните ссоры и драки, из которых они вас вызволяли, мелкие деньги, какие они вам уделяли из своего скудного запаса, стежки, сделанные их старыми пальцами на ваших одежках, шаги их старых ног – тоже ради вас, и с благодарным чувством окажите немного внимания старым женщинам, ведь женщины любят получать знаки внимания до конца своей жизни. Ясноглазые девицы быстро примечают такие черты, и за это вы еще больше им понравитесь, а если смерть – почти единственная сила, что разлучает матерей с их сыновьями, – лишит вас вашей матушки, вы, несомненно, найдете нежный прием и материнскую заботу со стороны кого-то из тетушек – какой-нибудь тетушки Присциллы[251], что сохранила самый теплый уголок своего одинокого старого сердца для «самого лучшего племяша на свете».
Джо, по-видимому, заснула (как, осмелюсь предположить, и мой читатель во время этого наставления), так как неожиданно перед ее глазами, казалось, вырос призрак Лори, вполне вещественный, жизнеподобный, склоняющийся над нею с таким выражением, какое бывало ему свойственно, когда он чувствовал многое, но пытался не подать вида. Однако, подобно Дженни в одной балладе[252], «она подумать не могла, что это – он». И Джо лежала молча, не сводя с него глаз, перепуганная и удивленная, пока он, наклонившись к ней, ее не поцеловал. Тогда она его узнала, тотчас вспорхнула с дивана и вскричала радостно:
– О, мой Тедди! О, мой Тедди!
– Джо, дорогая, так вы рады меня видеть?
– Рада? Мой дорогой мальчик, да у меня слов не хватит, чтобы выразить мою радость! А где же Эми?
– Ваша матушка захватила ее у Мег. Мы зашли туда по пути, и я уже не мог вытащить мою жену из их когтей.
– Вашу… кого? – вскричала Джо, так как Лори, не сознавая того, произнес эти два слова с гордостью и удовольствием, выдававшими его с головой.
– Ох, вот дьявольщина! Теперь я проговорился. – Лори выглядел таким виноватым, что Джо моментально на него напустилась.
– Вы что же, взяли и поженились?!
– Да, простите, пожалуйста, но такое больше никогда не повторится! – И Лори опустился на колени, покаянно сложив руки, а лицо его светилось озорством, весельем и торжеством.
– На самом деле поженились?
– Совершенно на самом деле, спасибо большое.
– Помилуй нас, Господи! Какой еще ужас вы собираетесь сотворить теперь? – И Джо, чуть не задохнувшись, с размаху села на диван.
– Весьма характерное, хотя и не вполне комплиментарное поздравление, – заметил Лори по-прежнему смиренным тоном, но лучась удовольствием.
– А чего же вы можете ожидать, когда пугаете человека до потери дыхания, прокрадываясь в дом, как тать в ночи, да еще и выпускаете котов из мешков? Поднимайтесь с колен, вы, смешной мальчишка, и рассказывайте мне все про все.
– Ни единого слова, пока вы не позволите мне занять мое всегдашнее место и не пообещаете, что не станете устраивать баррикады.
В ответ на это Джо рассмеялась так, как не смеялась уже много долгих дней, и приглашающе похлопала ладонью по дивану, сердечно объяснив:
– Старая подушка – на чердаке, да теперь в ней и нужды нет, так что садитесь и «поведайтесь», Тедди.
– Как чудесно это звучит и как приятно слышать, когда вы называете меня «Тедди»! Никто и никогда меня так не называет, кроме вас. – И Лори уселся на диван с видом величайшего удовлетворения.
– А как вас Эми называет?
– Милорд.
– С нее станется – ведь это Эми! Но вы так и выглядите. – И взгляд Джо явственно свидетельствовал, что она находит своего мальчика еще более привлекательным, чем когда-либо.
Старой подушки не было, но тем не менее баррикада все же существовала – совершенно естественная, созданная временем, разлукой и переменой в их отношениях. Оба они это почувствовали и с минуту глядели друг на друга так, словно этот невидимый барьер бросал на каждого из них легкую тень. Однако это быстро прошло, когда Лори произнес, тщетно пытаясь держаться с достоинством:
– Разве я не выгляжу человеком женатым и разве не похож на главу семьи?
– Ни капельки! У вас это никогда не получится. Вы стали еще крупнее, еще прекраснее, но остаетесь все тем же шалопаем, что и прежде.
– Ну право, Джо, вам следовало бы относиться ко мне с гораздо большим уважением, – начал Лори, беспредельно всем этим наслаждавшийся.
– Как это возможно, когда сама мысль о вас как о человеке женатом и остепенившемся так непреодолимо смешна, что я не могу отнестись к этому серьезно? – отвечала Джо, улыбаясь во весь рот, да так заразительно, что оба снова рассмеялись, а затем расположились поудобнее для хорошей беседы – совсем как в чудесные былые времена.
– Нет смысла вам выходить на холод, чтобы забрать оттуда Эми, они ведь сами скоро явятся все вместе. А я не мог ждать – мне хотелось самому принести вам этот великолепный сюрприз и снять «первые сливки», как мы, бывало, говорили, когда спорили из-за пустяков.
– Еще бы вам не хотелось! Только вы взяли и испортили свой рассказ, начав не с того конца. А теперь начинайте правильно и расскажите, как это все случилось. Я сгораю от нетерпения все узнать.
– Ну, я так сделал, чтобы доставить удовольствие Эми, – начал Лори, и в глазах его зажегся огонек, заставивший Джо воскликнуть:
– Вранье номер один! Это Эми так решила, чтобы доставить удовольствие вам. Продолжайте, но говорите правду, если только вы на это способны, сэр.
– Ну вот, теперь она сама пытается все испортить! Ну не здорово ли такое снова от нее услышать?! – обратился Лори к огню в камине, и огонь, заискрившись, вспыхнул, словно он был совершенно согласен с говорившим. – Это ведь одно и то же, знаете ли, ведь она и я – единое целое. Мы собирались вернуться домой вместе с Кэрролами, примерно с месяц тому назад, но они неожиданно передумали и решили провести еще одну зиму в Париже, а дедушка хотел домой. Он же поехал в Европу ради моего удовольствия, и я не мог позволить ему возвращаться в одиночестве, да и Эми я не мог бы одну оставить, а миссис Кэррол не разрешала Эми ехать с нами. Так что я уладил все дело, сказав: «Давайте поженимся и тогда сможем поступать так, как нам хочется».
– Ну конечно, а что еще вы могли бы сказать? Вы же всегда добиваетесь, чтобы было так, как вам угодно.
– Не всегда.
Что-то в тоне Лори побудило Джо поспешить с вопросом:
– А как же вам все-таки удалось убедить тетушку согласиться?
– Это был тяжкий труд, но ведь трудились мы оба – мы ее переговорили, потому что была целая куча достойных резонов в нашу пользу. Не оставалось времени на переписку о разрешении на брак, но ведь вам всем это пришлось по душе, все со временем на это согласились, и мы просто «ухватили время за щетку», как выражается моя жена.