Не будь Джо занята иным образом, поведение Лори ее позабавило бы, потому что какой-то укол – нет, не ревности, но скорее подозрения – заставил нашего джентльмена поначалу держаться свысока и наблюдать за новоприбывшим с чисто братской настороженностью. Однако продолжалось это недолго. Вопреки самому себе он заинтересовался разговором и, сам того не заметив, оказался втянут в круг беседующих. Ибо, скажем по справедливости, мистер Баэр в этой дружелюбной атмосфере говорил хорошо. Он редко обращался к Лори, но часто взглядывал на него, и по лицу его пробегала тень, словно, глядя на молодого человека в расцвете лет, он жалел о своей ушедшей юности. Затем его взор устремлялся к Джо с такой грустью, что она наверняка ответила бы на его немой вопрос, если бы это видела. Но Джо приходилось внимательно следить за собственными глазами, и, понимая, что не может им довериться, она упорно не спускала их с детского носочка, который вязала, как образцовая незамужняя тетушка.
Время от времени она все же украдкой бросала на компанию взгляд, и он придавал ей силы, как глоток свежей воды после ходьбы по пыльной дороге, потому что иногда, незаметно взглянув искоса, она могла увидеть кое-какие добрые предзнаменования. Лицо мистера Баэра утратило растерянное выражение, оживилось и говорило о его интересе к тому, что происходит в данный момент. «Оно стало по-настоящему молодым и прекрасным», – подумала она, забыв сравнить профессора с Лори, как обычно сравнивала со своим мальчиком всех других мужчин, к величайшему их уничижению. Кроме того, он казался весьма воодушевленным, хотя погребальные ритуалы древних, к которым прибрела каким-то образом беседа, вряд ли можно было счесть таким уж оживляющим сюжетом. Джо просияла, когда Лори оказался разбит в споре, а увидев глубокую заинтересованность на лице отца, подумала: «Как он будет наслаждаться, беседуя каждый день с таким человеком, как мой профессор!» В довершение всего на мистере Баэре красовался новый черный костюм, в котором он выглядел еще более джентльменом, чем когда-либо. Его непослушные волосы были подстрижены и гладко причесаны, однако не могли оставаться в таком порядке сколько-нибудь долго, ибо в волнующие моменты он, как всегда, забавно их ерошил, а Джо больше нравилось, когда они стояли торчком и вовсе не были приглажены, так как она считала, что тогда они придают прекрасному лбу профессора нечто от Юпитера. Бедняжка Джо, как же она превозносила этого не очень красивого человека, сидя в молчании со своим вязаньем, но не упуская ничего, даже того факта, что в безупречных манжетах мистера Баэра поблескивали золотые запонки. «Ах, милый мой старина! Он не мог бы лучше принарядиться, даже если бы собирался за кем-то ухаживать», – сказала себе Джо, и тут вдруг мысль, порожденная этими словами, вызвала на ее лицо такой яркий румянец, что ей пришлось уронить клубок ниток и опуститься за ним на пол, чтобы лицо спрятать.
Однако маневр этот возымел вовсе не тот успех, какого она ожидала, ибо как раз тогда, когда профессор поджигал погребальный костер, метафорически выражаясь, он бросил свой факел и совершил нырок за маленьким синим шариком. Разумеется, он и Джо ударились друг о друга лбами, у каждого посыпались искры из глаз, и оба поднялись на ноги, раскрасневшись и рассмеявшись, но без клубочка. И каждый вернулся на свое место, жалея о том, что оно было покинуто.
Никто не заметил, куда подевался вечер, потому что Ханна в ранний час и очень умело извлекла из него малышей, их головки покачивались, словно два розовых мака, а мистер Лоренс отправился домой отдыхать. Остальные сидели кружком у камина, совершенно не обращая внимания на течение времени, пока не собралась уходить Мег, в чьей материнской головушке создалось твердое убеждение, что Дейзи выпала из кроватки, а Деми поджег на себе ночную рубашку, изучая строение спичек.
– Нам нужно спеть хором, как мы раньше всегда пели, ведь мы снова собрались все вместе, – предложила Джо, чувствуя, что громогласное пение даст благополучный и приятный выход ликованию, таящемуся в ее душе.
Они были не «все вместе». Но никто не счел слова Джо неразумными или не соответствующими истине, ведь казалось, что Бет по-прежнему среди них, ее умиротворяющее присутствие, пусть невидимое, было еще более дорого, чем прежде, ведь даже смерть не могла разбить этот семейный союз, который нерушимо спаяла любовь. Стульчик Бет стоял на прежнем месте. Опрятная корзинка с остатком работы, которую Бет не успела закончить, когда «игла стала такой тяжелой», все еще была видна на привычной полке. Любимый инструмент, к которому теперь редко кто прикасался, никуда не был сдвинут, а поверх него – лицо Бет, безмятежное и улыбающееся, как в ранние дни, глядело вниз, на собравшихся, как бы говоря: «Будьте счастливы. Я – здесь».
– Сыграй что-нибудь, Эми. Пусть все услышат, насколько ты лучше стала играть, – предложил Лори с извинительной гордостью за свою многообещающую ученицу.
Но Эми прошептала с глазами, полными слез:
– Не сегодня, дорогой. Не смогу я сегодня показывать свои успехи.
Однако кое-что она все-таки показала, и гораздо лучшее, чем способности или умение, потому что она пела песни Бет с такой музыкальной нежностью в голосе, какой не мог бы научить ни один даже самый лучший учитель пения, и тронула сердца слушателей так сладостно и мощно, как никакое иное вдохновение не помогло бы ей этого сделать.
В комнате стало очень тихо, когда ее чистый голос вдруг оборвался на последней строке любимого гимна Бет. Трудно было произнести: «Нет горя на земле, что Небо не излечит!» – и Эми, чувствуя, что ее возвращение домой не было вполне совершенным без поцелуя Бет, прислонилась к мужу, стоявшему позади нее.
– А теперь мы должны завершить все песней Миньоны, потому что мистер Баэр ее поет, – поспешила сказать Джо, прежде чем молчание стало гнетущим. А мистер Баэр, прочистив горло довольным «кхм», прошел в тот угол, где стояла Джо, и спросил:
– Вы будет петь со мной? Мы отлично идем вместе.
Это, кстати говоря, была весьма приятная, но выдумка, ведь в музыке Джо ориентировалась ничуть не больше кузнечика. Однако Джо согласилась бы, даже если бы профессор предложил ей пропеть целую оперу, и радостно зачирикала, не считаясь ни с мелодией, ни с ритмом. Впрочем, большого значения это не имело, ибо мистер Баэр, как истый германец, пел от всей души и очень хорошо, тогда как Джо вскоре умерила свой пыл до приглушенного подпевания, чтобы и самой суметь услышать густой и мягкий голос, певший, казалось, для нее одной.
«Ты знаешь ли край[257], где лимонные рощи цветут…» – это когда-то была любимейшая строка профессора, ведь «край» – «das Land» – означал тогда для него Германию, однако теперь он, казалось, с особым теплом и мелодичностью выпевал слова:
Ты знаешь ли край тот? Туда бы с тобой,
Туда бы ушел я, мой друг дорогой!
И одна из слушавших была так взбудоражена этим приглашением, что готова была ответить – да, она знает этот край и с радостью отправится туда, когда только он пожелает.
Песня имела большой успех, и певец удалился на свое место, увенчанный лаврами. Но через несколько минут он совершенно забыл о хороших манерах и пристально уставился на Эми, надевавшую шляпку, так как ее представили ему, просто сказав «моя сестра», и никто с самого прихода профессора не удосужился назвать ее новым именем. Он еще более забылся, когда Лори произнес в самом своем элегантном стиле:
– Мы с женою очень рады знакомству с вами, сэр. Пожалуйста, не забывайте, что в соседнем доме вас всегда ждет радушный прием.
Тут наш профессор поблагодарил его так сердечно и выглядел таким сияющим от удовольствия, что Лори счел его самым экспансивным из всех пожилых людей, каких он в жизни встречал.
– Я тоже уйду, дорогая мадам, но непременно приду снова, эсли вы дозволит, ибо небольшой дело в городе задержит меня здесь несколько дней.
Профессор обращался к миссис Марч, но смотрел он на Джо, а ответ матери на его просьбу был таким же сердечным, как взгляд ее дочери, ведь миссис Марч была вовсе не так равнодушна к интересам своих дочерей, как полагала миссис Моффат.
– Мне представляется, что он – человек мудрый, – произнес мистер Марч, стоявший на коврике у камина после ухода последнего гостя.
– А я уверена, что он – человек хороший, – с явным одобрением добавила миссис Марч, заводя большие часы.
– Я так и думала, что он вам понравится, – вот и все, что сказала Джо, ускользая из гостиной к себе – спать.
Ей очень хотелось бы знать, что за дело привело мистера Баэра в их город, и в конце концов решила, что он получил какое-то весьма почетное назначение, но из скромности не хотел о нем упоминать. Если бы она видела его лицо, когда он смотрел на портрет строгой, даже суровой юной леди с массой пышных волос на голове и, по-видимому, мрачно вглядывающейся в будущее, это зрелище могло бы пролить какой-то свет на сей сюжет, особенно когда профессор выключил газовый рожок и в темноте поцеловал портрет.
Глава двадцать первая. Милорд и миледи
– Прошу вас, мадам матушка, не могли бы вы одолжить мне мою жену на полчасика? Пришел багаж, и я уже перевернул вверх тормашками все парижские наряды и украшения Эми, пытаясь отыскать кое-какие нужные мне вещицы, – спросил Лори, войдя на следующий день в гостиную и обнаружив миссис Лоренс сидящей на коленях у матери, будто ее снова, как когда-то, «делали малышкой».
– Конечно! Иди, моя дорогая, я и забыла, что у тебя есть еще дом, кроме нашего. – И миссис Марч сжала белую ручку, на которой красовалось обручальное кольцо, словно прося прощения за материнскую жадность.
– Я бы не пришел за нею, если бы мог что-то с этим поделать, но я никак не могу обойтись без моей маленькой женщины, словно…
– Словно флюгер без ветра! – предложила Джо, поскольку Лори замолк, подыскивая сравнение. После приезда Тедди она снова стала самой собою, такой же язвительной, какой была прежде.