Тетя Додо была у детей самым главным соратником в играх, и это трио переворачивало вверх тормашками весь дом. Тетя Эми пока что существовала для них всего лишь как имя, тетя Бет вскоре стала приятно смутным воспоминанием, а вот тетя Додо являлась им как живая реальность: оба малыша использовали ее «на всю катушку», и за такой «комплимент» сама Джо была им глубоко благодарна. Однако когда приехал мистер Баэр, Джо забросила своих сотоварищей по играм, и их души были охвачены тревогой и отчаянием. Дейзи, любившая расхаживать повсюду, продавая вразнос свои поцелуйчики, потеряла своего самого надежного покупателя и обанкротилась. Деми с детской проницательностью вскоре обнаружил, что Додо больше любит играть с медведь-человеком, чем с ним, но, хотя и был уязвлен, скрывал свою боль, ибо не осмеливался оскорбить соперника, чей жилетный карман был доверху набит шоколадным драже, а в другом хранились часы, которые легко вынимались из чехольчика и восхищенные желающие могли трясти сколько угодно.
Конечно, кое-кто был бы способен счесть такие милые поблажки просто взятками, но Деми никогда не рассматривал их в таком свете и не переставал «опекать» медведь-человека с глубокомысленным дружелюбием, тогда как Дейзи дарила ему свое не слишком большое расположение лишь в последнюю очередь, тем не менее считая его плечо своим троном, его руки – своим укрытием, а его подарки – превосходящими все остальные.
Джентльмены порою бывают охвачены неожиданно горячей любовью к юным родичам дам, которым они оказывают честь своим вниманием, однако такой фальшивый приступ чадолюбия сидит на них, как не по мерке костюм, и никого ни на йоту не обманет. Любовь же мистера Баэра к детям была искренней и поэтому эффективной, ибо честность есть наилучшая политика – что в любви, что в суде. Он был из тех мужчин, которые чувствуют себя с детьми совершенно в своей стихии, и выглядел особенно счастливым, когда маленькие детские физиономии создавали приятный контраст с его мужественным лицом. Его занятия, какими бы они ни были, день за днем поглощали его время, но редко случалось так, чтобы вечер не привел его повидать… вообще-то, он всегда спрашивал о мистере Марче, так что, я полагаю, именно его он и хотел видеть и наслаждался беседой с ним, столь близким ему по духу, пока случайное замечание более наблюдательного внука вдруг не отрезвляло мистера Марча.
Как-то вечером, войдя в дом, мистер Баэр остановился на пороге кабинета, в изумлении наблюдая открывшуюся перед ним сцену. Распростершись на полу, мистер Марч лежал, высоко задрав свои весьма респектабельные ноги, а рядом с ним, точно так же распростершись, лежал Деми, пытаясь воспроизвести позицию деда своими короткими, одетыми в красные чулочки ножками. Оба ползуна были настолько серьезно поглощены этим упражнением, что не замечали зрителей, пока мистер Баэр не рассмеялся своим звучным смехом, а совершенно скандализованная Джо не воскликнула:
– Папа! Папа, профессор пришел!
И тогда опустились облаченные в черное ноги, и поднялась седая голова, и наставник сказал с невозмутимым достоинством:
– Добрый вечер, мистер Баэр! Одну минуту, извините меня, пожалуйста. Мы как раз заканчиваем урок. Ну, теперь, Деми, сделай букву и скажи нам, как она называется.
– Я его знаю! – И после нескольких конвульсивных попыток красные ножки поднялись, изобразив как бы две ножки циркуля, а сообразительный ученик с торжеством выкрикнул: – Это «Ви», деда, это «Ви»![264]
– Да он – прирожденный Уэллер![265] – рассмеялась Джо, тогда как ее родитель поднимался на ноги, а племянник пытался встать на голову, посчитав это за единственный способ выразить свое удовольствие от окончания школьных занятий.
– Чем же еще ты занимался сегодня, bubсhen?[266] – спросил мистер Баэр, поднимая гимнаста на руки.
– Я ходил видеть маленькую Мэри.
– А что ты делаль там?
– Я ее целовал, – с наивным простодушием отвечал Деми.
– Фуй! Ты начиналь рано! И что сказаль на это маленькая Мэри? – спросил мистер Баэр, продолжая исповедовать юного грешника, который задержался на его колене, исследуя упомянутый жилетный карман.
– О, ей это понравилось, и она меня целовала, и мне понравилось. А разве маленьким мальчикам не нравятся маленькие девочки? – спросил Деми с набитым ртом и с видом полнейшего удовлетворения.
– Ах ты, драгоценный мой цыпленок! Кто же вложил это в твою головенку? – воскликнула Джо, восхищаясь невинными откровениями не меньше, чем профессор.
– Это у мне не в голове, это в роте! – пояснил буквалист Деми, высунув язык с шоколадным драже на нем, полагая, что его тетушка говорит не об идеях, а о конфетах.
– Вы должен оставлять немношко для наш маленьки подруг. Сладости – сладостным, mannling![267] – И мистер Баэр предложил Джо драже, улыбнувшись и так посмотрев на нее, что она задумалась: не обратился ли сей шоколад в нектар – напиток богов? Деми тоже увидел эту улыбку, она произвела на него впечатление, и он простодушно спросил:
– А очень большим мальчикам нравятся большие девочки, да, ‘фессор?
Подобно юному Вашингтону, мистер Баэр не умел лгать, так что он довольно туманно ответствовал, что, как он полагает, иногда – да, и таким тоном, что мистер Марч вынужден был, положив одежную щетку, взглянуть на отстраненное лицо Джо и опуститься поглубже в любимое кресло с таким видом, будто драгоценный цыпленок «вложил в его голову» какую-то идею – сладкую, но с кислинкой.
Почему Додо, застав Деми через полчаса в чулане с чайной посудой, чуть было не выдавила весь воздух из его маленького тельца нежными объятиями, вместо того чтобы задать ему хорошую трепку за пребывание в запретном шкафу, и завершила этот новый подвиг, неожиданно одарив преступника ломтем хлеба с фруктовым желе, наводит на мысль об одной из проблем, над которыми Деми ломал свою головенку и был вынужден оставить навсегда нерешенной.
Глава двадцать третья. Под зонтом
В то время как Эми и Лори совершали супружеские прогулки по бархатным коврам, обустраивая свой домашний очаг и планируя счастливое будущее, мистер Баэр и Джо наслаждались прогулками совсем иного рода, шагая по раскисшим дорогам и промокшим полям.
«Я всегда выхожу прогуляться перед вечером и не понимаю, с чего бы мне отказываться от этого, если мне вдруг случается встретить профессора, когда он выходит из дома?» – спрашивала себя Джо после двух или трех таких случайных встреч, потому что, хотя к домику Мег вели две дорожки, по какой бы Джо ни пошла, она неминуемо встречала профессора, выходящего из дома или возвращающегося туда. Он обычно шел очень быстро и, казалось, никогда ее не замечал, пока она не подходила совсем близко; тогда он глядел на нее так, будто его близорукие глаза не узнают приближающуюся к нему даму до последнего момента. Тогда, если она направлялась к Мег, у него непременно находилось что-нибудь для малышей. Если же лицо ее было обращено к ее дому, оказывалось, что он просто ходил на реку, а теперь возвращается, чтобы по пути зайти к ним, если им не надоели его частые визиты.
В таких обстоятельствах что же оставалось Джо делать, кроме как вежливо его приветствовать и пригласить к ним? Если ей и надоели его визиты, она весьма умело это скрывала и даже заботилась о том, чтобы к столу обязательно был кофе, поскольку Фридрих – я хочу сказать, мистер Баэр – чая не любил.
К началу второй недели все уже прекрасно понимали, что происходит, хотя каждый пытался делать вид, что ослеп и совершенно не замечает, как изменилось выражение лица у Джо. Никто из домашних никогда не спрашивал, почему она теперь поет за работой, трижды на дню делает прическу и так расцветает после своих вечерних прогулок на свежем воздухе. И казалось, ни у кого не возникло ни малейших подозрений о том, что, ведя философские беседы с папой Марчем, профессор Баэр дает его дочери уроки любви.
А Джо, отдавая свое сердце, даже не умела соблюсти приличествующий декорум, она просто старалась подавить свое чувство, только это ей не удавалось, и она вела довольно тревожную жизнь. Джо совестливо опасалась, что над нею станут смеяться – ведь она так часто и так страстно заявляла о своей независимости. И более всего страшил ее Лори, хотя он благодаря новому «управляющему» вел себя с достойной всяческих похвал деликатностью, никогда не называл мистера Баэра прилюдно «славным старым малым», никогда не упоминал, даже слабым намеком, на изменившийся к лучшему вид Джо, не выражал ни малейшего удивления, почти ежевечерне замечая профессорскую шляпу на столике у Марчей. Однако каждый вечер он втайне торжествовал и с нетерпением ожидал того часа, когда сможет подарить ей металлическую пластинку с изображением медведя и ободранного посоха в качестве вполне подходящего герба.
Две недели профессор приходил и уходил с постоянством истинного поклонника. Потом отсутствовал целых три дня, не подавая никаких признаков жизни, каковая процедура заставила всех сильно посерьезнеть, тогда как сама Джо стала печально-задумчивой – но это поначалу, зато потом – увы, романы! – очень сердитой.
«Опротивело ему, скорее всего, вот он и уехал домой так же неожиданно, как приехал. Мне-то что – ничего страшного, конечно, но я бы думала, что он мог приехать попрощаться с нами, как подобает джентльмену!» – сказала она себе однажды, без всякой надежды поглядывая на калитку в пасмурный предвечерний час, когда одевалась, чтобы выйти на свою обычную прогулку.
– Тебе лучше бы взять маленький зонтик, дорогая. Похоже, собирается дождь, – посоветовала ее матушка, увидев, что дочь надела новую шляпку, но не упоминая об этом факте.
– Хорошо, маменька. А вам ничего не нужно в городе? Мне надо забежать в магазин, купить немного бумаги, – откликнулась Джо, выправляя из-под вор