– Мисс Марш, я имей просить вас о великий услуга, – начал профессор, когда их променад под дождем позволил им одолеть полквартала. – Я имей дерсость говорить это, хотя такой тошть, потому что время остается мне так мало.
– Да, сэр? – И Джо чуть не раздавила горшочек с маргаритками, вдруг изо всех сил сжав его обеими руками.
– Я желаю купить маленьки платье для моя Тина, но я слишком глуп идти один. Хотите вы любесно дать мне слово от хороши вкус и помощь?
– Да, сэр. – И Джо вдруг почувствовала себя такой спокойной и холодной, словно ступила в холодильный шкаф.
– Мошет быть, еще шаль для Тина мама, она так бедна и больна, и муш у нее – такая сабота! Да-да, плотный теплый шаль был бы дружески вещь, чтоб брать для маленькая мама.
– Я это сделаю с удовольствием, мистер Баэр. – «А со мной все происходит слишком быстро, и он становится все дороже мне с каждой минутой!» – добавила она про себя. Затем, внутренне встряхнувшись, она принялась за дело с такой энергией, что приятно было глядеть.
Мистер Баэр оставил все на усмотрение Джо, так что она сама выбрала нарядное платьице для Тины, а затем попросила показать шали. Продавец, явно человек женатый, проявил к нашей паре снисходительный интерес, решив, что они, по-видимому, делают покупки для своей семьи.
– Ваша супруга может предпочесть вот эту. Эта вещь превосходного качества, самого желаемого цвета, по стилю она строга и благородна, – произнес он, встряхнув перед ними уютную серую шаль и набрасывая ее на плечи Джо.
– А вас это устроит, мистер Баэр? – спросила Джо, поворачиваясь к нему спиной и испытывая глубокую благодарность за такую возможность скрыть зардевшееся лицо.
– Превосходно хорошо. Мы будем это брать, – отвечал профессор, расплачиваясь у кассы и улыбаясь тайком, пока Джо, как завзятый охотник за выгодными покупками, копошилась возле разных прилавков.
– Ну, теперь мы домой? – спросил он так, словно эти слова были ему очень приятны.
– Да, уже поздно, и я так устала! – Голос Джо звучал гораздо более жалобно, чем она полагала. Ведь теперь ей казалось, что солнце скрылось так же неожиданно, как появилось, а мир вокруг снова стал мокро-грязным и жалким, и впервые за все время она ощутила, что ноги у нее замерзли, голова болит, а сердце застыло даже сильнее, чем ноги, и болит больше даже, чем голова. Мистер Баэр уезжает, она его интересует всего лишь как друг, все это было ошибкой, и чем скорее это закончится, тем лучше. Как только эта мысль пришла ей в голову, она остановила омнибус таким резким жестом, что цветы вылетели из горшка и оказались сильно попорчены.
– Это не наш омнибу-ус, – произнес профессор, махнув рукой, чтобы переполненный пассажирами экипаж ехал дальше и наклоняясь, чтобы подобрать бедные маленькие маргаритки.
– Извините меня, пожалуйста, я не разобрала название. Но это не важно, я привыкла шлепать по грязи и могу идти пешком, – откликнулась Джо, часто моргая, ведь ей легче было бы умереть на месте, чем открыто отереть глаза.
Мистер Баэр увидел слезы, катящиеся по ее щекам, хотя она отвернулась. Казалось, это зрелище его очень тронуло, ибо он, вдруг наклонившись к ней, спросил тоном, полным величайшего значения:
– Сердце мое, моя дорогая, почему вы плачет?
Конечно, если бы Джо не была новичком в таких вещах, она заявила бы, что вовсе не плачет, что у нее насморк, или использовала бы любую другую дамскую выдумку, подходящую к случаю. Вместо того эта недостойная особа ответила, неудержимо разрыдавшись:
– Потому, что вы уезжаете!
– Ach, mein Gott![272] Как это хорошо! – вскричал мистер Баэр, каким-то образом ухитрившись молитвенно сложить ладони, несмотря на зонт и свертки. – Джо, я не имей ничефо дать вам, кроме моя любоф, я ехаль видеть, нравится вам это или нет, и я хотель уверенность, что я немношко более чем друг. Это так? Вы может стелать немношко место для старый Фриц в ваше сердце? – Все это выговорил он единым духом.
– О да! – только и промолвила Джо, но он был вполне удовлетворен: ведь она обвила его руку обеими своими и глядела на него с выражением, которое ясно показывало, как счастлива она будет вот так идти с ним по жизни, даже когда у нее не окажется лучшего укрытия, чем старый зонт, если этот зонт будет нести он.
Несомненно, это было «предложение, сделанное в затруднительных обстоятельствах»[273], ибо, даже если бы мистер Баэр хотел того, он никак не смог бы опуститься на колени, принимая в расчет мокрую грязь. Не мог он и предложить Джо свою руку иначе как фигурально, поскольку обе руки у него были заняты. Еще менее был он способен выказать свою нежность на глазах у всей улицы, хотя был весьма к этому близок. Так что ему оставался один-единственный способ выразить свой восторг – смотреть на Джо таким взглядом, какой делал его лицо прекрасным и освещал его так, что в дождевых капельках на его бороде в самом деле виделись маленькие радуги. Если бы наш профессор не любил Джо так сильно, мне думается, что в тот момент она вряд ли могла бы ему понравиться, потому что выглядела она далеко не привлекательной: юбки ее находились в прискорбном состоянии, резиновые ботики были заляпаны до щиколоток, а шляпка представляла собою руину. К счастью, мистер Баэр считал Джо прекраснейшей из всех живущих на свете женщин, а сам он, с ее точки зрения, был сейчас более, чем когда-либо, схож с Юпитером, хотя поля его шляпы обвисли, и с них ему на плечи стекали ручейки дождевой воды (ведь зонтик он держал над головою Джо), а каждый палец его перчаток нуждался в штопке.
Встречные прохожие, вероятно, считали их парочкой безобидных безумцев, так как они совершенно забыли о том, что можно подозвать омнибус, и неспешно прогуливались, не замечая ни сгущавшихся сумерек, ни тумана. Весьма мало заботило их и то, что кто-либо мог о них подумать, они просто наслаждались счастливым часом, какой редко выпадает каждому на долю чаще, чем раз в жизни, тем волшебным моментом, что дарит юность пожилым, красоту – невзрачным, достаток – бедным и озаряет душу человека предвкушением райского блаженства. Профессор выглядел теперь так, словно покорил целое королевство и весь мир уже не мог бы ничего более предложить ему для полного счастья. А Джо устало плелась рядом с ним, испытывая удивительное чувство, что ее место всегда было именно рядом с ним, и поражаясь, как это она могла бы выбрать себе иную судьбу. И разумеется, первой заговорила она, то есть, я хочу сказать, заговорила вразумительно, ведь эмоциональные высказывания, последовавшие за ее пылким «О да!» не носили ни разборчивого, ни поддающегося передаче характера.
– Фридрих, а почему вы не…
– Ах Небо, она насывать мне имя, как никто другой после смерть Минны! – вскричал профессор, остановившись прямо посреди лужи, чтобы с восторженной благодарностью посмотреть на Джо.
– Я про себя вас всегда так называю… Я забылась, но не стану, если вам это неприятно.
– Неприятно? Это мне более сладко, чем я мог бы сказать. И еще – говори мне «ты»[274], и я скажу, что ваш язык почти такой же прекрасный, как мой.
– Не слишком ли сентиментально это «ты»? – спросила Джо, втайне находя, что сей «односложник» прелестен.
– Сентиментально? Да! Слава бох, мы, немцы, верим в сантименты, und so[275] сохраняем себя молодыми. Ваше английское «вы» такое холодное, говори мне «ты», радость души моей, это так много для меня значит! – молил Джо мистер Баэр, более похожий сейчас на романтического студента, чем на умудренного профессора.
– Ну, хорошо. Почему же ты не говорил мне обо всем этом раньше? – застенчиво спросила Джо.
– Теперь я долшен открыть тебе все мое сердце, и я так радостно сделаю это, ведь тебе с этих пор надо будет о нем заботиться. Видишь, моя Джо – ах, дорогая, забавное маленькое имя! – у меня было желание сказать что-то в тот день, когда я прощался в Нью-Йорке, но я подумал, что красивый друг был с тобою помолвлен, и потому я не говорил. А ты тогда ответила бы «да», если бы я говорил?
– Не знаю. Боюсь, что нет. Ведь у меня тогда вовсе не было сердца.
– Чепуха! В это я не поверю. Просто оно спало, пока сказочный принц не прошел через лес его разбудить. Ах, ладно, пусть «Die erste Liebe ist die beste»[276], но я такого и не мог бы ожидать.
– Да, первая любовь – самая лучшая, но ты можешь быть вполне доволен, ведь у меня никогда не было другой любви. Тедди был всего-навсего мальчик и очень скоро преодолел свои фантазии, – успокоила его Джо, стремясь поскорее исправить ошибку профессора.
– Прекрасно! Тогда я буду спокоен и счастлив и уверен, что ты отдаешь мне всю себя. Я так толго ждал, я становлюсь эгоист, как ты увидишь, Профессорша!
– Мне это нравится! – воскликнула Джо в восторге от нового прозвища. – А теперь скажи мне, что тебя в конце концов привело к нам, и как раз тогда, когда ты был мне так нужен?
– Вот это. – И мистер Баэр вынул из жилетного кармана небольшой потертый листок.
Джо развернула его и пришла в полное замешательство, так как это было ее собственное стихотворение, посланное ею в газету, платившую за стихи, чем и объяснялось то, что она от случая к случаю решалась их туда отсылать.
– Как могло это привести тебя к нам? – спросила она, не понимая, что он имел в виду.
– Я нашель его случайно. Узнал по именам и инициалам, и там была одна маленькая строфа, которая, казалось, меня звала. Найди его и прочти. Я посмотрю, чтобы ты не ступить в мокрое.
Четыре сундучка, встав рядом под окно,
Тусклы от пыли и источены годами,
Старинна форма их, заполнены руками
Детей, что стали взрослыми давно.
Четыре ключика над ними, тоже в ряд,