[278] – в честь директора и как подобало его обитателям.
Это заведение так никогда и не стало модной школой, так что профессору не удалось накопить состояния, однако школа получилась как раз такой, какой Джо намеревалась ее создать, – это был счастливый, похожий на домашний очаг уютный дом для мальчиков, нуждавшихся в обучении, заботе и доброте. Каждая комната в этом большом доме очень скоро заполнилась. Каждый маленький участок в саду получил своего владельца. В амбарах и сараях возник настоящий зверинец, так как мальчишкам было разрешено иметь домашних любимцев. И три раза на дню Джо улыбалась своему Фрицу, сидя во главе длинного стола, обе стороны которого обрамляли два ряда счастливых юных лиц, смотревших на нее любящими глазами, обращавшихся к ней с доверительными речами, а сердца ребят были исполнены благодарности и любви к «Маме Баэр». Теперь ей вполне хватало мальчишек, и они ей никогда не надоедали и даже не утомляли, хотя нельзя сказать, что они были ангелочками – ни в коем случае! – а некоторые из них причиняли профессору и профессорше множество хлопот и всяческого беспокойства. Но вера Джо в то, что в сердце самого непослушного, ехидного и лживого оборвыша существует нечто доброе, наделяла ее терпением и умением и со временем приносила успех, ибо ни один смертный мальчишка на свете не смог бы долго противиться взгляду Папы Баэра, благожелательно, словно солнце, ему сияющему, и Маме Баэр, прощающей его в семьдесят седьмой раз. Как драгоценна была для Джо дружба этих ребят, их покаянные всхлипывания и шепот после проступков, их веселые или трогательные откровения, их умилительные порывы, надежды и планы, даже их злоключения – ведь все это только делало их еще ближе ей и дороже! Среди них были мальчишки медлительные и застенчивые, мальчишки слабые и буйные, мальчишки, что шепелявили, и мальчишки-заики, один или двое мальчишек хромали, а еще был один веселый малыш-квартерон[279], которого не принимали в другие школы, но тепло встретили в Баэргартене, хотя кое-кто предрекал, что его появление там погубит школу.
Да, Джо в «Пламфилде» стала очень счастливой женщиной, несмотря на трудную работу, множество забот и постоянный шум и гам. Она наслаждалась от всей души, и аплодисменты ее мальчишек доставляли ей больше удовольствия, чем похвалы широкой публики, потому что теперь она уже не писала рассказов ни для кого, кроме пламфилдской паствы, состоявшей из восторженно верящих ей обожателей. Годы шли своим чередом, и у Джо появилась парочка собственных мальчишек, отчего ее счастье еще более возросло: один получил имя Роб – в честь дедушки, а второй – Тедди, веселый и шаловливый мальчуган, – казалось, унаследовал солнечно сияющий нрав своего отца вместе с неуемным духом собственной матери. Как этим двоим вообще удалось возрасти в этом вечном круговороте мальчишек, было великой тайной для их бабушки, однако они расцветали, словно одуванчики весной, а их грубоватые няньки любили их и отлично им служили.
В «Пламфилде» устраивалось очень много праздников, и одним из самых восхитительных был ежегодный сбор яблок. Потому что тогда семейства Марч, Лоренс, Брук и Баэр выходили вместе, дружными рядами и развлекались этим занятием целый день. Через пять лет после свадьбы Джо, в мягкий октябрьский денек, когда все полно бодрящей свежести, что так поднимает настроение, а кровь весело отплясывает в жилах, происходил как раз один из таких плодотворящих фестивалей. Старый фруктовый сад был облачен в свой праздничный наряд, золотарник и астры окаймляли его замшелые стены. Кузнечики проворно выпрыгивали из привядшей травы, сверчки распевали, словно сказочные музыканты у фей на пиру. Белки хлопотали, собирая свой крохотный урожай. В переулке, на старых ольхах, прощально щебетали птички, а каждая яблоня стояла, готовясь сбросить вниз целый дождь красных или желтых яблок при первом же потряхивании ее ветвей.
Все и каждый были здесь. Все и каждый смеялись и пели, лезли наверх и сваливались вниз. И каждый заявлял, что никогда еще не было такого чудесного дня или такой веселой компании, собравшейся, чтобы этим днем насладиться. И каждый отдавался целиком незамысловатым удовольствиям счастливого часа так легко и свободно, словно в мире не существовало ничего подобного заботам и горю.
Мистер Марч размеренно шагал по саду, приводя мистеру Лоренсу цитаты из Тассера, Каули и Колумеллы[280], в то же время с наслаждением ощущая во рту «сочных яблок винный вкус». А профессор, словно стойкий тевтонский рыцарь, с длинным шестом, как с копьем, вел свое мальчишье войско, вооруженное крюками и лестницами, по всему саду, сквозь зеленые проходы меж деревьев и совершал чудеса акробатики, не только наземной, но и воздушной. Лори посвятил себя малышам, катал свою маленькую дочку в большой округлой корзине, поднимал Дейзи высоко – к птичьим гнездам и удерживал склонного к рискованным авантюрам Роба от попыток сломать себе шею. Миссис Марч и Мег, словно две Помоны[281], сидели среди яблочных куч, сортируя доставленное и постоянно пополняемое богатство, тогда как Эми, с прелестно материнским выражением лица, зарисовывала то одну, то другую группку и при этом следила за одним бледным мальчуганом, который сидел, с обожанием глядя на нее, а рядом с ним лежал маленький костыль.
Джо в тот день пребывала абсолютно в своей стихии и носилась по всему саду с высоко подоткнутыми юбками и в шляпке, сидевшей где угодно, только не на голове, а под мышкой она держала своего малыша, готового к любому приключению, какое могло ему подвернуться. Казалось, что жизнь маленького Тедди была зачарована, ибо с ним никогда не случалось ничего дурного, и Джо никогда не испытывала беспокойства, если его вдруг затаскивал высоко на дерево один какой-нибудь паренек или какой-то другой мчался галопом прочь, унося его на спине, или же он получал недозревшие красные от своего любящего папочки, действовавшего по истинно германскому убеждению, что младенцы способны переваривать все, что угодно, от квашеной капусты до пуговиц, гвоздей и собственных башмачков. Она была уверена, что маленький Тед появится, как всегда, через некоторое время, благополучный и розовощекий, грязный и безмятежный, и всегда встречала его, радуясь от всей души, ведь она нежно любила своих малышей.
В четыре часа наступило затишье, корзины стояли пустыми, пока собиратели яблок отдыхали и сравнивали свои успехи и ссадины – у кого чего больше? Затем Джо и Мег, вместе с отрядом старших ребят, соорудили ужин на траве, так как чаепитие на воздухе всегда было коронным удовольствием, завершающим этот день. Земля во время таких событий буквально «текла млеком и медом», ведь не требовалось, чтобы мальчишки сидели за столом, им дозволялось угощаться яствами так, как каждому было угодно, ведь для мальчишечьей души свобода – наилучшая приправа к любому блюду. И ребята воспользовались этой привилегией сполна: одни проводили увлекательный эксперимент, пытаясь выпить молоко, стоя на голове, другие добавляли очарования чехарде, жуя пироги в перерывах между прыжками, на лугу происходил широкий посев печенья, а пирожки с яблоками угнездились на деревьях, словно птицы какой-то новой породы. Малышкам-девочкам устроили отдельное чаепитие, а Тед перемещался между вкусностями по своему собственному прелестному разумению.
Когда никто уже не мог ничего больше съесть, профессор предложил первый настоящий тост, какой всегда предлагался в таких случаях, – «За тетушку Марч – светлая ей память!» За этот тост, предложенный от всего сердца добрейшим человеком, никогда не забывавшим, чем он ей был обязан, молча выпили все мальчики: их научили хранить о ней светлую память.
– А теперь – за шестидесятилетие бабушки! Долгих ей лет и еще трижды три столько!
Это было сказано с большим энтузиазмом, как вы можете себе представить, и крики «ура!», раз они начались, было очень трудно остановить. Потом пили за здоровье каждого, начиная с мистера Лоренса, которого считали своим патроном, до обомлевшей от удивления морской свинки, каким-то образом покинувшей назначенную ей зону обитания в поисках своего юного хозяина. Деми, как самый старший внук, преподнес царице этого фестиваля разнообразные подарки, столь многочисленные, что их пришлось доставить на место его проведения в садовой тачке. Они были довольно смешные, эти подарки, – во всяком случае, некоторые из них, но то, что виделось бы другим глазам как недостатки, глазам бабушки представлялось украшениями: ведь подарки детей были творением их собственных рук. Каждый стежок, нанесенный терпеливыми руками Дейзи на носовые платочки, которые она подрубила, был для миссис Марч лучше всякой вышивки. Шкатулка оказалась чудом технической сноровки Деми, хотя крышка у нее не закрывалась, а табуреточка Роба отличалась качающимися ножками, но это, как заявила миссис Марч, действовало очень успокаивающе, а из страниц дорогой книги, которую дочка Эми подарила бабушке, ни одна не выглядела для миссис Марч прекрасней, чем та, где красовались пьяноватыми заглавными буквами выведенные слова: «Дорогой бабуле от ее маленькой Бет».
Во время этой церемонии все мальчишки таинственным образом исчезли, а когда миссис Марч хотела поблагодарить своих ребятишек, но вдруг расплакалась и маленький Тедди принялся отирать ее слезы своим передничком, профессор неожиданно запел. И тут откуда-то сверху, над его головой, следуя друг за другом, послышались голоса, подхватывающие слова песни, и от дерева к дереву эхом зазвучал невидимый хор: мальчики пели, вкладывая всю душу в песню, слова которой сочинила Джо, Лори положил их на музыку, а профессор отрепетировал ее исполнение со своими ребятами, добившись замечательного эффекта. Это было нечто совершенно новое, и оно возымело невероятный успех, ибо миссис Марч, не в силах оправиться от изумления, пожелала пожать руки буквально каждой из беспёрых птичек, от рослых Франца с Эмилем до малыша-квартерона, чей голос был самым нежным из всех. После этого мальчики снова испарились, готовые к очередной проказе, оставив миссис Марч с дочерьми под фестивальным древом.