– Не думаю, что мне придется еще когда-нибудь называться «незадачливой Джо», ведь моя самая заветная мечта так замечательно сбылась, – проговорила миссис Баэр, извлекая кулачок Тедди из кувшина с молоком, которое малыш с восторгом пытался взбивать.
– Но все-таки твоя жизнь сильно отличается от той, что ты рисовала себе много лет тому назад. Ты помнишь наши воздушные замки? – спросила Эми, с улыбкой наблюдавшая за Лори и Джоном, играющими в крикет с мальчишками.
– Наши дорогие! Душа радуется, когда я вижу, что они способны забыть про дела и веселиться весь день напролет, – откликнулась Джо, которая теперь говорила материнским тоном обо всех мужчинах вообще. – Да, я помню про замки, но та жизнь, о какой я мечтала тогда, сейчас кажется мне эгоистичной, одинокой и холодной. Я не отказалась от надежды написать хорошую книгу, но с этим можно подождать, и я уверена, что она только лучше станет, – у меня накопится такой опыт и такие иллюстрации! – И она указала на веселых мальчишек в отдалении, на своего отца, об руку с профессором прогуливавшегося на солнышке и глубоко погруженного в одну из тех бесед, что были так по душе им обоим, а затем – на матушку, которая сидела, словно королева на троне, в окружении дочерей, тогда как дети этих дочерей расположились у нее на коленях и у ее ног, будто и те и другие находили радость и поддержку в ее лице, никогда для них не стареющем.
– Из всех наших замков мой осуществился самым точным образом. Конечно, я мечтала о всяких великолепных вещах, но в глубине души всегда знала, что буду довольна, если у меня будет свой маленький дом и Джон и несколько милых детишек – вот как эти. И я все это получила – слава богу! – так что я самая счастливая женщина на Земле. – И Мег с выражением благоговейного и полного любви удовлетворения опустила ладонь на голову своего подросшего сына.
– А мой замок очень отличается от того, какой я планировала, однако я ни за что не стала бы его менять, хотя так же, как Джо, я не отказываюсь от всех своих творческих надежд и не ограничусь лишь тем, что стану помогать другим осуществлять их мечты о красоте. Я начала лепить фигурку младенца, и Лори говорит, что это самое лучшее из всего, что я когда-либо сделала. Мне и самой так кажется, и я намерена выполнить ее в мраморе, так что, как бы дальше все ни сложилось, у меня останется хотя бы изображение моего ангелочка. – При этих словах большая слеза скатилась по щеке Эми на золотистые волосы спящей у нее на руках девочки, потому что ее единственная и горячо любимая дочь была слаба здоровьем и страх ее потерять стал тенью, омрачавшей солнечное сияние Эми. Сей крест, который несли молодые отец и мать, играл огромную роль в их жизни, ведь единство в любви и горе все теснее связывало их друг с другом. Эми становилась все более мягкой, все более глубокой, все более любящей. Лори же стал более серьезным, обрел бóльшую силу воли и твердость характера. И оба они познавали теперь ту истину, что красота, молодость, везение, даже сама любовь не могут убрать заботы и боль, утраты и горе с пути даже самых благословенных, ибо
В каждую жизнь неизбежно вторгается дождь[282],
И неизбежны в ней дни, что темны и печальны.
– Но ей становится лучше, я в этом уверена, моя дорогая. Не отчаивайся, надейся и радуйся жизни, – сказала миссис Марч, а мягкосердечная Дейзи почти сползла с колен бабушки, чтобы прижаться розовой щекой к бледной щечке своей маленькой кузины.
– Да мне и не следует отчаиваться – ведь у меня есть вы, вы всегда умеете утешить и развеселить меня, маменька, и Лори всегда готов взять на себя больше половины любого бремени, – горячо отозвалась Эми. – Он никогда не показывает мне своего беспокойства и так нежен и терпелив со мной, с такой преданностью относится к Бет… Он всегда мне и опора, и утешение, у меня просто сил не хватает любить его так, как он того заслуживает. Так что, хоть я и несу свой крест, я могу сказать вместе с Мег, что я – счастливая женщина.
– А мне вовсе нет нужды говорить об этом, ведь все могут видеть, что я даже более счастлива, чем того заслуживаю, – снова заговорила Джо, переводя взгляд со своего добрейшего мужа на двух крепких, полнощеких парнишек, кувыркавшихся рядом с нею на траве. – Фриц седеет и толстеет. Я становлюсь худой, как тень, и мне скоро минет тридцать. Мы никогда не станем богатыми, а «Пламфилд» может сгореть дотла в любую ночь, потому что этот неисправимый Томми Бэнгз сворачивает себе сигары из сладкого папоротника – комптонии – и курит их под одеялом, хотя уже три раза успел сам себя поджечь. Но несмотря на эти неромантические факты, мне не на что жаловаться, и никогда за всю жизнь мне не было так здорово! Ох, простите мне эту ремарку – живя среди мальчишек, я не могу ничего с этим поделать – время от времени пользуюсь их выражениями.
– Да, Джо, я полагаю, твой урожай будет хорош, – произнесла миссис Марч, отпугивая большого черного сверчка, не сводившего глаз с Тедди, что приводило малыша в полнейшее замешательство.
– Он и вполовину не будет так хорош, как ваш урожай, мама. Вот он здесь, перед вами, и мы никогда не сумеем достаточно вас отблагодарить за терпеливое сеяние и тщательный его сбор, совершенные вами, – воскликнула Джо с той полной любви импульсивной пылкостью, которую так и не сможет притушить никакой ее возраст.
– Надеюсь, с каждым годом в нем будет все больше зерен и все меньше плевел, – тихо добавила Эми.
– Огромная вязанка, маменька, но я знаю – в вашей душе ей хватит места, – прозвучал нежный голос Мег.
Растроганная до глубины души, миссис Марч могла лишь простереть вперед руки, как бы желая прижать к груди всех своих детей и внуков, и сказала с любовью, благодарностью и смирением, ясно отразившимися на ее лице и звучавшими в голосе:
– Ах, мои девочки! Какой бы долгой ни была ваша жизнь, я не смогла бы пожелать вам большего счастья, чем это!
Маленькие мужчины
Фредди и Джонни, маленьким мужчинам, с которыми она провела самые лучшие и счастливые часы своей жизни, посвящает эту книгу любящая «тетя Види»
Глава первая. Нат
– Прошу прощения, сэр, это Пламфилд? – осведомился маленький оборванец у мужчины, открывшего внушительные ворота, перед которыми мальчугана высадил омнибус.
– Да. Тебя кто прислал?
– Мистер Лоренс. У меня письмо к хозяйке.
– Ладно, ступай в дом и передай в руки, она, паренек, тебя примет.
Мужчина говорил приветливо, и мальчик зашагал дальше, сильно приободренный. Сквозь мягкую весеннюю морось Нат увидел перед собой большое квадратное здание, точнее, гостеприимный на вид дом со старомодным крыльцом, широкой лестницей и светом во многих окнах. Жизнерадостное сияние не скрывали ни занавески, ни ставни, и, прежде чем потянуться к дверному молотку, Нат успел заметить множество маленьких теней, которые танцевали на стенах, услышать завлекательный гул мальчишеских голосов и ощутить, что вряд ли эти свет, тепло и уют могут предназначаться бездомному «пареньку» вроде него.
«Надеюсь, хозяйка меня примет», – подумал он и не слишком решительно качнул большой бронзовый дверной молоток в форме головы веселого грифона.
Открыла ему румяная служанка. Взяв у него протянутое письмо, она улыбнулась. Видимо, принимать чужих мальчиков ей было не впервой, потому что она тут же указала на стул в вестибюле и проговорила, кивнув:
– Посиди тут, пусть вода на половик стечет, а я отнесу миссус.
Нат нашел, чем заполнить ожидание, – он с любопытством озирался, радуясь и увиденному, и тому, что из темноватого уголка у двери можно делать это незаметно.
Похоже, в доме так и кишели мальчишки, которые коротали дождливые сумерки, устраивая самые разные проказы. Мальчишки были повсюду, «впереди, и позади, и куда ни погляди», потому что сквозь открытые двери видны были симпатичные компании больших мальчиков, маленьких мальчиков и средних мальчиков: кто-то из них посвящал вечер отдыху, кто-то – буйству. Две большие комнаты справа явно служили классами – в них виднелись парты, карты, доски и книги. В камине пылал огонь, несколько лентяев развалились прямо перед ним, ведя беседу про новую крикетную площадку, да с таким жаром, что ботинки так и мелькали в воздухе. В одном углу, не обращая на шум никакого внимания, упражнялся в игре на флейте долговязый юнец. Еще двое-трое прыгали через парты, время от времени приостанавливаясь, чтобы отдышаться и похохотать над забавными рисунками какого-то озорника – тот исчертил доску карикатурами на всех присутствовавших.
В комнате слева стоял длинный стол, накрытый к ужину: вместительные кувшины со свежим молоком, горки ломтей черного и белого хлеба, аккуратные стопки глазурованных пряников, столь милых мальчишескому сердцу. Пахло тостами, и к этому благоуханию примешивались нотки печеных яблочек – обольстительный запах для юного носа и желудка, сильно проголодавшихся.
Впрочем, веселее всего было в прихожей: у дальнего входа шла буйная игра в пятнашки. На одной площадке играли в шарики, на другой – в шашки, а на лестничной площадке сидели мальчик с книжкой, девочка с куклой (она пела ей колыбельную), два щенка и котенок; по перилам непрерывной чередой съезжали мальчики помладше, рискуя нанести непоправимый урон как своей одежде, так и конечностям.
Засмотревшись на эту удивительную круговерть, Нат все дальше выходил из своего уголка, и, когда один особенно проворный юнец съехал по перилам столь стремительно, что не смог вовремя остановиться, а просто свалился на пол, треснувшись о него так, что не уцелела бы ни одна голова, кроме той, которая за одиннадцать лет постоянного тресканья приобрела крепость пушечного ядра, Нат забылся окончательно и бросился к поверженному ездоку, ожидая, что тот на последнем издыхании. Однако юнец мгновенно проморгался, а потом, не вставая, посмотрел в новое лицо с удивленным: