– Почему?
– Деньги были нужны.
– Зачем?
– Заплатить одному человеку.
– Кому именно?
– Томми.
– Он у меня в жизни ни цента не брал! – воскликнул Томми, явно перепугавшись: он догадался, что последует, и подумал, что предпочел бы, чтобы все это было каким-нибудь колдовством, ведь он безмерно восхищался Даном.
– Так он, наверное, их и украл! – воскликнул Нед, до сих пор дувшийся на Дана за то купание: будучи простым земным мальчиком, он не преминул сквитаться с обидчиком.
– О Дан! – вскричал Нат, стиснув ладони и напрочь забыв о том, что держит в них кусок хлеба с маслом.
– Нелегкое это дело, но я обязан довести его до конца: неприемлемо, чтобы вы шпионили друг за другом, будто сыщики, и смущали тем самым всю школу. Это ты утром положил этот доллар в сарай?
Дан посмотрел ему в лицо и твердо ответил:
– Да, я.
Гул прошел по столу, Томми с грохотом уронил чашку, Дейзи воскликнула: «Я знала, что это не Нат!» Нан разрыдалась, а миссис Джо выскочила из комнаты с выражением такого разочарования, жалости и стыда на лице, что Дан этого не выдержал. В первый миг он спрятал лицо в ладонях, но потом вскинул голову, сгорбился, будто опустив на плечи тяжкий груз, и, затравленно глядя вокруг, произнес тем самым самоуверенно-бесшабашным тоном, которым говорил поначалу:
– Все это сделал я. Поступайте со мной как хотите, но больше я не скажу ни слова.
– Не скажешь даже, что тебе стыдно? – спросил мистер Баэр, сильно встревоженный этой переменой.
– А мне не стыдно.
– Я-то тебя прощаю, меня и спрашивать не надо, – сказал Томми, чувствуя, что видеть позор храброго Дана даже тяжелее, чем позор робкого Ната.
– Больно мне нужно твое прощение, – хмуро ответствовал Дан.
– Когда ты все спокойно обдумаешь, возможно, оно тебе и понадобится. Сейчас я не стану тебе говорить, как я удивлен и расстроен, но через некоторое время приду к тебе в комнату для разговора.
– Да ничего это не изменит, – объявил Дан, пытаясь говорить запальчиво, но сорвался, глянув в огорченное лицо мистера Баэра. Рассудив, что его слова – приказ удалиться, Дан покинул комнату, будто остаться в ней был не в силах.
И зря – оставшись, он узнал бы много для себя лестного, ибо мальчики принялись обсуждать случившееся со столь искренними сожалениями, жалостью и изумлением, что Дана бы это, возможно, тронуло и заставило попросить прощения. Открытию, что виноват именно Дан, не радовался никто, даже Нат, ибо, несмотря на все многочисленные недостатки Дана, его успели полюбить, ведь под грубой оболочкой в нем скрывались мужские достоинства, которые все мы уважаем и ценим. Миссис Джо была главным воспитателем и заступником Дана, ее крайне удручило то, что последний и самый интересный ее ученик так позорно себя проявил. Украсть – само по себе дурно, но еще и солгать по этому поводу и заставить другого страдать из-за ложных обвинений – во много раз хуже. Сильнее же всего ее расстроила эта попытка вернуть деньги исподтишка, ибо она свидетельствовала не только о недостатке мужества, но и о криводушии, которое ничего хорошего не сулило в будущем. Еще более мучительным оказался упорный отказ Дана обсуждать случившееся, просить прощения, выказывать укоры совести. Шли дни, Дан посещал уроки, делал свою работу – молчаливый, угрюмый, не раскаявшийся. То, как относились к Нату, видимо, послужило ему уроком, а потому он никого не просил о сострадании, отвергал все попытки с ним сблизиться и в свободные часы бродил по лесам и полям, выискивая себе товарищей среди птиц и зверей, – это ему удавалось лучше, чем удалось бы другим, поскольку он знал и любил своих меньших братьев.
– Если это затянется, боюсь, он убежит снова: он слишком юн, чтобы терпеть такую жизнь, – заметил мистер Баэр, немало удрученный бесплодностью своих усилий.
– Некоторое время назад я была уверена, что никакие искушения не сманят его отсюда, но теперь я готова ко всему, так он переменился, – отвечала бедная миссис Джо: она переживала за своего сына и не могла утешиться, поскольку ее он избегал даже упорнее, чем всех остальных, и смотрел на нее одновременно и яростным, и затравленным взглядом попавшего в западню зверька, особенно тогда, когда она пыталась поговорить с ним наедине.
Нат следовал за ним тенью, его Дан не гнал столь же грубо, как всех остальных, лишь говорил с обычной своей прямотой:
– Вы все правы, не переживайте за меня. Мне оно проще, чем было тебе.
– Но мне не нравится, что ты совсем один, – печально отвечал Нат.
– А мне нравится. – И Дан решительно уходил, порой подавляя вздох, ибо было ему совсем одиноко.
В один из этих дней он шел березовой рощей и наткнулся на своих товарищей: они забавлялись тем, что залезали на деревья и потом плавно опускались вниз на тонких и гибких стволах, клонившихся под их весом до земли. Дан приостановился, чтобы понаблюдать, но напрашиваться в игру не стал, и, пока он смотрел, настала очередь Джека. Тот, на свою беду, выбрал слишком крупное дерево: когда он раскачался, оно согнулось лишь слегка и Джек повис на опасной высоте.
– Лезь обратно, у тебя получится! – крикнул снизу Нед.
Джек попытался, но ветки выскальзывали из рук, обхватить ствол ногами не удавалось. Он дергался, брыкался, пытался уцепиться, но вскоре выдохся, бессильно повис и объявил:
– Ловите! На помощь! Буду падать!
– Да ты убьешься! – воскликнул страшно перепуганный Нед.
– Держись! – выкрикнул Дан, полез вверх и стремительно подобрался к Джеку – тот смотрел на него снизу вверх глазами, полными страха и надежды.
– Оба сорветесь! – выкрикнул Нед, пританцовывая от волнения на пригорке. Нат же воздел обе руки в обреченном стремлении смягчить падение друзей.
– Мне одно нужно: отойдите! – хладнокровно ответил Дан. В тот же момент деревце под его весом склонилось к земле гораздо сильнее.
Джек с легкостью спрыгнул, но березка, облегченная вполовину, столь стремительно взмыла вверх, что Дан, который пытался перевернуться, чтобы спрыгнуть ногами вниз, не удержался и упал, тяжело ударившись о землю.
– Все хорошо, сейчас встану, – сказал он, садясь. Лицо его было бледным, взгляд – мутным. Мальчики сгрудились вокруг, восхищенные и встревоженные.
– Ну ты даешь, Дан! Молодчина! Я тебе страшно благодарен! – воскликнул Джек.
– Да ладно, ерунда, – пробормотал Дан, медленно поднимаясь.
– Вовсе не ерунда, и я хочу пожать тебе руку, хотя ты и… – Нед осекся прежде, чем опрометчивое слово успело сорваться с языка, и протянул Дану руку, ощущая все благородство своего поступка.
– А я проныре руку пожимать не стану. – И Дан презрительно повернулся спиной, заставив Неда вспомнить про ручей и с нелицеприятной поспешностью удалиться.
– Пошли домой, дружище, давай помогу. – И Нат ушел вместе с Даном, оставив остальных обсуждать этот подвиг, гадать, когда Дан «опамятуется», и выражать желание, чтобы все «паршивые доллары Томми исчезли вместе с Иерихоном[316] – никто бы тогда и не переживал».
На следующее утро мистер Баэр появился в классе с таким счастливым выражением на лице, что мальчики даже удивились, а потом и вовсе решили, что он повредился умом, потому что их учитель подошел прямиком к Дану и, взяв обе его ладони в свои, крепко их пожал, после чего произнес на одном дыхании:
– Я все выяснил и прошу у тебя прощения. Это был поступок в твоем духе, и я очень его ценю, хотя лгать и некрасиво, даже ради друга.
– Что такое? – вскинулся Нат, Дан же не сказал ни слова, только поднял голову повыше, будто бы тяжкий груз свалился с его спины.
– Дан не брал чужих денег. – Эти слова мистер Баэр на радостях выкрикнул громким голосом.
– А кто же взял? – хором откликнулись мальчики.
Мистер Баэр указал на пустой стул, все глаза проследили за его пальцем, а потом на целую минуту повисло изумленное молчание.
– Джек сегодня рано утром уехал домой, но оставил вот это.
И в наступившей тишине мистер Баэр прочитал записку, которую, поднявшись утром, обнаружил привязанной к ручке своей двери:
Это я взял доллар Томми. Я подглядывал в щелку и видел, куда он его положил. Сперва я хотел признаться, но боялся. На Ната мне наплевать, но Дан молодчина, и я больше не могу. Деньги я не потратил, они в моей комнате под ковром, у самого умывальника. Мне очень стыдно. Я уезжаю домой и, наверное, не вернусь, так что пусть Дан берет все мои вещи.
Выглядело это признание не слишком приглядно – почерк ужасный, все в кляксах и совсем краткое. Однако для Дана бумажка эта имела огромную ценность, и, когда мистер Баэр умолк, мальчик подошел к нему и произнес, запинаясь, но с ясным взглядом и в той самой искренней, почтительной манере, которой его пытались научить:
– Вот теперь я скажу, что мне очень стыдно, и я прошу вас простить меня, сэр.
– То была благородная ложь, Дан, и я не могу тебя не простить. Но сам видишь, ничего доброго из нее не проистекло, – произнес мистер Баэр, опустив руки мальчику на плечи, на лице у него отражались приязнь и облегчение.
– Зато к Нату никто больше не приставал. Я затем все и устроил. А то уж больно он ходил несчастный. Мне оно легче далось, – объяснил Дан, явно радуясь возможности заговорить после долгого молчания.
– Как ты мог! Какой же ты добрый! – запинаясь, вымолвил Нат, которому очень хотелось обнять своего друга и заплакать. Два этих девчачьих поступка наверняка вызвали бы у Дана сильнейшее неудовольствие.
– Ладно, старина, теперь все в порядке, так что не дури, – сказал Дан, проглотив комок в горле и рассмеявшись, чего не делал много недель. А потом жадно осведомился: – А миссис Баэр уже знает?
– Да, она так счастлива, что прямо и не знаю, что она теперь с тобой сделает, – начал было мистер Баэр, но осекся, потому что все мальчики с радостью и любопытством обступили Дана, и поднялась страшная кутерьма.