– Дан его повел на улицу, чтобы он не шумел. Теперь все в порядке, – пояснил Франц, указывая за окно, – снаружи Дан катал Малыша на маленькой тележке, вокруг них увивались собаки.
– Я к нему не пойду, а то он только сильнее раскапризничается. Дану скажи, что Тедди я оставляю на него. Старшие, рассчитываю, что вы один день и сами справитесь. Руководить будет Франц, а если что, Сайлас поможет по хозяйству. Всего хорошего, до вечера.
– Скажите хоть словечко про дядю Джона, – попросил Эмиль, удерживая мистера Баэра, который поспешил к выходу.
– Он страдал лишь несколько часов и умер, как и жил: в бодрости и душевном покое, так что представляется грехом пятнать красоту его ухода громкими изъявлениями эгоистичного горя. Мы успели с ним проститься, и, держа Дейзи и Деми в объятиях, он уснул на груди у тети Мег. Больше ничего не скажу, мне сейчас это не по силам. – И мистер Баэр поспешно вышел, согбенный под грузом горя, ибо в лице Джона Брука он лишился и друга, и брата и занять опустевшее место было некому.
В тот день в доме царила необычная тишина. Младшие тихонько играли в детской, остальные – им казалось, что посреди недели вдруг настало воскресенье, – провели день за прогулками, посиделками на иве или в обществе своих питомцев, и много было разговоров про «дядю Джона», и всех не покидало ощущение, что маленький их мирок лишился чего-то нежного, сильного и справедливого, после чего осталось ощущение утраты, крепчавшее с каждым часом. В сумерках вернулись мистер и миссис Баэр, ибо Деми и Дейзи, единственное утешение своей мамы, не могли ее оставить. Бедная миссис Джо выглядела совершенно измотанной и явно тоже нуждалась в утешении, потому что, поднявшись по лестнице, она первым делом произнесла:
– Где мой маленький?
– Я десь, – ответил тоненький голосок, и Дан передал ей Тедди с рук на руки, а когда она прижала Малыша к груди, тот добавил: – Мой Данни весь день со мной игьяй, а я был хоёсим майчиком.
Миссис Джо повернулась, чтобы поблагодарить добрую нянюшку, однако Дан махал руками мальчикам, собравшимся в прихожей, и тихонько твердил:
– В сторонку, ей сейчас не до нас.
– Нет, не надо в сторонку. Вы мне нужны. Идите ко мне, милые мои. Ведь я вас на целый день бросила. – И миссис Джо протянула к ним руки, а они окружили ее и проводили в ее комнату – слов было сказано мало, но ласковые взгляды и неловкие попытки выразить свое горе и сочувствие оказались куда действеннее.
– Я очень устала. Полежу вместе с Тедди, а вы принесите мне чая, – попросила миссис Джо, стараясь ради них говорить бодро.
Они всей толпой ринулись в столовую и опустошили бы накрытый к ужину стол, если бы не вмешался мистер Баэр. Было решено, что один отряд отнесет матушке чая, а другой потом заберет посуду. Первая честь досталась самым близким и любимым: Франц понес чайник, Эмиль – хлеб, Роб – молоко, а Тедди потребовал, чтобы ему доверили сахарницу, которую по дороге успел облегчить на несколько кусочков. Какой-то другой женщине общество мальчишек показалось бы в такой момент назойливым – они роняли чашки и гремели ложками, изо всех сил пытаясь быть смирными и полезными, – однако миссис Джо оно устраивало, поскольку сердце ее в этот момент обливалось кровью, а памятуя, у скольких из ее подопечных нет ни матери, ни отца, она тянулась к ним с особым трепетом и находила утешение в их неуклюжей приязни. Именно эта пища насытила ее куда лучше, чем принесенный ими хлеб с маслом, очень жесткий. А потом срывающийся шепот Командора: «Держитесь, тетушка, это страшный удар, но мы сумеем оправиться» – взбодрил ее куда сильнее, чем чашка жидкого чая, который к тому же так сильно горчил, будто по дороге Эмиль ронял туда слезы. Когда миссис Джо поела, явилась вторая делегация и унесла поднос. Дан же сказал, протянув руки к сонному маленькому Тедди:
– Позвольте мне его уложить, матушка, вы очень устали.
– Пойдешь с ним, душенька? – осведомилась миссис Джо у своего маленького повелителя, покоившегося у нее на локте среди диванных подушек.
– Конесьно пойдеть, – заявил Малыш, и верный телохранитель унес его прочь.
– Вот бы и мне сделать что-нибудь полезное, – вздохнул Нат, когда Франц нагнулся над диваном и нежно погладил горячий лоб тети Джо.
– А ты можешь, дружок. Сходи за скрипкой и поиграй мне эти славные пьески, которые тебе в прошлый раз прислал дядя Тедди. Если что и может меня сегодня утешить, так только музыка.
Нат бросился за скрипкой и, усевшись у дверей, заиграл, как не играл еще никогда, ибо вкладывал в исполнение всю свою душу, а она проникала ему в пальцы. Остальные тихо сидели на лестнице, следя, чтобы никто не потревожил хозяйку дома. Франц так и остался на посту, и вот, окруженная утешителями, слугами и охраной, бедная миссис Джо наконец уснула и на час забыла о своих бедах.
Два дня прошли спокойно, а на третий мистер Баэр вернулся прямо после уроков с запиской в руке, вид у него был умиротворенный и умиленный.
– Хочу вам кое-что прочитать, мальчики, – сказал он и, когда все собрались вокруг, начал:
ДОРОГОЙ МОЙ БРАТ ФРИЦ, я слышала, ты не хочешь приводить сегодня своих питомцев из страха, что мне это окажется в тягость. Прошу, пусть они будут. Общество друзей поможет Деми пережить этот тяжкий день, а я хочу, чтобы мальчики услышали то, что отец скажет про моего Джона. Я знаю, это пойдет им на пользу. А если они споют один из тех дивных гимнов, которым ты их обучил, мне это будет дороже любой музыки – мне кажется, это как нельзя больше подходит к случаю. Пожалуйста, передай им мою просьбу и мою любовь,
– Вы согласны поехать? – И мистер Баэр посмотрел на мальчиков, до глубины души тронутых добрыми словами и пожеланиями миссис Брук.
– Да, – ответили они в один голос и через час двинулись вместе с Францем в путь – исполнить свой долг на скромных похоронах Джона Брука.
Маленький домик казался таким же тихим, солнечным и уютным, как в тот день десять лет назад, когда Мег вошла в него невестой, только тогда было начало лета и повсюду цвели розы; сейчас стояла ранняя осень, под ногами тихо шуршали опавшие листья, ветви деревьев оголились. Невеста превратилась во вдову, но лицо ее светилось прежним прелестным покоем, а кроткое всеприятие души, по-настоящему набожной, способно было утешить тех, кто пришел принести ей соболезнования.
– О Мег! Как ты можешь так держаться? – прошептала Джо, когда сестра встретила их у дверей приветливой улыбкой, а в милой ее повадке ничего не изменилось, вот разве что она стала еще нежнее.
– Милая Джо, любовь, которая была мне дарована на целых десять лет, по-прежнему служит мне поддержкой. Она-то не умрет, и Джон стал мне даже ближе, чем раньше, – прошептала Мег, и ее прекрасные глаза засияли столь доверчиво, что Джо ей поверила и возблагодарила Господа за то, что подобная любовь бессмертна.
Здесь собрались все: почтить покойного пришли отец и мать, дядя Тедди и тетя Эми, старый мистер Лоренс, седой и немощный, мистер и миссис Баэр со своими питомцами и множество друзей. Казалось бы, скромный Джон Брук вел жизнь слишком занятую, тихую и смиренную, чтобы заводить друзей, однако их оказалось множество, молодых и старых, богатых и бедных, высоких и низких по рождению; все они, сами того не подозревая, попали под его влияние, оценили его добродетели и теперь благословляли его скрытые достоинства. Многочисленная толпа, собравшаяся у гроба, стала восхвалением даже более красноречивым, чем то, которое произнес мистер Марч. Тут были богачи, которым Джон Брук честно служил долгие годы; бедные женщины, которых он оделял из своего скромного достатка в память о матери; жена, которой он подарил столько счастья, что смерть не в силах была его пресечь; братья и сестры, в сердцах которых он остался навеки; маленькие сын и дочь, которые уже чувствовали, как им тоскливо без его сильных рук и ласкового голоса; малыши оплакивали доброго товарища по играм, а взрослые мальчики, растроганные до глубины души, взирали на сцену, которую не забудут никогда. Поминальная служба была простой и очень короткой, ибо отеческий голос, когда-то прерывавшийся по ходу брачного обряда, теперь и вовсе изменил мистеру Марчу, который пытался отдать долг уважения и любви глубоко почитаемому сыну. Тишину, наступившую после последнего «аминь», нарушало лишь воркование крошки Джози на втором этаже, но потом, повинуясь знаку мистера Баэра, хорошо поставленные мальчишеские голоса запели гимн, и в нем столько было ободряющих слов, что один за другим к пению присоединились и остальные, и пели от всей души, ощущая, как растревоженный дух взмывает в чертог покоя на крыльях отважного и нежного псалма.
Мег слушала и думала о том, что поступила правильно; в этот миг она утешилась не только пониманием того, что последнюю колыбельную Джону спели те самые юные голоса, которые он так любил, но и на лицах мальчиков она прочитала, что они в этот миг соприкоснулись с добродетелью в самой чистой ее форме и что память о достойном человеке, который лежит перед ними в гробу, сохранится надолго и принесет им пользу. Дейзи опустила голову на колени матери, Деми держал маму за руку и часто поднимал на нее глаза, очень похожие на глаза отца, и неприметным жестом будто бы говорил: «Не волнуйся, мамочка, я рядом», и тут же стояли друзья, на которых можно опереться с любовью; терпеливая, набожная Мег, придавленная тяжким горем, ощущала, что лучший для нее выход – жить для других, как жил и ее Джон.
Когда вечером мальчики из Пламфилда сидели, как обычно, на ступенях при мягком свете сентябрьской луны, разговор естественным образом обратился к событиям дня.
Начал Эмиль, произнеся с обычной своей непререкаемостью:
– Дядя Фриц – самый мудрый, а дядя Лори – самый веселый, но дядя Джон был лучше всех. Я хочу стать похожим на него, как ни на кого другого.
– И я тоже. Слышал, что сегодня говорили дедушке эти джентльмены? Вот бы и обо мне такое сказали, когда я умру.