Франц с сожалением подумал, что при жизни недостаточно ценил дядю Джона.
– А что они говорили? – поинтересовался Джек, на которого события этого дня произвели глубокое впечатление.
– Один из партнеров мистера Лоренса, с которым дядя Джон работал много лет, сказал, что для делового человека он был даже слишком честен и всегда поступал по совести. А другой джентльмен сказал, что честность и преданность, с которыми дядя Джон ему служил, не оплатишь никакими деньгами, а потом дедушка рассказал самую хорошую вещь. Дядя Джон когда-то служил у человека, который всех обманывал, и когда этот человек захотел, чтобы дядя помог ему в этом, дядя отказался, хотя ему и пообещали большое жалованье. Человек рассердился и сказал: «С такими твердыми принципами вы никогда не разбогатеете», а дядя на это ответил: «А без принципов мне не прожить» – и ушел на другую работу, где было труднее и меньше платили.
– Здорово! – искренне воскликнули сразу несколько мальчиков, ибо в нынешнем настроении им был особенно дорог смысл этой незамысловатой истории.
– Но он ведь не был богатым, правда? – уточнил Джек.
– Не был.
– И никогда не пытался прославиться?
– Никогда.
– Просто был хорошим?
– И только. – Францу вдруг захотелось, чтобы дядя Джон совершил что-то, чем можно похвастаться, – было видно, что Джек разочарован его ответом.
– Просто хорошим. И это самое главное, – произнес мистер Баэр, услышавший последние слова и понявший, о чем думают мальчики. – Позвольте рассказать вам про Джона Брука, и вам станет ясно, почему его так уважали и почему он предпочел простую, честную жизнь богатству и славе. Он всегда и во всем выполнял свой долг, причем делал это с такой бодростью и искренностью, что даже в бедности и одиночестве, даже в годы тяжкого труда сохранял мужество и терпение. Он был преданным сыном и, поступившись своими планами, продолжал жить с матерью, пока она в нем нуждалась. Он был добрым другом и научил Лори не только греческому и латыни, но – возможно, сам того не сознавая – подал ему пример человеческого достоинства. Был он честным слугой и для своих нанимателей – столь ценным работником, что заменить его окажется непросто. Был он отличным отцом и мужем, нежным, мудрым и предупредительным – мы с Лори многому от него научились, а о том, как крепко он любил своих родных, узнали только тогда, когда выяснили, что` он для них делал, скрытно и без посторонней помощи.
Мистер Баэр помедлил, а мальчики застыли как статуи в лунном свете; он же продолжил негромко, но истово:
– Незадолго до смерти я сказал ему: «За Мег и детей не тревожься, я прослежу, чтобы они ни в чем не нуждались». Он улыбнулся, сжал мою руку и ответил со свойственной ему бодростью: «В этом нет нужды. Я об этом позаботился». Так оно и оказалось, ибо, когда просмотрели его бумаги, выяснилось, что все в полном порядке, никаких долгов; кроме того, он скопил довольно, чтобы Мег жила безбедно и ни от кого не зависела. Тут-то мы и поняли, почему он вел такую простую жизнь, отказывал себе почти во всех удовольствиях, кроме добрых дел, и работал так много, что, боюсь, это сократило ему жизнь. Он никогда не просил помощи для себя, хотя часто просил ее для других, бремя свое нес честно, а долг свой выполнял мужественно и незаметно. Никто не может сказать ему ни слова в укор, ибо он был глубоко порядочен, справедлив и добр; теперь же, после его ухода, столько нашлось в его адрес слов любви, похвалы и почитания, что я горжусь тем, что был его другом, и был бы счастлив оставить своим детям такое же наследство – оно много ценнее всех богатств. Да! Способность щедро и незатейливо творить добро – это лучший капитал, на котором можно выстроить бизнес земного бытия. Этот капитал остается нетронутым, даже когда иссякают слава и деньги, это единственное богатство, которое мы можем забрать и в другой мир. Помните об этом, мальчики, и если хотите заслужить уважение, почет и любовь, идите по стопам Джона Брука.
Когда Деми вернулся в школу, проведя несколько недель дома, создалось впечатление, что он, с блаженной душевной пластичностью детского возраста, оправился от утраты, – так оно отчасти и было; мальчик, однако, ничего не забыл, ибо был из тех людей, которые переживают до глубины души и тщательно осмысляют пережитое, орошая им почву, на которой стремительно появляются всходы добродетели. Деми играл и учился, работал и пел, как прежде, и мало кто видел в нем перемены, однако перемены произошли, и тетя Джо их подмечала, потому что следила за мальчиком зорко, стараясь по мере сил занять место Джона. Деми редко говорил о своей утрате, однако по ночам до тети Джо часто доносились из его кроватки сдавленные рыдания, а когда она подходила его утешить, то слышала одно: «Я хочу к папе! Я к папе хочу!» – поскольку отца и сына связывали узы особой нежности и разбитое сердце мальчика обливалось кровью. Впрочем, время оказалось к Деми милостивым, и постепенно он сумел осознать, что отец не исчез, просто сделался невидимым, что он обязательно вернется, такой же здоровый, сильный и заботливый, как всегда, хотя до того, как состоится эта встреча, маленький его сын еще много раз увидит, как на могиле расцвели алые астры. Деми крепко держался за это убеждение, обретая в нем отраду и утешение, поскольку именно с его помощью неосознанно перешел от тихой тоски по отцу зримому к детской вере в Отца, которого никогда не видел. Оба пребывали на небесах, он возносил молитвы обоим и пытался быть хорошим ради их любви.
Внутренним переменам сопутствовали и внешние – за несколько недель Деми вытянулся и начал отказываться от детских забав, не потому, что стыдился их, как это бывает с некоторыми мальчиками, а потому, что перерос их и нуждался в чем-то более зрелом. Он увлекся ненавистной прежде арифметикой и трудился с таким упорством, что дядя его был совершенно очарован, пусть и не понимал этой прихоти, пока однажды Деми не сказал:
– Когда я вырасту, я хочу стать счетоводом, как папа, так что мне нужно все знать про числа, иначе мои учетные книги будут не такими аккуратными, как у него.
Потом он подошел к тете с серьезным выражением лица и сказал:
– Может мальчик как-нибудь зарабатывать деньги?
– Почему ты об этом спрашиваешь, дружок?
– Папа велел мне заботиться о маме и сестренках, я хочу это делать, но не знаю, с чего начать.
– Он имел в виду – не сейчас, Деми, а потом, когда вырастешь.
– Но я хочу начать прямо сейчас, если получится; я должен зарабатывать и что-то покупать для семьи. Мне десять лет, некоторые мальчики в этом возрасте уже работают.
– Ну, тогда можешь, например, сгрести листья и покрыть ими клубничную грядку, заплачу тебе за это доллар, – предложила тетя Джо.
– А это по-честному? Я же за день справлюсь. Не платите мне слишком много, я хочу зарабатывать по-настоящему.
– Джон, мальчик мой, все будет по-честному, я не собираюсь тебе переплачивать. Главное – не перетрудись, а когда закончишь, я найду тебе что-нибудь еще, – сказала миссис Джо, тронутая его порывом и понятиями о справедливости – в этом он был очень похож на своего безупречно честного отца.
Когда с листьями покончили, в дровяной сарай было переправлено много тачек со щепками, за это заплатили еще доллар. Потом Деми помог заново переплести учебники, работая по вечерам под руководством Франца, терпеливо корпя над каждым, не принимая ничьей помощи и получая плату с таким удовлетворением, что невзрачные купюры озарились в его глазах славой.
– Вот, теперь у меня по доллару для каждой, и я хотел бы сам отвезти их маме, чтобы она увидела, что я слушаюсь папу.
Деми совершил паломничество к маме, которая приняла его скромный заработок как великое сокровище и сохранила бы его в неприкосновенности, но Деми упросил ее купить себе и маленьким женщинам, оставшимся на его попечении, что-нибудь полезное.
Это доставило ему великое счастье, и, хотя ему случалось на время забыть о своих обязанностях, желание помогать ближним его не покидало, а только крепло с годами. Слова «мой отец» он всегда произносил с тихой гордостью и часто повторял, как будто речь шла о некоем почетном титуле: «Не называйте меня больше Деми. Теперь мое имя Джон Брук». Укрепив свой дух целеустремленностью и надеждой, десятилетний парнишка мужественно вступил в жизнь и в право собственности, заключавшееся в памяти о мудром и ласковом отце: в наследство ему досталось доброе имя.
Глава двадцатая. У камина
Пришли октябрьские морозы, и в огромных каминах запылал веселый огонь: сухие сосновые шишки Деми служили растопкой для дубовых дров Дана – в итоге пламя так и гудело в трубе. Всем нравилось сидеть у камина по вечерам, становившимся все длиннее, – играть в разные игры, читать или строить планы на зиму. Впрочем, больше всего мальчики любили слушать рассказы, и мистеру и миссис Баэр всегда полагалось иметь в запасе занимательные истории. Случалось, что запас иссякал, и мальчикам приходилось довольствоваться собственными накоплениями, с переменным успехом. Одно время их увлекли истории про привидения: вся прелесть состояла в том, чтобы погасить свет, дать пламени угаснуть, а потом, сидя в темноте, изобретать выдумки пострашнее. Это всем расшатывало нервы: Томми забрел во сне на крышу амбара, малыши пугались, в итоге развлечение запретили, и на замену ему пришли другие, более безобидные.
Однажды вечером, когда малышей уже уложили в кроватки, старшие собрались у камина в классе и стали придумывать, чем заняться. И тут Деми предложил доселе неслыханное решение.
Схватив кочергу, он промаршировал взад-вперед по комнате, возвестив:
– Свистать всех наверх!
Мальчики, смеясь и толкаясь, встали в ряд, и Деми сказал:
– У вас две минуты, чтобы придумать, во что мы будем играть.
Франц писал, а Эмиль читал «Жизнеописание лорда Нельсона»[328] – они участвовать не стали, остальные же крепко задумались, и, когда время истекло, ответы у всех были наготове.