– Давай, Том! – И кочерга мягко постучала Томми по голове.
– В жмурки!
– Джек!
– В фанты. Отличная игра, каждый ставит по центу.
– Дядя не разрешает играть на деньги. Дан, твое предложение?
– Давайте устроим битву между греками и римлянами.
– Тюфяк?
– Печь яблоки, лущить кукурузу, колоть орехи.
– Здорово! – раздалось несколько голосов, и после голосования было принято предложение Тюфяка.
Кто-то сбегал на чердак за яблоками, кто-то – в кладовку за орехами, остальные отправились искать кукурузные початки.
– Стоит, наверное, и девочек пригласить? – предложил Деми во внезапном приступе галантности.
– Дейзи отлично колет каштаны, – вставил Нат, которому очень хотелось, чтобы и его маленькую приятельницу включили в игру.
– А Нан отлично лущит кукурузу, так что и ее надо позвать, – добавил Томми.
– Ладно, зовите своих милашек, мы не против, – позволил Джек, которого только смешила невинная привязанность одних юных существ к другим.
– Не смей звать мою сестру милашкой! Это глупо! – воскликнул Деми, да так, что Джек расхохотался.
– Она милашка Ната, а то не так, старина?
– Да, но только если Деми не против. Я не виноват, что она мне нравится, она так ко мне добра, – ответил Нат с застенчивой прямотой: его всегда смущали грубоватые выходки Джека.
– А Нан – моя милашка, примерно через год я на ней женюсь, и чтобы никто не смел мне мешать, – торжественно объявил Томми. Дело в том, что они с Нан, в своей детской непосредственности, уже составили планы на будущее: они будут жить на иве, спускать вниз корзину, чтобы туда положили еды, и делать прочие прелестные и невозможные вещи.
Решительность Бэнгса заставила Деми смолкнуть: Томми взял его за локоть и повел звать дам. Нан и Дейзи помогали тете Джо шить мелкие вещички для новорожденного сыночка миссис Карни.
– Мадам, я вас очень прошу, можно мы заберем девочек ненадолго? Мы будем очень аккуратно с ними обращаться, – попросил Томми, подмигивая одним глазом (это изображало яблоки), щелкая пальцами (имелась в виду кукуруза) и скрипя зубами (вот так мы будем колоть орехи).
Девочки сразу же поняли его пантомиму и сорвали с пальцев наперстки еще до того, как миссис Джо успела сообразить, в чем дело, – то ли у Томми конвульсии, то ли он затеял новую проказу. Деми подробно объяснил, что к чему, разрешение было получено, и мальчики удалились вместе со своими спутницами.
– С Джеком не разговаривай, – прошептал Томми, когда они с Нан шли по прихожей, – им нужна была вилка, чтобы накалывать яблоки.
– Почему?
– Он надо мной смеется. Я не хочу, чтобы ты имела с ним дело.
– Захочу – и буду, – ответствовала Нан, однозначно давая понять, что рановато еще ее повелителю демонстрировать свою власть.
– Тогда больше не будешь моей милашкой.
– То-то я расстроюсь!
– Нан, а я думал, я тебе нравлюсь! – В голосе Томми звучал нежный упрек.
– Если тебя злят шутки Джека, так ты мне не нравишься.
– Тогда забирай обратно свое колечко. Не буду я его больше носить.
И Томми сорвал с пальца драгоценность из конского волоса – дар Нан в ответ на подаренное ей кольцо из усика омара.
– А я его Неду подарю, – отвечала жестокосердная мисс.
Дело в том, что Неду тоже нравилась мисс Проказница, и он изготавливал для нее бельевые прищепки, коробочки и катушки в таких количествах, что хватило бы на целый большой дом.
Томми выпалил:
– Разгрызи меня крот!
По-иному ему, похоже, было не выразить свое отчаяние. Отпустив руку Нан, он двинулся дальше в угрюмом молчании, а негодница Нан последовала за ним с вилкой, причем не преминула наказать ревнивца с помощью укола – как будто и сердце его тоже было яблоком.
Угли сгребли в сторону и разложили в камине румяные яблочки. Нагрели лопатку, на ней весело плясали каштаны, а лущеная кукуруза, помещенная в клетку, оглушительно стреляла во все стороны. Дан колол лучшие свои лесные орехи, все болтали и смеялись, а по оконным стеклам стучал дождь, и снаружи завывал ветер.
– Чем Билли похож на эту скорлупу? – спросил Эмиль, которому часто приходили в голову жестокие каламбуры.
– У него тоже голова пустая, – ответил Нед.
– Так нехорошо! Над Билли нельзя смеяться, он же безответный. Это жестоко! – воскликнул Дан, сердито раскалывая орех.
– К какому семейству насекомых принадлежит Блейк? – поинтересовался миротворец Франц, заметив, что Эмиль явно смутился, а Дан приутих.
– Кузнечик со скрипочкой, – ответил Джек.
– А что у Дейзи общего с пчелкой?! – воскликнул Нат, несколько минут до того просидевший в задумчивости.
– Она хлопотливая, как пчелка, – предположил Дан.
– Нет.
– Она такая же милая.
– Пчелы, вообще-то, не милые.
– Тогда сдаюсь.
– Она готовит сладкое, всегда при деле и любит цветы, – пояснил Нат, и в ответ на эти его мальчишеские комплименты Дейзи зарделась, точно клевер.
– А что у Нан общего с шершнем? – вопросил Томми, бросив на девочку взгляд, исполненный ярости, а потом добавил, не дав никому времени подумать: – Потому что она никакая не милая, вечно жужжит по пустякам и больно жалит.
– Томми злится – мне это годится! – воскликнул Нед, а Нан вскинула голову и поспешно спросила:
– А на какую посуду похож Том?
– На перечницу, – ответил Нед, передавая Нан орешек с таким оглушительным смехом, что Томми захотелось подскочить, точно горячий каштан, и как следует кому-нибудь врезать.
Видя, что шутки из остроумных становятся жестокими, Франц опять вмешался в разговор:
– Давайте установим такое правило: первый, кто войдет в комнату, должен рассказать нам историю. Не важно кто, но рассказывать обязательно – вот и поглядим, кто попадется.
Все согласились, и долго ждать не пришлось, потому что в прихожей раздались тяжелые шаги и в комнату вступил Сайлас, груженный поленьями. Его встретили приветственным криком, и он застыл с озадаченной улыбкой на крупном красном лице. Тут-то Франц и объяснил, что к чему.
– Да ну вас! Не умею я рассказы рассказывать, – воспротивился он, опуская свою ношу и двигаясь к выходу. Но мальчики бросились к нему, заставили сесть и со смехом стали требовать рассказа – в результате добродушный великан сдался.
– Я всего одну историю-то и знаю, да и та про коня, – сказал он, чрезвычайно польщенный оказанным ему приемом.
– Расскажите, пожалуйста! – выкрикнули мальчики.
– Ну, такое дело, – начал Сайлас, прислонив спинку стула к стене и засунув большие пальцы в проймы жилета, – во время войны служил я в кавалерии, в боях бывал не раз. Был у меня конь Майор, первоклассный скакун, и любил я его так, будто он не животное, а человек. И не то чтобы уж слишком он был пригож, но норов – как золото, а уж какой покладистый да ласковый. В первом же бою он мне преподал урок на всю жизнь, вот о нем я вам сейчас и расскажу. Оно без толку пытаться описать вам, ребятне, какой там в бою шум, суматоха и как все это ужасно, – я и слов-то таких не знаю. Но уж таиться не буду, здорово я тогда растерялся, так что и вовсе не понимал, что я и где. Нас послали в атаку, мы и пошли вперед, даже не останавливаясь подобрать тех, кого сразили пули. Меня ранило в руку, я как-то взял да выпал из седла, да и остался позади с двумя-тремя товарищами, мертвыми или ранеными, – остальные же, как я уже сказал, ушли вперед. Поднимаюсь я с земли, озираюсь, где там мой Майор, а в голове одно – довольно с меня будет. А коня нигде не видать, я уж решил было идти пешком обратно в лагерь, да тут услышал знакомое ржание. Оглянулся – надо же, Майор меня ждет, но довольно далеко и будто спрашивает: ты чего застрял-то? Я свистнул, он подбежал, как я его и выучил. Взобрался я в седло как смог – левая рука-то кровит – и нацелился в лагерь ехать, потому как ослаб я и разнюнился, чисто женщина, в первом бою такое со многими бывает. Да только поди ж ты! Майор из нас двоих оказался храбрее и назад – ни шагу. Встает на дыбы, фыркает, пританцовывает – вид такой, будто взбесился от шума и запаха пороха. Уж я его тяну, а он ни в какую, пришлось мне сдаться. И знаете, что он, негодник, сделал? Развернулся и как помчится вихрем – прямо в самую гущу схватки!
– Молодчина! – восторженно воскликнул Дан, а остальные мальчики так заслушались, что забыли про яблоки и орехи.
– А уж как мне за себя стыдно стало – хоть умри, – продолжал Сайлас, явно вдохновленный собственными воспоминаниями. – Разозлился я – не приведи бог, забыл про свою рану и давай вперед, скачу как сумасшедший, а тут прямо среди нас снаряд разорвался, многие попа`дали. Я сперва ничего не понял, а как очухался, вижу, что бой прямо тут и кипит, а сам я лежу у стенки рядом с беднягой Майором – его ранило похуже моего. У меня нога была сломана, дробина в плечо попала, но он-то бедолага! Ему этот проклятый снаряд весь бок разворотил.
– Ах, Сайлас! Что же дальше? – воскликнула Нан, придвигаясь поближе. Лицо ее горело сочувствием и заинтересованностью.
– Я поближе подполз, кровь попробовал ему остановить – тряпками, какие смог с себя содрать одной-то рукой. Да только не помогло, лежит он, стонет от боли и смотрит на меня этими своими любящими глазами, у меня аж дух занялся. Я как мог ему пособлял, когда солнце начало припекать, а он язык вывесил, я хотел доползти до ручейка неподалеку, но не сумел: сразу в глазах темнело, так что я вместо того начал обмахивать бедолагу своей шляпой. А теперь дальше слушайте, и если кто когда будет при вас дурное говорить про повстанцев[329], вы вот вспомните, как один из них поступил, и почтите его в мыслях. Неподалеку лежал какой-то бедолага в серой форме – ему пуля в легкое попала, и он помирал. Я дал ему свой носовой платок, накрыть лицо от солнца, и он очень вежливо меня поблагодарил, потому как в такое время не задумывается человек о том, на чьей стороне он сражался, а вместо этого помогает другому. Увидев, как я переживаю из-за Майора и пытаюсь облегчить ему боль, он поднял голову – а лицо-то все мокрое и белое от боли – да и говорит: «У меня есть вода во фляжке. Возьми, мне она уже ни к чему» – да и бросил мне ее. Я бы не взял, но у меня у самого во фляжке осталось немного бренди, я его заставил выпить. Ему полегчало, а мне показалось, что это я сам выпил. Удивительно, чего такие мелочи порой творят.