вательски относиться к занятиям, то ничего не добьешься, – рассудительно произнесла Нан.
– Довольно с меня занятий, – с явственным отвращением отвечал Том. – Можно позволить себе развлечения после того, как целый день анатомируешь трупы. Лично меня надолго не хватает, хотя некоторым, похоже, это занятие по душе.
– Так почему не бросить медицину ради того, что тебе лучше подходит? Я всегда считала, что ты делаешь глупость, – заявила Нан с некоторой обеспокоенностью, а ее острый взор тем временем выискивал признаки недуга на лице румяном, точно крепкое зимнее яблоко.
– Ты прекрасно знаешь, почему я выбрал эту профессию, и я не отступлюсь, даже если она меня погубит. Кстати, хотя я и выгляжу отменно здоровым, у меня скрытый порок сердца, который рано или поздно меня доконает; беда в том, что исцелить от него способен только один врач, но она почему-то отказывается.
В тоне Тома звучала задумчивая покорность, одновременно и комичная и жалобная; дело в том, что для него все это было всерьез, и он постоянно рассыпал подобные намеки – без всякого результата.
Нан нахмурилась; впрочем, она к намекам Тома привыкла и знала, как с ним обращаться.
– Она лечит единственным и самым действенным способом; вот только у этого пациента сплошные рецидивы. Ты сходил на бал, куда я тебя отправила?
– Сходил.
– И преданно ухаживал за хорошенькой мисс Уэст?
– Протанцевал с ней весь вечер.
– И как, подействовало это на самый твой чувствительный орган?
– Ни капельки. Один раз я фыркнул ей прямо в лицо, потом забыл предложить закуски и выдохнул от облегчения, когда передал ее обратно маменьке.
– Повторять прием того же лекарства как можно чаще, следить за симптоматикой. Убеждена, что рано или поздно наступит привыкание.
– Никогда! Похоже, мой организм отвергает это снадобье.
– Поглядим! Приказано – выполнять! – Суровым голосом.
– Слушаюсь, доктор. – Смиренно.
Повисло молчание, а потом яблоко раздора сгинуло под наплывом приятных воспоминаний, вызванных знакомой обстановкой. Нан внезапно произнесла:
– Как нам когда-то бывало весело в этом лесу! Помнишь, как ты свалился с высокого орешника и едва не сломал ключицу?
– Как же не помнить! А как ты засунула меня в полынь, пока я не стал красно-коричневым, – тетя Джо долго причитала над моей испорченной курткой, – рассмеялся Том, вновь на миг став мальчишкой.
– А как ты поджег дом?
– А как ты сбежала, чтобы забрать свой ящик?
– А ты по-прежнему говоришь «разгрызи меня крот»?
– А тебя по-прежнему называют Проказницей?
– Дейзи называет. Милочка моя, я ее целую неделю не видела.
– Зато я сегодня видел Деми, он сказал, что она помогает матушке Баэр по дому.
– Как и всегда, когда у тети Джо хлопот целый водоворот. Дейзи – образцовая хозяйка, так что я бы посоветовала тебе поухаживать за ней, если у тебя все равно не получается заняться делом, и дождаться, пока ты вырастешь, – а уж там разводить романтические сопли.
– Нат мне размозжит голову своей скрипкой, если я только попробую. Нет уж, слуга покорный. На моем сердце запечатлено другое имя – причем навеки, как и синий якорь на руке. Мой девиз – «Надежда», а твой – «Не сдамся». Поглядим, кто дольше продержится.
– Вы, глупые мальчишки, все пытаетесь разбиться на парочки, как мы это делали в детстве; так вот, не выйдет. Как замечательно выглядит отсюда Парнас! – воскликнула Нан, вновь резко сменив тему разговора.
– Отличное здание, но старый Плам мне нравился больше. Тетушка Марч руками бы всплеснула, увидев все эти перемены! – заявил Том: они остановились у массивных ворот, чтобы оглядеть простиравшийся впереди прелестный пейзаж.
А потом они вздрогнули от громкого вопля: долговязый мальчишка с нечесаными рыжими волосами перескочил, точно кенгуру, через изгородь; за ним прыгнула худощавая девочка, она застряла в боярышнике и там и осталась, хохоча ведьминским хохотом. Она была симпатичной барышней с кудрявыми темными волосами, яркими глазами и очень выразительным лицом. Шляпу она откинула на спину, а юбки откровенно повествовали о ручьях, которые она перешла вброд, о деревьях, на которые вскарабкалась, и об этом последнем прыжке, добавившем несколько новых дыр к старым.
– Нан, помоги мне слезть, пожалуйста. Том, хватай Теда; у него моя книжка, мне ее нужно отобрать, – попросила Джози, которую нимало не смутило появление друзей.
Том тут же схватил похитителя за воротник, а Нан извлекла Джози из колючего куста и без единого слова упрека поставила на ноги – она в детстве и сама была сорванцом и потворствовала подобным наклонностям.
– Что там случилось, душенька? – осведомилась она, закалывая булавкой самую большую дырку.
Джози тем временем разглядывала свои исцарапанные ладони.
– Я учила на иве свою роль, тут подкрался Тед и удилищем выбил книгу у меня из рук. Книга упала в ручей, а я и вскочить не успела, как он умчался прочь. Негодник, немедленно отдай, а то я тебе уши надеру, – пригрозила Джози, сердясь и смеясь одновременно.
Вырвавшись от Тома, Тед встал в напыщенную позу и, бросая нежные взгляды на измокшее существо в разодранных юбках, произнес знаменитую речь Клода Мельнота[345] в столь патетическом тоне, что все покатились от хохота; закончил он словами: «Нравится тебе картина, любовь моя?» – после чего очень комично завязал свои длинные ноги в узел и скорчил устрашающую гримасу.
Аплодисменты, долетевшие с веранды, положили конец его дурачествам, после чего молодые люди зашагали по аллее вполне в духе прежних времен – когда Том правил четверкой, а Нан была лучшей лошадкой в упряжке. Раскрасневшиеся, запыхавшиеся, веселые, они поприветствовали дам и присели на ступени отдохнуть – миссис Мег залатала дырки на юбке своей дочери, а миссис Джо пригладила гриву Льва и отобрала у него книгу. Подошла Дейзи – поздороваться с подругой, после чего беседа сделалась общей.
– К чаю у нас булочки; советую остаться и попробовать. Дейзи они всегда удаются, – гостеприимно предложил Тед.
– Уж он знает, о чем говорит; в прошлый раз съел девять штук. Вот почему он такой толстый, – добавила Джози, бросив косой взгляд на двоюродного брата, тощего, как щепка.
– Мне нужно пойти посмотреть Люси Доув. У нее был панариций, наверное, пора вскрывать. Выпью чаю в колледже, – решила Нан, ощупывая карман, чтобы убедиться, что не забыла захватить инструменты.
– Спасибо, и я туда же. У Тома Мерриуэзера хронический блефарит, я обещал сделать ему компресс. Он сэкономит на враче, а я попрактикуюсь. А то у меня пальцы неловкие, – заявил Том, который старался по мере сил не удаляться от своего идола.
– Цыц! Дейзи не любит, когда вы говорите всякие ужасы про свою работу. Лучше про булочки. – И Тед расплылся в любезной улыбке, надеясь на будущий фавор у искусной кулинарки.
– Есть какие новости от Командора? – поинтересовался Том.
– Направляется домой, и Дан тоже рассчитывает вскоре приехать. Как мне хочется собрать всех моих мальчиков! Вот я и попросила бродяг вернуться в родные стены на День благодарения, а то и пораньше, – произнесла миссис Джо, и лицо ее просияло.
– Явятся, все до единого, если смогут. Даже Джек рискнет недополучить пару долларов ради того, чтобы слопать тут очередной роскошный обед, – рассмеялся Том.
– Вон индюк, мы его откармливаем к празднику. Я за ним больше не бегаю, зато на корм не скуплюсь. А он все тучнеет и тучнеет, благослови Бог его сочные ножки! – произнес Тед, указывая на несчастного индюка, который гордо вышагивал по ближнему полю.
– Если Нат в конце месяца уедет, нужно будет устроить ему праздник на прощание. Спорим, наш милый музыкант вернется домой вторым Уле Буллем[346], – обратилась Нан к подруге.
Дейзи дивно зарумянилась, муслиновые складки на ее груди приподнялись и опали в быстром вздохе. Потом она кротко заметила:
– Дядя Лори говорит, что он очень талантлив, а выучившись, он поедет за границу и сможет там хорошо зарабатывать, хотя, возможно, никогда не прославится.
– Молодые люди редко оправдывают наши надежды, так что нет никакого смысла ничего загадывать заранее, – вздохнула миссис Мег. – Довольно с нас и того, что из детей получились полезные члены общества; но как нам хочется, чтобы их ждал оглушительный успех!
– Да, они сильно напоминают обитателей моего птичника, – заметил Тед. – Вот этот симпатичный петушок – первый глупец во всем курятнике, зато неуклюжий долговязый петух – король двора, потому что на диво смекалист; кукарекает так, что разбудит и Семерых Спящих[347], а вот красавчик только хрипит и при этом отменный трус: меня иногда оскорбляют, но погодите, я вырасту – там посмотрим.
Тед стал так похож на своего долговязого питомца, что все дружно рассмеялись над его скромностью.
– Мне хочется, чтобы Дан где-нибудь обосновался. А то он у нас такое перекати-поле – двадцать пять лет, а все мотается по свету, никаких у него привязок, кроме этой. – И миссис Мег указала на сестру.
– Дан рано или поздно найдет себя, а опыт – лучший учитель. Он по-прежнему довольно неотесанный, но каждый раз, как он сюда является, я вижу перемены к лучшему – и не теряю веры в него. Может, он не совершит ничего великого и вряд ли разбогатеет, но если из испорченного мальчишки вырастет честный человек, мне большего и не надо, – произнесла миссис Джо, всегда встававшая на защиту паршивых овечек из своего стада.
– Правильно, мама, защищай Дана! Он куда достойнее всех на свете Джеков и Недов, которые похваляются своими заработками и надувают щеки. Вот увидишь, он еще станет твоей гордостью и докажет, что они и мизинца его не стоят! – добавил Тед, ибо его любовь к Данни теперь подкреплялась мальчишеским восхищением смелым и решительным мужчиной.
– Я на это и надеюсь. Он из тех, кто обязательно прославится, пусть и поступая безрассудно: полезет на Маттерхорн