– Ладно, ладно, все уже хорошо, незачем никому рассказывать, – отрывисто произнесла Нан, пока бедняга Тед икал у Роба на плече, бравурно рыдая и хохоча, брат же утешал его, а юная врачевательница обмахивала обоих старой соломенной шляпой Сайласа.
– А теперь, мальчики, выслушайте меня и запомните эти слова. Тревогу мы пока поднимать не станем, так как я пришла к выводу, что пугались мы зря. Когда я проходила мимо конуры, Дон лакал воду, и, как мне представляется, он такой же бешеный, как, например, я. Тем не менее, чтобы полностью снять груз с души, собраться с мыслями и спрятать от остальных пристыженные физиономии, нам стоит съездить в город к моему другу доктору Моррисону – пусть глянет на мою работу и, для пущей надежности, даст нам всем по дозе успокоительного: мы здорово переволновались. Сиди смирно, Роб, а ты, Тед, иди запрягай; я пока сбегаю за шляпой и попрошу тетушку извиниться за меня перед Дейзи. Я не знакома с этими девицами Пенниман, а она будет только рада заполучить нашу комнату в свое распоряжение на время чая; мы же спокойно перекусим у меня дома и вернемся довольные, как жаворонки.
Нан болтала, пытаясь выплеснуть тайные чувства, которые профессиональная гордость не позволяла ей демонстрировать; мальчики единогласно одобрили ее план, ведь действовать всегда легче, чем выжидать. Тед побрел к насосу – умыться и растереть щеки до прежнего румянца; после этого он отправился запрягать лошадь. Роб мирно лежал на сене, снова разглядывая бабочек, – он переживал весьма значимые мгновения своей жизни. Да, он еще был мальчишкой, но в тот день его посетила мысль о смерти, заставив обрести новую рассудительность; сильное это переживание – остановка в самый разгар бурной молодости, грозящая необратимыми переменами. Не было за Робом грехов, чтобы каяться, а прегрешений – совсем немного, была лишь целая череда счастливых, с пользой прожитых лет, вспоминать о которых было утешительно. Не было у Роба ни мучительных страхов, ни печальных сожалений, а главное, он обладал сильной и простой верой, которая его поддерживала и ободряла.
«Mein Vater»[392] – такова была его самая первая мысль; Роб был особенно дорог сердцу профессора, утрата старшего сына стала бы для того тяжелым ударом. Роб прошептал эти слова – и губы, сохранившие твердость перед лицом каленого железа, дрогнули, ибо он вспомнил про другого Отца – того, что неизменно рядом, неизменно благ и никогда не оставит; сложив ладони, Роб от всей души произнес краткую молитву, прямо там, на сене, под тихое чириканье птичек в гнездах. Она помогла, и, мудро переложив все свои страхи, сомнения и невзгоды в руку Господа, мальчик ощутил, что готов с мужеством взглянуть в лицо грядущему – и с этого момента никогда не упускал из виду основной свой и очень простой долг: быть смелым и жизнерадостным, хранить молчание и уповать на лучшее.
Нан украдкой забрала свою шляпу, оставила Дейзи записку на подушечке для булавок – там говорилось, что она поехала с мальчиками на прогулку и вернется только после чая. Потом она поспешила обратно и обнаружила, что обоим ее пациентам полегчало: одному – от работы, другому – от отдыха. Все трое залезли в коляску, поместив Роба на заднее сиденье и повыше задрав его ногу, – и двинулись в путь, веселые и беззаботные, как будто ничего не случилось вовсе.
Доктор Моррисон не выказал беспокойства, однако заверил Нан, что она поступила совершенно правильно; а когда мальчики с чувством сильнейшего облегчения спустились вниз, он шепотом добавил:
– Собаку на некоторое время ушлите прочь и внимательно следите за пациентом. Ему – ни слова, но, если появятся тревожные симптомы, дайте знать немедленно. В таких случаях ничего заранее не скажешь. Лучше перестраховаться.
Нан кивнула и, радуясь, что ответственность свалилась с ее плеч, повезла мальчиков к доктору Уоткинсу – тот обещал зайти попозже и осмотреть Дона. Веселое чаепитие в доме у Нан – дом держали для нее открытым все лето – здорово их взбодрило, и, когда они по вечерней прохладе добрались до Пламфилда, от паники не осталось почти ничего – разве что Тед смотрел хмуро, а Роб слегка прихрамывал. Поскольку на веранде перед домом все еще щебетали гости, они вошли с заднего хода, и Тед, дабы приглушить угрызения совести, покачал Роба в гамаке, а Нан рассказывала им истории, пока не прибыл ветеринар.
Он объявил, что Дон не очень хорошо переносит жару, но в остальном такой же бешеный, как и серый котенок, который по ходу осмотра мурлыкал у его ног.
– Скучает по хозяину, мучается от жары. Кроме того, похоже, его перекармливают. Оставлю его у себя на несколько недель, а потом пришлю домой здоровеньким, – постановил доктор Уоткинс, а Дон опустил ему в ладонь свою крупную голову и устремил в лицо умный взгляд, явно сообразив, что этот человек понимает его страдания и знает, как ему помочь.
Словом, Дон отбыл без лишнего шума, а трое заговорщиков устроили военный совет – как сделать так, чтобы родня не переполошилась, но при этом дать ноге Роба необходимый отдых. По счастью, он всегда проводил долгие часы в своем небольшом кабинете, так что лежать с книгой на софе мог сколько вздумается, никого бы это не удивило. Будучи смирным по характеру, он не тревожил ни себя, ни Нан беспочвенными страхами, верил во все, что ему говорили, гнал из головы неприятные мысли и сохранял обычную бодрость – скоро ему удалось оправиться от того, что про себя он называл «наш перепуг».
А вот впечатлительному Теду пришлось куда тяжелее, и Нан потребовались все ее запасы хитроумия и изобретательности, чтобы не дать ему выдать тайну – ибо ради Роба лучше было молчать и не вдаваться ни в какие обсуждения. Но на Теда давили угрызения совести, а поскольку мумули рядом не было и открыться было некому, он чувствовал себя страшно угнетенным. В дневные часы он занимался Робом: ухаживал за ним, занимал разговорами, окидывал тревожным взглядом и вообще всячески действовал ему на нервы – чего Роб, однако, не показывал, понимая, что Теду так легче. А вот по ночам, когда все в доме затихало, живое воображение и груз на сердце начинали одолевать Теда – его мучила бессонница, или он начинал ходить во сне. Нан за ним приглядывала и раза два давала небольшую дозу успокоительного, а еще читала ему, бранила его и, когда обнаруживала на ногах в ночные часы, грозила запереть, если он не будет лежать смирно. Все это через некоторое время прошло, однако мальчишка-озорник сильно переменился, и это стало заметно всем – причем еще до того, как вернулась его мама и задала вопрос, что они тут набедокурили, что Лев ходит такой понурый. Был он весел, но не бесшабашен и довольно часто, когда на него находил прежний мятежный стих, тут же его смирял, бросал взгляд на Роба и затихал – или уходил, чтобы тосковать в одиночестве. Он больше не насмехался над старосветскими замашками и книжностью брата, наоборот, обращался с ним с доныне невиданным и подчеркнутым уважением – это трогало и радовало скромника Роба и сильно изумляло остальных. Тед, похоже, считал, что должен как-то загладить свою вину за глупый поступок, который едва не стоил брату жизни, а поскольку любовь в нем была сильнее своеволия, Тед обуздал гордость и платил по счетам, как положено честному человеку.
– Ничего не понимаю, – заявила миссис Джо, проведя дома неделю: благонравное поведение младшего сына произвело на нее сильное впечатление. – Тед у нас прямо святой, его того и гляди заберут от нас на небо. Что это? Благотворное влияние Мег, вкусная готовка Дейзи или пилюли, которые ему тайком подсовывает Нан? В мое отсутствие тут кто-то что-то наколдовал – наш сорвиголова стал таким воспитанным, тихим и послушным, что я с трудом его узнаю.
– Он просто растет, душа моя, а поскольку он растение-скороспелка, то и зацвел рано. Я тоже заметил, как переменился мой Робхен. Стал мужественнее, серьезнее и редко от меня отходит – как будто и любовь к старенькому папаше растет вместе с его телом. Много мы еще получим таких сюрпризов от наших мальчиков, Джо, – остается этому только радоваться и ждать, что они не обманут Господних ожиданий.
Говоря, профессор с гордостью разглядывал двоих братьев – они как раз поднимались по лестнице, рука Теда лежала на плече Роба, и он внимательно слушал, как Роб рассуждает о геологических особенностях камня в своих руках. Тед обычно насмехался над такими занятиями и любил разве что подкладывать булыжники под ноги нашему студенту, или подсовывать ему под подушку куски кирпича, а в туфли – гравий, или еще – посылать экспресс-почтой коробки с грязью, адресованные «Профессору Р. М. Баэру». Но в последнее время он начал проявлять уважительность к увлечениям Роба и ценить достоинства своего тихого брата, которого всегда любил, но сильно недооценивал, пока стойкость его при испытании огнем не завоевала восхищения Теда и не впечатала ему в память оплошность, которая могла иметь катастрофические последствия. Нога заживала, хотя Роб все еще прихрамывал, и Тед взял за правило подавать ему руку в качестве опоры, глядя при этом брату в лицо и пытаясь угадать его желания; Теда все еще мучили угрызения совести, а незлобивость Роба их только обостряла. Роб очень кстати поскользнулся на лестнице и теперь именно этим и объяснял свою хромоту, ран же его не видел никто, кроме Теда и Нан, – словом, до настоящего момента тайна оставалась тайной.
– А мы как раз про вас говорили, ребятки. Входите, расскажите, какая добрая фея потрудилась над вами в наше отсутствие. Или, может, разлука обостряет зрение – вот мы и заметили по возвращении столь благотворные перемены? – поинтересовалась миссис Джо, похлопав по дивану с обеих сторон от себя, а профессор отвлекся от стопки неотвеченных писем, чтобы насладиться приятнейшим зрелищем: жена его в обрамлении любящих рук – мальчики сели с обеих сторон от нее, с ласковыми, но слегка смущенными улыбками: дело в том, что до сих пор «мумуле» и «фатеру» становилось известно о всех событиях их молодых жизней.
– Да просто мы с Бобби много времени проводили вдвоем, стали точно близнецами. Я его взбадриваю, а он меня остепеняет. Вы с папой то же самое делаете. Полезная вещь, мне очень по душе. – Теду показалось, что он отлично все объяснил.