– Видишь ли, Барри Морган говорит, мне нужно ее завести, и предложил выбрать какую покрасивее из наших здешних. Я первым делом спросил Джози, но она только фыркнула, тогда я решил: пусть Барри выбирает. Ты сама говоришь – это помогает остепениться, а я хочу быть степенным, – пояснил Тед серьезным тоном, который в любом другом случае привел бы его маму в восторг.
– Боже праведный! Куда же мы катимся в этом нетерпеливом веке, когда и мальчики, и младенцы выдвигают такие требования – им только дай поиграть с одной из самых священных вещей на свете? – воскликнула миссис Джо и, в нескольких словах обрисовав истинную суть обсуждаемого предмета, выставила сына за дверь – крепнуть телом на бейсболе и прогуливаться с «душенькой» Окту.
И тут вдруг Том взорвал свою бомбу, – скорее всего, ущерб будет значительным; да, одна ласточка весны не делает, но одна помолвка влечет за собой другие, а почти все ее мальчики как раз достигли того пылкого возраста, когда из искры всегда готово возгореться пламя, – вспыхнув, оно или быстро угаснет, или станет дарить тепло и свет до конца дней. Помешать этому невозможно, остается лишь давать советы, чтобы молодые люди принимали взвешенные решения и были достойны своих подруг. Вот только из всех уроков, которые миссис Джо попыталась преподать своим воспитанникам, этот, чрезвычайно важный, оказался самым тяжелым: дело в том, что любовь превращает в безумцев даже святых и мудрецов, нельзя ждать от юных существ, что они избегнут заблуждений, разочарований и ошибок – и не познают восторгов – этого сладостного безумия.
«Видимо, это неизбежно, ведь мы живем в Америке, так что не буду слишком переживать; мне остается лишь надеяться, что новые подходы к образованию позволят вырастить достойных, жизнерадостных, умелых и умных подруг для моих мальчиков. Еще хорошо, что не вся дюжина сейчас у меня на руках – я бы окончательно потеряла рассудок, потому что предчувствую: впереди ждут беды и осложнения куда серьезнее, чем все лодки, велосипеды, ослы и Доры Тома», – размышляла миссис Джо, пытаясь вернуться к позабытым гранкам.
Том был весьма доволен тем, какое сильное впечатление его помолвка произвела на тесный мирок Пламфилда.
– Прямо гром среди ясного неба, – высказался Деми, а большинство приятелей Тома опешили настолько, что у них даже не хватило сил на шутки. Чтобы этот преданный обожатель променял своего идола на чужую богиню – это шокировало романтиков и стало предупреждением нестойким. Комично было наблюдать за тем, какую важность напускает на себя Томас: те немногие, кому были ведомы самые нелепые подробности этой истории, милосердно предали их забвению, и Том превратился в бесстрашного героя, который спас юную деву из морской пучины и этим отважным поступком завоевал ее признательность и любовь. Дора сумела сохранить тайну и от души наслаждалась этой забавой, когда приехала повидаться с матушкой Баэр и засвидетельствовать свое почтение всем членам семьи. Она с первого взгляда пришлась всем по душе, ибо оказалась существом жизнелюбивым и обаятельным; свежая, искренняя и неизменно радостная – было отрадно видеть, с какой невинной гордостью она смотрит на Тома, который стал другим мальчиком – или, точнее, мужчиной; перемена в жизни вызвала разительную перемену и в нем самом. Что до жизнелюбия, оно его никогда не покидало, равно как и порывистость, однако он старался соответствовать всем Дориным ожиданиям, так что лучшее, что было в его душе, стало теперь повседневной одежкой. Всех удивило, сколько замечательных свойств таится в Томе, а его попытки сохранять мужское достоинство, приличествующее человеку, который с гордостью носит звание жениха, выглядели крайне комично. Комичным оказалось и то, как от былого преклонения и пресмыкания перед Нан он перешел к покровительственному отношению к своей юной суженой; дело в том, что Дора его боготворила и не допускала и мысли, что у ее Тома есть какие-то недостатки или недочеты. Это новое положение вещей пошло на пользу обоим, и былой мученик расцвел в благоприятной атмосфере уважения, любви и доверия. Он искренне любил свою душеньку, однако не собирался вновь попадать в рабство и от всего сердца наслаждался свободой, даже и не подозревая, что величайший тиран на свете полонил его пожизненно.
К большой радости отца, он отказался от медицинских штудий и готовился к вступлению в семейный бизнес: отец его был процветающим коммерсантом, который изъявил готовность облегчить своему сыну путь и полностью одобрил его брак с обеспеченной дочерью мистера Уэста. Единственным тернием на этом ложе из роз стал для Тома более чем сдержанный интерес Нан к его жизни, а также очевидное облегчение, с которым она приняла его предательство. Он не хотел, чтобы она страдала, однако приличествующие случаю сожаления по поводу утраты столь завидного возлюбленного его бы не огорчили: легкий налет меланхолии, тихий упрек, завистливый взгляд, когда он проходил мимо рука об руку с обожающей его Дорой, – все это представлялось ему достойной наградой за долгие годы преданного служения и искренней привязанности. Нан же смотрела на него по-матерински, и это сильно его уязвляло, Дору она поглаживала по курчавой головке с умудренным видом, достойным увядшей старой девы Джулии Миллз из романа «Дэвид Копперфилд».
Тому не сразу удалось примирить между собой старые и новые чувства, но миссис Джо этому поспособствовала, а мистер Лори поделился с ним мудрыми наставлениями по поводу того, на какие невероятные гимнастические трюки способно человеческое сердце, – главное, крепко держать в руках балансир истины и здравого смысла. В итоге Томми все же обрел равновесие, и, когда настала осень, в Пламфилде его уже видели довольно редко: новая путеводная звезда звала его в город, а время он проводил в трудах. Было ясно, что теперь он на своем месте, и вскоре Том преуспел, к великому удовольствию своего отца: его жизнерадостное присутствие будто наполнило ранее тихую контору свежим ветром, а его живому уму руководить людьми и делами оказалось куда сподручнее, чем изучать болезни или неподобающим образом подшучивать над скелетами.
Здесь мы на время расстанемся с Томом и обратимся к куда более серьезным приключениям его товарищей, притом что эта помолвка, состоявшаяся в такой радости, стала якорем, который подарил нашему непоседе Тому счастье и превратил его в настоящего мужчину.
Глава десятая. Поприще Деми
– Мама, можно с тобой серьезно поговорить? – спросил Деми однажды вечером, когда они сидели рядом, наслаждаясь теплом впервые зажженного камина; Дейзи наверху писала письма, а Джози занималась рядом, в маленькой библиотеке.
– Разумеется, дружок. Надеюсь, никаких плохих новостей? – И миссис Мег, отложив шитье, подняла на сына глаза со смесью удовольствия и материнской тревоги на лице: она очень любила разговоры с ним и знала, что ему всегда есть что сказать.
– Думаю, что скорее хорошие, – ответил Деми, улыбнувшись, отбросил газету и сел с ней рядом на диванчик, где как раз хватало места на двоих.
– Тогда говори скорее.
– Я знаю, что тебе не нравится работа репортера, и ты обрадуешься, узнав, что я с ней покончил.
– Я очень рада! Это дело ненадежное, да и надежных перспектив в нем нет. Я хочу для тебя какого-то долговременного поприща, где ты со временем сможешь хорошо зарабатывать. Вот бы тебя потянуло в какую-то профессию! Но этого я не вижу, остается какой-нибудь честный, надежный бизнес.
– Что ты скажешь про железную дорогу?
– Мне это не нравится. Место шумное, суетливое, да и народ там грубый. Надеюсь, не о ней речь?
– Было такое предложение. А место счетовода в конторе по торговле кожами тебя больше устраивает?
– Нет, ты станешь сутулиться, работая за конторкой; а, как говорится, стал счетоводом – счетоводом и останешься.
– А коммивояжер тебе подходит?
– Решительно нет. С ними происходят несчастные случаи, они вечно в дороге, плохо питаются – ты наверняка либо погибнешь, либо погубишь свое здоровье.
– Я мог бы стать личным секретарем какого-нибудь литератора; вот только платят мало, да и место ненадежное.
– Это уже лучше и мне больше по нраву. Учти, я не против никакой честной работы, но я не хочу, чтобы мой сын потратил все лучшие годы, корпя за гроши в темной конторе или кочуя со всяким сбродом, чтобы заработать на жизнь. Я хочу, чтобы ты занялся делом, где твои вкусы и таланты разовьются и найдут себе применение, где ты сможешь продвинуться и со временем, вложив собственный капитал, стать партнером, – словом, годы ученичества не должны быть растрачены втуне, в итоге ты должен занять место среди почтенных людей, которые живут и трудятся с пользой и снискали уважение. Я обсуждала это с твоим отцом, когда ты был еще ребенком; будь он жив, он объяснил бы тебе, что я имею в виду, и помог бы тебе стать таким же, каким был сам.
При этих словах миссис Мег отерла набежавшую слезу, ибо воспоминания о муже были ей драгоценны, а воспитание детей сделалось для нее священной задачей, которой она посвятила всю жизнь и все помыслы и с которой до сих пор справлялась замечательно – что и пытались доказать ее достойный сын и любящие дочери. Деми обвил маму рукой и произнес голосом, настолько похожим на отцовский, что ей он показался сладчайшей музыкой:
– Мамочка, милая, кажется, нашлось именно то, чего ты для меня и хочешь; теперь если я не стану тем, о ком ты мечтаешь, то уже будет не моя вина. Давай расскажу подробнее. Я молчал, пока все не выяснилось до конца – не хотел, чтобы ты волновалась. Дело в том, что тетя Джо уже некоторое время искала мне подходящее место, и вот оно нашлось. Ты ведь знаешь, что ее издатель, мистер Тайбер, – один из самых преуспевающих людей в своей профессии; кроме того, он великодушен и безупречно честен – это видно из того, как он ведет дела с тетушкой. Мне всегда нравилась такая работа: я люблю книги, и раз уж мне не суждено их писать, я стану их издавать. Для этого требуются литературный вкус и тонкость суждений, ты вращаешься в кругу чрезвычайно образованных людей и сам набираешься от них знаний. Всякий раз, как я вхожу в этот прекрасный просторный кабинет с каким-то поручением к мистеру Тайберу от тети Джо, мне хочется там остаться: его кабинет весь уставлен книгами, увешан картинами, туда постоянно захаживают всякие знаменитости, а мистер Тайбер сидит за своим столом, точно король, принимающий подданных; самые великие авторы смотрят на него со смирением и в тревоге ожидают, что он скажет – «да» или «нет». Разумеется, в этом я участвовать не буду – возможно, что никогда, – но мне нравится за этим наблюдать, а атмосфера там настолько не похожа на все эти мрачные конторы и угрюмую обстановку многих других заведений, где только и говорят что о деньгах, что мне издательство кажется каким-то иным миром – и там я себя чувствую дома. Я скорее согласен вытряхивать дверные коврики и разводить огонь там, чем быть старшим клерком в большом магазине, торгующем кожей и мехом, и получать большое жалованье.