– Я тоже, – пробормотал Деми.
Миссис Мег вернулась к рукоделию – она рассматривала полуобметанную петлю для пуговицы с таким интересом, что не успела вглядеться в лицо сына. Он же кинул сияющий взгляд на строй поэтических сборников, как будто даже из своей стеклянной темницы они могли разделить его радость по поводу первой розовой зари извечной страсти, столь хорошо им известной. Впрочем, Деми был юношей мудрым и никогда не поступал наобум. Он еще не понял устремлений собственного сердца и готов был ждать, пока чувства, которые, как он ощущал, начали расправлять крылышки, вылупятся из кокона и взмоют в сияние солнца на поиски дивной подруги. Деми не произнес ни слова, но карие глаза повествовали красноречиво, вскрывая подспудный смысл всех тех небольших пьесок, которые они с Элис Хит так ловко разыграли на пару. Она сидела над книгами, намереваясь закончить учебу на «отлично», он же пытался сделать то же самое в том более обширном общедоступном колледже, где каждого ждет либо награда, либо поражение. Деми нечего было ей предложить, кроме самого себя, и, будучи юношей скромным, он считал, что дар этот весьма незначителен, пока он не научился зарабатывать на жизнь и не заполучил права заботиться о счастье любимой женщины.
О том, что он подхватил ту же лихорадку, догадалась одна лишь остроглазая Джози, причем она, испытывая к брату здоровый страх – ибо он впадал в ярость, если она позволяла себе вольности, – мудро рассудила, что будет просто присматриваться к нему, точно кошечка, готовая к прыжку при первом же проявлении слабости. Деми повадился по вечерам, удалившись к себе в спальню, задумчиво играть на флейте – певучей подруге он поверял свои мысли, выдувая с ее звуками все нежные надежды и страхи, что переполняли его сердце. Миссис Мег, поглощенная хозяйственными делами, и Дейзи, которая из всех инструментов любила только скрипочку Ната, не обращали внимания на эти камерные концерты, Джози же бормотала себе под нос с озорной ухмылкой:
– Дик Свивеллер в мыслях о своей Софи Уэклс[404]. – И выжидала, когда можно будет сквитаться с Деми за некоторые обиды, ибо он всегда вставал на сторону Дейзи, когда та пыталась смирить порывы их необузданной младшей сестрички.
Вечером ей наконец представилась такая возможность – и она ее не упустила. Миссис Мег заканчивала обметывать петлю, а Деми все еще нервно вышагивал по гостиной, когда в кабинете громко захлопнули книгу, после чего раздался громогласный зевок и явилась усердная ученица: судя по виду, в ней боролись сонливость и желание поозорничать.
– Я расслышала свое имя. Вы говорили обо мне какие-то гадости? – осведомилась она, примостившись на ручке кресла.
Мама поделилась с ней доброй новостью – Джози, как положено, обрадовалась, а Деми принял поздравления с благодушным видом, из которого она заключила, что довольство собой ему не на пользу – это подвигло ее на то, чтобы немедленно отыскать тернии на этом ложе из роз.
– Я что-то там услышала про пьесу и решила тебе сказать, что собираюсь добавить к своей роли песенку, для оживления. Как тебе нравится вот эта?
Она уселась за рояль и стала напевать на мотив «Кэтлин Мавурнин»[405]:
Прекрасная дева, о как не вздохнуть
При мысли о светлой, безмерной любви?
Тоска по тебе распирает мне грудь,
И мысли о счастье бушуют в крови!
Продолжить ей не удалось – Деми, побагровев от ярости, кинулся на нее, и уже через миг ловкая молодая козочка сновала между столами и стульями, а за ней по пятам гнался будущий партнер в издательстве «Тайбер и компания».
– Негодница, как смела ты рыться в моих бумагах? – выкрикивал разгневанный поэт, безуспешно пытаясь схватить хулиганку, она же отпрыгивала, завлекательно помахивая у него перед носом листком бумаги.
– А я и не рылась, я его нашла в большом словаре. Так тебе и надо – не разбрасывай за собой мусор. Неужели тебе не понравилась песенка? По-моему, очень славная.
– Я сейчас тебе такую песенку спою – не обрадуешься, если не вернешь чужую вещь!
– Ну, попробуй отбери!
И Джози выскочила в кабинет, чтобы поскандалить там с братом на воле, ибо миссис Мег уже приговаривала:
– Дети, дети! Не ссорьтесь!
Когда Деми ворвался в кабинет, листок уже пылал в камине – и юноша тут же успокоился, поняв, что яблоко раздора исчезло.
– Вот и хорошо, что сгорело; это же пустячок, так, пытался положить стихи на музыку для одной из девочек. Тем не менее попрошу тебя не трогать мои бумаги, или я начну переубеждать маму по поводу совета, который дал ей сегодня вечером, – позволить тебе играть на сцене в свое удовольствие.
Эта страшная угроза разом отрезвила Джози, и она нежнейшим голоском попросила брата пересказать их разговор. Чтобы пристыдить ее окончательно, он так и сделал – и благодаря своей дипломатичности тут же заручился верным союзником.
– Ах ты, душка! Никогда больше не буду тебя дразнить, распевай ты серенады хоть с утра до ночи. Раз ты на моей стороне, то и я на твоей – ни словечка против. Вот, смотри! Я принесла тебе записку от Элис. Как, сможет этот дар смирить твои оскорбленные чувства?
Глаза Деми сверкнули, когда Джози протянула ему листок, свернутый в трубочку, однако он знал заранее, что там написано, а потому обманул ожидания Джози и сильнейшим образом ее озадачил, произнеся равнодушно:
– Это пустое; она просто сообщает, пойдет ли завтра с нами на концерт. Можешь прочитать, если хочешь.
Джози, со свойственным женщинам духом противоречия, утратила всяческое любопытство после того, как ей предложили прочитать записку, и смиренно передала ее брату; при этом она пристально наблюдала за Деми, пока он невозмутимо читал две строки текста, а потом бросил записку в огонь.
– Ого! А я думала ты, Джек, дорожишь каждой бумажкой, к которой прикасалась «прекрасная дева». Ты, что ли, к ней равнодушен?
– Разумеется, нет. К ней все неравнодушны. Однако «распевать серенады», как ты изысканно выразилась, не в моем вкусе. Знаешь, милая, это твои пьесы делают тебя такой романтичной, а поскольку мы с Элис иногда исполняем в них роли влюбленных, ты вбила в свою глупую головку, что так оно и есть на самом деле. Не трать попусту время, рассуждая о небесных кренделях, лучше занимайся своими делами, а мои предоставь мне. На сей раз я тебя прощаю, но советую не повторять: это дурновкусие, а королевы трагедий не должны быть пошлыми.
Последний удар добил Джози; она смиренно попросила прощения и отправилась спать, а вскоре отправился и Деми, чувствуя, что на верное поприще вступил не только он сам, но и его чрезмерно любознательная сестренка. Впрочем, если бы он видел, с каким выражением лица она слушает тихие стенания его флейты, он сильно бы в этом усомнился, ибо она, с видом коварным, как у сороки, произнесла, презрительно фыркнув:
– Пуф, меня не проведешь! Я-то знаю, что это Дик поет серенады Софи Уэклс.
Глава одиннадцатая. Эмиль и День благодарения
На «Бренде» поставили все паруса – как раз поднимался ветер, – и настроение на борту было приподнятое, ибо долгий рейс подходил к концу.
– Еще четыре недели, миссис Харди, и мы предложим вам чашечку такого чая, какого вы еще не пробовали, – пообещал второй помощник Хоффман, приостановившись рядом с двумя дамами, сидевшими на палубе в защищенном уголке.
– Выпью с удовольствием, а еще с большим удовольствием ступлю на твердую землю, – ответила с улыбкой пожилая дама. Дело в том, что наш друг Эмиль был ее любимчиком – да и немудрено, ибо он трепетно заботился о жене и дочери капитана, единственных пассажирках на борту.
– Да и я тоже, даже если мне придется надеть на ноги туфли наподобие китайских джонок. Я столько гуляла по палубе, что останусь босой, если мы скоро не прибудем на место, – рассмеялась Мэри, капитанская дочка, демонстрируя потертые башмачки и бросая взгляд на спутника этих прогулок, с благодарностью вспоминая, какими они в результате оказались приятными.
– Вряд ли мы найдем такие крошечные в Китае, – ответил Эмиль с привычной галантностью моряка, в душе принимая решение обзавестись самыми прелестными башмачками на свете, как только они встанут к причалу.
– Уж и не знаю, дорогая, как бы ты совершала моцион, если бы мистер Хоффман не приглашал тебя на ежедневные прогулки. Праздная жизнь вредна для молодежи, а вот старикам вроде меня здесь недурно в тихую погоду. Как вы полагаете, будет сегодня ветер? – осведомилась миссис Харди, бросив встревоженный взгляд на запад, где заходило алое солнце.
– Разве что легкий, мадам, чтобы придать судну резвости, – ответил Эмиль, обводя взглядом все румбы.
– Ах, спойте нам, мистер Хоффман! Так приятно послушать музыку в это время дня. Нам ее будет не хватать, когда мы сойдем на берег, – произнесла Мэри просительным тоном, от которого и акула обрела бы оперный голос – если такое бывает.
Эмиль уже не раз за эти месяцы возблагодарил Бога за свое певческое дарование – оно скрашивало долгие дни и превращало сумерки в счастливейшее время, если тому способствовали ветер и погода. Он тут же настроил свой рожок и, прислонившись к лееру рядом с девушкой, стал смотреть, как ветер играет каштановыми локонами; при этом он напевал свою любимую песенку:
Пусть вольный ветер свеж, друзья,
Пусть волны бьют по борту,
Пусть парус выгнулся дугой,
Стремясь к родному порту,
Прекрасна жизнь у моряка –
Отвага, воля, сила,
Морская даль – наш дом родной,
Морское дно – могила.
Едва чистый и звучный голос стих, миссис Харди внезапно воскликнула:
– А это что такое?
Эмиль своим зорким взглядом тут же подметил облачко дыма, реявшее над люком, над которым не должно было быть никакого дыма, – и сердце на миг остановилось, потому что в голове мелькнуло страшное слово: «Пожар!» Но он тут же взял себя в руки и, покидая дам, размеренно произнес: