– Курение там запрещено, пойду положу этому конец.
Но, едва скрывшись из виду, он переменился в лице и прыгнул в люк: губы его искривились в невеселой улыбке, и он подумал: «Если на судне пожар, всё за то, что морское дно действительно станет мне могилой».
Отсутствовал он несколько минут, а когда снова вылез, задыхаясь от дыма, то был бледен, насколько может быть бледен очень загорелый человек, но при этом собран и невозмутим; он отправился на доклад к капитану.
– Пожар в трюме, сэр.
– Не пугайте женщин, – таким было первое распоряжение капитана Харди.
После этого они пошли выяснять, насколько силен коварный враг и возможно ли его одолеть.
«Бренда» перевозила легковоспламеняющийся груз, и, несмотря на то что трюм буквально залили водой, скоро стало ясно, что судно не спасти. Дым повсюду пробивался сквозь доски палубы, а посвежевший ветер превратил тлеющее пламя в бушующее – языки его тут и там вырывались на поверхность, провозглашая суровую истину столь откровенно, что скрыть ее оказалось невозможно. Миссис Харди и Мэри проявили стойкость, когда им объявили, что они должны быть готовы покинуть судно по первому требованию. Стремительно подготовили шлюпки, матросы старательно законопатили все отверстия, через которые мог вырваться огонь. Скоро несчастная «Бренда» превратилась в плавучую топку, и прозвучал приказ: «В шлюпки!» Первыми, разумеется, сошли женщины – по счастью, на этом торговом судне других пассажиров не было, а потому обошлось без паники, – и вот шлюпки одна за другой отчалили. Та, в которую посадили женщин, дожидалась поблизости – капитан намеревался покинуть судно последним.
Эмиль оставался с ним рядом, пока капитан его не отослал: повиновался он неохотно, однако, как оказалось, на свое счастье, ибо как только он спустился в шлюпку, качавшуюся на волнах далеко внизу – ее наполовину скрывало облако дыма, – мачта, подсеченная пламенем, что бушевало во чреве судна, с треском обрушилась, сбросив капитана Харди за борт. Шлюпка быстро подошла к нему – он вынырнул из-под обломков, Эмиль спрыгнул в воду и спас его, ибо капитан был ранен и без сознания. После этого несчастного случая командование перешло к молодому человеку, и он тут же приказал матросам грести изо всех сил, ибо в любой момент мог прогреметь взрыв.
Остальные лодки были вне опасности, дожидались рядом, чтобы не пропустить изумительное, хотя и трагическое зрелище – пылающее судно, брошенное на просторе моря: огонь озарял тьму и отбрасывал рдяные отсветы на воду, на которой тут и там виднелись хрупкие шлюпки с бледными от страха лицами – все повернулись к обреченной «Бренде», которая медленно погружалась в свою водяную могилу. Финала, впрочем, не видел никто, ибо ветер отбросил зрителей прочь и разметал в разные стороны – и некоторых новая встреча ждет только тогда, когда море вернет своих мертвецов.
Шлюпка, за судьбой которой нам предстоит наблюдать, к рассвету оказалась в одиночестве, а перед уцелевшими предстала вся опасность их положения. Воду и пищу погрузить успели, равно как и, по возможности, все необходимое для удобства и безопасности; но было совершенно очевидно, что с двумя женщинами, тяжелораненым и семью матросами провизии надолго не хватит – жертвы кораблекрушения срочно нуждались в помощи. Единственная их надежда состояла в том, что им встретится какое-то судно, хотя крепкий ветер, дувший всю ночь, унес их далеко от морских путей. Все цеплялись за эту последнюю надежду и коротали томительные часы, разглядывая горизонт и подбадривая друг друга предсказаниями скорого спасения.
Второй помощник Хоффман проявлял чудеса храбрости и сноровки, хотя неожиданно свалившаяся на него ответственность и давила на плечи; положение капитана представлялось безнадежным, горе его несчастной супруги разрывало сердце, а слепая вера юной девушки в способность молодого моряка их спасти говорила ему о том, что поколебать эту веру нельзя ни единым проявлением страха или сомнения. Матросы пока охотно подчинялись приказам, однако Эмиль знал, что голод и отчаяние способны превратить их в свирепых животных – и тогда ему придется прибегнуть к суровым мерам. И вот, собрав в кулак всю свою волю, он держался с несокрушимым мужеством, бодро говорил о том, что шансы на спасение велики, – в результате именно к нему все инстинктивно тянулись за поддержкой и советом.
Первые день и ночь прошли без особых тягот, но к третьему дню все пали духом, надежда угасала. Раненый бредил, жена его обессилела от тревоги и неопределенности, девушка ослабела от голода – половину своего сухаря она отдала матери, а своей порцией воды смочила обметанные лихорадкой губы отца. Матросы бросили весла и сидели в угрюмом ожидании, в открытую обвиняя своего начальника в том, что он не последовал их советам; некоторые требовали еще еды, все до одного представляли опасность, ибо голод и боль пробудили все их животные инстинкты. Эмиль делал все, что мог, но смертному человеку не под силу было что-то изменить, оставалось лишь обращать изможденное лицо к беспощадному небу – но оно не утоляло жажды и каплей дождя – и к бескрайнему морю – но ни один парус не подарил надежды их жаждущим взорам. Весь день Эмиль пытался обнадежить и утешить своих спутников, хотя его самого терзал голод, мучила жажда и томил закравшийся в сердце страх. Матросам он рассказывал занимательные истории, умолял держаться ради беспомощных женщин, обещал награду, если они, пока еще есть силы, будут продолжать грести, чтобы вернуться к прежнему курсу, – где он находится, Эмиль мог прикинуть приблизительно, – и тем самым увеличить шансы на спасение. Он натянул тент из парусины над раненым страдальцем и по-сыновнему за ним ухаживал, утешал его жену, пытался отвлечь бедную девушку – пел ей все песни, какие знал, пересказывал свои приключения на море и на суше, пока она не улыбалась, укрепившись духом: завершались эти приключения благополучно.
Настал четвертый день, запасы еды и воды почти иссякли. Эмиль предложил сберечь оставшееся для больного и женщин, но двое матросов взбунтовались и потребовали свою долю. Эмиль, подавая пример, отказался от своей, то же сделали еще несколько честных мужчин, с тем неброским героизмом, который так часто проявляют люди простые, но мужественные. Другие застыдились, и еще сутки в крошечном мирке, полном страдания и упований, царил хрупкий мир. Однако ночью, когда Эмиль, чьи силы иссякли, передал вахту самому надежному из матросов, чтобы на час сомкнуть глаза, те самые двое добрались до запасов и похитили оттуда остатки хлеба и воды, а также единственную бутылку бренди, которую до того тщательно хранили, чтобы поддерживать силы и делать стоялую воду пригодной для питья. Полубезумные от жажды, они жадно набросились на спиртное, и к утру один впал в ступор, из которого так и не вышел, а другой ополоумел от алкоголя: когда Эмиль попытался его вразумить, он прыгнул за борт и утонул. Остальных так ужаснула эта страшная сцена, что они сделались покорными, и шлюпка продолжала дрейфовать вместе со своим злосчастным экипажем из исстрадавшихся тел и душ.
Их ждало еще одно испытание – и оно ввергло их в полное отчаяние. Показался парус, в первый момент всех обуяла страшная радость, но она вылилась в горькое разочарование: судно прошло мимо, не заметив на расстоянии сигналов, которые они ему посылали, не расслышав исступленных криков о помощи, раздававшихся над волнами. Тут Эмиль пал духом: капитан явно умирал, да и женщины дошли до последней крайности. Он держался до вечера, а потом, в темноте, которую нарушали лишь слабое бормотание раненого, тихие молитвы его горемычной жены и непрестанный шорох волн, спрятал лицо в ладонях и в течение часа корчился в тихих муках, которые прибавили ему больше возраста, чем долгие годы счастливой жизни. Его угнетали не физические лишения, хотя голод и слабость было сносить нелегко; худшим было мучительное бессилие перед лицом нависшего над ними жестокого рока. Судьба матросов не сильно его тревожила – подобные невзгоды были частью выбранного ими жизненного пути; но его любимый командир, славная женщина, относившаяся к нему с такой добротой, и милая девушка, чье присутствие так скрашивало долгое плаванье, – если бы только в его силах было спасти их от мучительной смерти, он с радостью заплатил бы за это жизнью.
Он сидел, уронив голову на руки, согбенный под тяжестью первого серьезного испытания в его молодой жизни, над головой – беззвездное небо, внизу – неспокойное море, а вокруг – страдания, прекратить которые он не в силах; и тут тишину нарушил тихий звук – он вслушался, будто во сне. Мэри пела песню своей матери, рыдавшей в ее объятиях, ибо долгие душевные терзания окончательно ее изнурили. Голос был слабый, срывающийся, поскольку губы у девушки запеклись от жажды, однако любящее сердце инстинктивно обратилось в этот час отчаяния к великому Кормчему, и Он услышал ее негромкий зов. То был милый старинный гимн, который часто исполняли в Пламфилде; Эмиль слушал, и счастливое прошлое явилось ему с такой отчетливостью, что затмило собой горькое настоящее – он вновь оказался дома. Казалось, разговор с тетей Джо произошел только вчера, и, ощутив резкий укол совести, он подумал: «Алая нить! Я должен помнить про нее и исполнить свой долг до конца. Вперед прямым курсом, старина; если уж не можешь вернуться в порт, нужно пойти ко дну с поднятыми парусами».
И вот, пока нежный голосок убаюкивал изможденную женщину, насылая прерывистую дрему, Эмиль ненадолго забыл о своем бремени – сон перенес его в Пламфилд. Он видел родных и друзей, слышал знакомые голоса, чувствовал пожатие дружественных рук и будто бы говорил самому себе: «Что ж, если нам не суждено больше увидеться, им не будет за меня стыдно».
Тут громкий крик вырвал его из краткого забытья, а капля, упавшая на лоб, сообщила, что наконец-то пошел долгожданный дождь, принеся с собой избавление; дело в том, что выносить жажду тяжелее, чем голод, зной или холод. Все с радостными восклицаниями раскрыли запекшиеся губы, подставили ладони, расстелили одежды, чтобы ловить крупные капли – они вскоре хлынули потоком, охладили горячечный лоб больного, смирили муки жажды и освежили истомленные тела. Дождь шел всю ночь, и всю ночь жертвы кораблекрушения радовались спасительной влаге, дух их креп – они воспрянули, точно растения от божьей росы. Утром тучи расступились, Эмиль вскочил на ноги, изумительным образом укрепленный и ободренный этими часами молчаливой признательности за ответ на мольбы о помощи. Но и это было еще не все: окинув взглядом горизонт, он отчетливо увидел на фоне розового неба белые паруса судна – оно находилось так близко, что удавалось различить вымпел на верхушке мачты и черные фигурки на палубе.