естные рекомендации; это привело в восторг его друзей, и мраморный носик несчастного отчетливо сморщился от обиды, когда в ответ на особенно ядовитый выпад зазвучали презрительные аплодисменты. Засим явилась очаровательная маленькая Геба – она переливала нектар из серебряного чайничка в синюю фарфоровую чашечку. Она тоже стала предметом назидания: профессор отметил, что древний нектар был напитком, который веселил, но не опьянял, – и пожалел о том, что увлечение американок этим классическим яством пошло им во вред, по причине умственного развития, порожденного их культурой. Шпилька в адрес современных служанок, сильно уступающих в ловкости этой древней подавальщице, заставила статую зарумяниться под слоем пудры – и зазвучали громкие аплодисменты, ибо зрители опознали в ней Долли и любознательную субретку.
Следующим был представлен Юпитер во всем своем величии – они с супругой занимали центральные пьедесталы в полукруге бессмертных. Верховный бог был неподражаем: волосы тщательно уложены вокруг высокого чела, борода небожителя, серебряные молнии в одной руке, а в другой – розга, которой явно не раз пользовались. У ног его стояло крупное чучело орла из музея, а благожелательное выражение царственного лика свидетельствовало о том, что бог в хорошем настроении – оказалось, не зря, ибо ему отвесили немало комплиментов по поводу его мудрого правления, долговременного мира в его владениях и многочисленности исполненных совершенств Паллад, которые выходили ежегодно из его умной головы[414]. Эти и другие приятные слова были встречены приветственными криками, так что громовержец не удержался и благодарственно кивнул. «Юпитер, ты не сердишься – значит ты доволен», – хихикнул кто-то, подтверждая, что лесть приятна не только людям, но и богам.
Что до госпожи Юноны с ее павлинами, швейной иглой, писчим пером и половником – ей не удалось так легко отделаться: профессор набросился на нее со всевозможными, чрезвычайно потешными обвинениями, критикой и даже оскорблениями. Были упомянуты ее хозяйственная нерадивость, привычка совать свой нос в чужие дела, ее острый язычок, дурной нрав и ревнивость, – впрочем, за этим последовали похвалы ее мастерству во врачевании ран и разрешении споров между воинственными героями, равно как и ее любовь к юношеству, как олимпийскому, так и земному[415]. Слова эти были встречены взрывами хохота, которые прерывало шипение некоторых молодых людей: они не могли стерпеть даже шутливого неуважения к ненаглядной их матушке Баэр, она же, впрочем, от души всем этим наслаждалась – это было заметно по блеску глаз и по тому, как непроизвольно морщились ее губы.
Место Вулкана занял жизнерадостный Вакх, сидевший верхом на бочке; он выглядел чрезвычайно довольным жизнью с кружкой пива в одной руке, бутылкой шампанского – в другой и с виноградным венком на курчавой голове. Ему пришлось выслушать краткую лекцию о воздержании, подлинными адресатами которой стали щеголеватые юные джентльмены, подпиравшие стены зрительного зала. Было замечено, что в один момент лекции Джордж Коул спрятался за колонну, в другой – Долли пихнул локтем своего соседа, а потом весь ряд разразился дружным хохотом, когда профессор бросил на них свирепый взгляд сквозь большие очки, после чего предал все их вакханалии сперва гласности, а потом и анафеме.
Сквитавшись с любителями выпить, ученый муж повернулся к дивной Диане, белой и недвижной, как и гипсовый олень с нею рядом, при сандалиях, луке и полумесяце – безупречная и, безусловно, самая удачная статуя из всего спектакля. Наш критик обратился к ней с отеческой лаской: упомянул о ее убежденном безбрачии, приверженности атлетическим занятиям и о пророческом даре, изысканно высказался по поводу подлинного искусства, после чего перешел к последней фигуре.
То был Аполлон в полном облачении: локоны его были искусно начесаны на лоб, чтобы скрыть тщательно выбеленную повязку на одном глазу, изящные ноги поставлены в нужную позу, и казалось, что вдохновенные персты собираются извлечь божественную музыку из посеребренного печного колосника, который заменял ему лиру. Последовало описание его божественных свойств, равно как и его мелких недостатков и прегрешений, среди которых были отмечены пристрастие к фотографии и игре на скрипке, попытки основать собственную газету и избыточная любовь к обществу муз; после последнего обвинения барышни-студентки захихикали и зарделись, а юноши насмешливо зафыркали: любую беду проще сносить в компании, а этот грех чувствовали за собой многие.
Завершив представление еще одной забавной шуткой, профессор благодарственно поклонился; его несколько раз вызывали на поклоны, а потом занавес наконец упал, но недостаточно быстро – зрители успели увидеть, как Меркурий вовсю дрыгает освобожденными ногами, Геба выронила чайник, Вакх едет верхом на бочке, а миссис Юнона постукивает язвительного толкователя по голове линейкой Юпитера.
Зрители потянулись в столовую ужинать, на сцене же царила страшная неразбериха: боги и богини, крестьяне и бароны, горничные и плотники поздравляли друг друга с успехом своего предприятия. Сменив облачения, актеры и актрисы вскорости присоединились к своим гостям, дабы, вместе с кофе, щедро испить признательности и остудить стыдливый румянец мороженым. Миссис Мег испытала несказанные гордость и радость, когда мисс Камерон подошла к ней – Мег сидела рядом с Джози, а Деми подавал им еду – и произнесла с такой сердечностью, что усомниться в искренности ее похвалы оказалось невозможно:
– Миссис Брук, теперь мне понятно, откуда у ваших детей такой талант. Барону – мои комплименты, и надеюсь, что следующим летом вы позволите мне давать уроки ее «малышке Долли», когда мы будем жить у моря.
Нетрудно себе вообразить, как было принято это предложение, равно как и дружеские похвалы того же доброжелательного критика в адрес усилий Бомонта и Флетчера, которые поспешили уточнить, что этот пустячок – всего лишь попытка объединить в одном замысле природу и искусство, минимально вовлекая в дело изысканный слог и пышные декорации. Все были в приподнятом настроении, в особенности – «малышка Долли», которая танцевала, точно блуждающий огонек, с легконогим Меркурием, а также Аполлон, который прогуливался под ручку с маркизой: она, похоже, оставила все свое кокетство в гримерной вместе с румянами.
Когда все завершилось, миссис Юнона обратилась к Юпитеру – она крепко держалась за его руку, пока они брели домой по заснеженным тропинкам.
– Душенька Фриц, Рождество – лучшее время меняться к лучшему, и я обещаю, что никогда больше не буду проявлять нетерпение и раздражительность при общении с любимым мужем. Я знаю, что такое случается, и хотя ты никогда не высказываешь своих обид вслух, в шутках Лори есть своя доля правды, и они задели меня за живое. Отныне я буду образцовой женой, ибо в противном случае чем я заслужила самого прекрасного, самого безупречного мужчину на свете?
И, в порыве театрального настроения, миссис Юнона нежно обняла своего замечательного Юпитера в ярком свете луны, к величайшему удовольствию многочисленных зрителей, которые шагали по тропинке следом.
Словом, все три пьесы прошли с большим успехом, и это веселое Рождество надолго осталось в памяти у членов семейства Марч; Деми получил ответ на невысказанный вопрос, для Джози осуществилась самая сокровенная ее мечта, а миссис Джо, благодаря шуткам толкователя, превратила занятую жизнь профессора Баэра в ложе, устланное розами, ибо действительно сумела измениться к лучшему. Несколько дней спустя она получила награду в форме исполненного добродетельных мыслей письма от Дана – это письмо уняло все ее тревоги и исполнило ее радости, хотя Дану она об этом сказать не смогла, поскольку он не сообщил обратного адреса.
Глава пятнадцатая. В ожидании
– Душа моя, у меня для тебя дурные новости, – объявил профессор Баэр в начале января, входя в комнату.
– Говори скорее. Я не в силах ждать, Фриц! – воскликнула миссис Джо, выронив рукоделие и вскочив на ноги, дабы отважно принять выстрел в лицо.
– Нужно ждать и надеяться, свет моего сердца. Подойди, давай вместе укрепимся духом. Судно Эмиля потерпело крушение, о нашем мальчике пока нет вестей.
Хорошо что мистер Баэр заранее заключил жену в свои крепкие объятия, ибо она едва не упала; впрочем, почти сразу взяла себя в руки и, сев рядом с любимым мужем, выслушала все, что он имел ей сказать. От судовладельцев в Гамбурге поступили новости, основанные на словах уцелевших моряков, и Франц немедленно переслал их дяде телеграммой. Одна шлюпка уцелела вместе со всеми, кто в ней находился, – оставалась надежда, что спасутся и другие, хотя две все-таки пошли ко дну. Эти бессвязные вести доставил быстроходный пароход, в любой момент могли поступить новые; добрый Франц не стал, впрочем, уточнять, что, по словам моряков, капитанская шлюпка затонула сразу после падения мачты (дело в том, что ее отхода не было видно за дымом, а потом буря расшвыряла всех остальных). Грустные новости стремительно долетели до Пламфилда, и он погрузился в глубокую скорбь по жизнерадостному Командору, который никогда больше не войдет в любимый дом со своей веселой песней. Миссис Джо отказывалась верить, упорно твердя, что Эмиль переживет любой шторм и еще вернется, живой и здоровый. Хорошо, что она цеплялась за эту надежду, ибо гибель родного сына тяжело подействовала на мистера Баэра – ведь сыновья сестры действительно были ему родными, он никак не отличал их от собственных. У миссис Юноны появилась возможность выполнить свое рождественское обещание, и она так и поступила: говорила об Эмиле в бодром тоне, даже когда надежда совсем истаивала и на сердце у нее делалось тяжело. Если что и могло хоть частично утишить скорбь Баэров по утрате одного из мальчиков, так это приязнь и сострадание остальных. Франц одно за другим слал им телеграфные сообщения, Нат писал из Лейпцига письма, полные любви, а Том донимал судовых агентов, требуя новостей. Даже занятой Джек прислал необычайно теплое письмо; Долли с Джорджем часто приезжали в гости, привозили самые красивые цветы и самые изысканные конфеты, чтобы подбодрить миссис Баэр и подсластить горе Джози, а добряк Нед приехал из самого Чикаго, чтобы пожать им руки и произнести (в глазах у него стояли слезы):