– Уж так я хотел поскорее что-то узнать о нашем дружище, что не смог усидеть дома.
– Это очень приятно, я вижу, что научила мальчиков братской любви, даже если не научила больше ничему, и они до конца жизни будут переживать друг за друга, – заметила миссис Джо, когда Нед уехал.
Роб писал бессчетные ответы на письма сочувствия – из них стало ясно, как у Баэров много друзей; неумеренных похвал в адрес Эмиля хватило бы и на героя, и на святого – будь они правдой; старшие сносили беду терпеливо, ибо в суровой школе жизни им успели преподать урок покорности, а вот молодежь бунтовала: некоторые, вопреки всему, не теряли надежды, другие с первой же минуты впали в отчаяние, а малышка Джози, кузина Эмиля и подруга его детских игр, сокрушалась так, что утешить ее не мог никто. Нан тщетно поила ее успокоительным, ободряющие слова Дейзи улетали с ветром, а уловки Бесс, направленные на то, чтобы приободрить кузину, ни к чему не приводили. У Джози осталось единственное занятие – рыдать в материнских объятиях и говорить о кораблекрушении, мысль о котором не покидала ее даже во сне; миссис Мег совсем уж было растревожилась за состояние дочери, но тут мисс Камерон прислала Джози очень доброжелательную записку, в которой призывала бестрепетно усвоить первый урок подлинной трагедии и уподобиться жертвенным героиням, роли которых она так любила играть. Это несколько успокоило девочку, и она предприняла соответствующую попытку, в чем ей немало поспособствовали Тедди и Окту: Тедди очень расстроился, когда погас привычный бодрый фонарик милого светлячка, и стал ежедневно вывозить кузину на длинные прогулки, впрягая в тележку вороную кобылку, а та постоянно потряхивала серебряными колокольчиками, и они звенели так весело, что Джози невольно прислушивалась. Тед возил ее по заснеженным дорогам со скоростью, от которой кровь у нее в жилах пускалась в пляску, и возвращал домой окрепшей и утешенной светом солнца, свежим воздухом и приятной компанией – против трех этих целительных снадобий не устоит ни один юный страдалец.
Поскольку Эмиль, живой и здоровый, помогал выхаживать капитана Харди на борту чужого судна, все эти терзания вроде как пропали втуне; однако это не так, потому что множество сердец потянулись друг к другу под воздействием общего горя, научились терпению, состраданию, сожалению об ошибках, которые тяжким грузом ложатся на совесть, когда тот, кого ты обидел, уходит, – все эти важнейшие уроки еще пригодятся в самый горький час. Много недель в Пламфилде царило безмолвие, а на сосредоточенных лицах обитателей холма отражалась та же печаль, что и на лицах обитателей долины. С Парнаса доносилась священная музыка – дабы утешить всех, кто ее услышит; маленький домик засыпали подарками для юной плакальщицы, и флаг Эмиля висел, приспущенный, на крыше, где он перед самым отъездом сидел с миссис Джо.
Недели тянулись томительно, и вдруг, нежданно-негаданно, явилась новость: «Жив, скоро прибудут письма». Флаг тут же взвился, в колледже зазвонили колокола, громыхнула давно стоявшая без дела пушечка Тедди, и целый хор счастливых голосов воскликнул: «Слава Господу!» – все метались с места на место, смеялись, плакали, обнимались в пароксизме счастья. Вскоре пришли долгожданные письма, в которых была рассказана история кораблекрушения: вкратце – Эмилем, в ярких красках – миссис Харди, с признательностью – капитаном, а Мэри прибавила несколько ласковых слов, которые тут же покорили все сердца и показались слаще прочих. Никогда еще письма не читали и не передавали из рук в руки с таким рвением; никогда их так не обсуждали и не проливали над ними столько слез; миссис Джо носила их в кармане, если только их не носил в своем мистер Баэр, и оба перечитывали их всякий раз, прежде чем помолиться перед сном. Отправляясь на занятия, профессор опять гудел, точно большая пчела, а на лбу у матушки Баэр разгладились морщины, пока она описывала эту историю в письмах к заждавшимся друзьям, временно отложив в сторону свои романы. Хлынули потоки поздравлений, тут и там мелькали сияющие лица. Роб поразил родителей, сочинив стихотворение, которое оказалось чрезвычайно удачным для поэта его возраста, Деми же положил его на музыку, дабы спеть, когда вернется юный моряк. Тедди в буквальном смысле стоял на голове, носился по окрестностям верхом на Окту, точно второй Пол Ревир[416], – правда, в отличие от первого, он нес хорошие новости. Но самое главное – маленькая Джози подняла головку, точно подснежник, и расцвела краше прежнего, ибо вытянулась и посерьезнела; тень пережитого горя слегка приглушила ее былую жизнерадостность: стало ясно, что она хорошо усвоила урок, который преподала ей необходимость сыграть на вечной сцене, где каждому выпадает его собственная роль, в великой пьесе под названием «жизнь».
Потянулось новое ожидание: жертвы крушения направлялись в Гамбург, где им предстояло провести некоторое время прежде, чем отправиться домой, – «Бренда» принадлежала дядюшке Герману, капитан должен был представить ему доклад. Было решено, что Эмиль останется на свадьбу Франца – ее отложили по причине траура, завершившегося столь радостно. Все эти планы выглядели особенно заманчиво после тяжелых переживаний – и ни одна весна еще не начиналась так радостно, как эта, ибо, говоря словами Тедди,
Прошла зима тревоги нашей,
Вновь торжествуют Баэра сыны!
Дело в том, что настоящие «сыны Баэра» считали Франца и Эмиля своими старшими братьями.
Матери семейств взялись за стирку-уборку – не только ввиду подготовки к очередному выпускному, но и чтобы достойно принять молодоженов, которые собирались приехать в Пламфилд в свадебное путешествие. Составлялись грандиозные планы, готовились подарки – все очень радовались, что снова увидят Франца, хотя подлинным героем считался, разумеется, сопровождавший молодую чету Эмиль. Милые дамы и помыслить не могли, какой сюрприз их ожидает, они лишь развивали свои невинные замыслы и сокрушались, что не все мальчики будут дома в момент приезда их старшего и их Касабланки[417].
Оставим их посреди счастливых трудов и ожиданий и проследим, как поживают другие отсутствующие мальчики: ведь и они ждут и трудятся в надежде на лучшее будущее. Нат целеустремленно продвигался по пути, который столь мудро избрал, пусть он и не оказался выстлан цветами, а, напротив, весьма тернист и труден, ведь Нат познал вкус вольной жизни и удовольствия, когда откусывал кусочки запретного плода. Урожай он собрал довольно скромный, однако не забыл принципа: «Что посеешь, то и пожнешь» – и среди многих сорняков оказались и налитые колосья. Днем он давал уроки, а по вечерам играл на скрипке в низкопробном театрике, при этом учился столь усердно, что педагог его нарадоваться не мог и держал его в уме как многообещающего студента, достойного хорошего шанса – если таковой представится. Разгульные друзья его позабыли, а вот старые остались рядом и дружно пытались подбодрить, когда усталость и тоска по дому нагоняли на него уныние. Настала весна, дела пошли на поправку: расходы сократились, работа стала приятнее, а жизнь легче, ведь зимние ветры больше не дули в спину под легкой одежкой, а мороз не щипал пальцы ног, неустанно шагавших вперед в старых башмаках. Долги больше Ната не обременяли, год вдали от дома подходил к завершению, а в случае, если усердный ученик решит остаться в Германии, герр Бергман возлагал на него определенные надежды, которые должны были обеспечить ему самостоятельность – по крайней мере, на какое-то время. Так что Нат прогуливался под липами без прежней тяжести в сердце, а майскими вечерами ходил по городу с небольшим студенческим оркестром – они играли перед теми домами, где он когда-то сиживал в качестве гостя. Никто не узнавал его в темноте, хотя среди слушателей часто оказывались старые знакомые, и однажды Минна бросила ему денег – он покорно принял их как часть справедливого наказания, ибо его терзала мысль о собственных грехах.
Награда воспоследовала даже раньше, чем Нат рассчитывал, и оказалась достойнее, чем он, по собственному мнению, заслужил; тем не менее сердце его дрогнуло от радости, когда в один прекрасный день учитель объявил, что его, в числе других многообещающих студентов, приглашают в члены музыкального общества, которому в июле следующего года предстоит принять участие в крупном праздновании в Лондоне. Эта весть стала не только честью для скрипача, но и радостью для мужчины: он окажется ближе к дому, а кроме того, перед ним открывается возможность продвижения на избранном поприще, да еще и заработка.
– Постарайся помочь Бахмайстеру в Лондоне с английским языком, и, если все пройдет хорошо, он с удовольствием возьмет тебя с собой в Америку – они отплывают туда в начале осени, чтобы давать зимой концерты. Ты сильно преуспел в последние месяцы, я возлагаю на тебя большие надежды.
Поскольку у великого Бергмана не было привычки хвалить своих учеников, радость и гордость наполнили всю душу Ната – и он стал трудиться еще усерднее, дабы исполнить пророчество педагога. Он считал, что поездка в Англию – предел счастья, но пределы раздвинулись, когда в начале июня к нему в гости ненадолго приехали Франц с Эмилем и привезли целый ворох хороших новостей, добрых пожеланий и желанных подарков для нашего одиночки – он едва удержался, чтобы не броситься им на шею и не зарыдать, как барышня, так он был рад видеть старых друзей. Как он гордился тем, что они застали его в тесной каморке, занятым настоящим делом, а не фатом, прожигающим жизнь на чужие деньги! С каким воодушевлением поведал он им о своих планах, заверил, что не имеет никаких долгов, и выслушал их хвалу за успехи в музыке, а также уважительные отзывы о его бережливости и упорстве в добродетели! Какое он испытал облегчение, когда сознался в своих прегрешениях, а друзья только посмеялись и сообщили, что и им пришлось пережить подобное – и в итоге они многому научились. Было