– Ничего себе! А я всегда думала, что лорды и леди только тем и занимаются, что разъезжают в каретах, запряженных шестерками, танцуют на балах и ходят на приемы к королеве в треуголках, со шлейфами и в перьях! – воскликнула неискушенная юная барышня из глуши штата Мэн, куда даже иллюстрированные газеты добирались довольно редко.
– Вовсе нет; лорд Аберкромби приехал в Америку изучать устройство нашей тюремной системы, а миледи интересуется школами: оба они люди высокородные, но при этом отличаются простотой обращения и отменным здравомыслием. Кстати, они далеко не молоды и не особо хороши собой, а одеваются без всяких изысков – так что не ждите никакого великолепия. Мистер Лоренс рассказал мне вчера вечером про одного своего друга: тот встретил милорда в прихожей, посмотрел на его простецкое пальто и красное лицо, принял его за кучера и сказал: «Так, милейший, и что вам тут понадобилось?» Лорд Аберкромби скромно назвал свое имя и сообщил, что приглашен к ужину. Несчастный простофиля страшно смутился и потом говорил: «И что бы ему было не надеть свои ордена и подвязки? Тогда сразу было бы понятно, что он – лорд».
Девушки вновь расхохотались, и по громкому шуршанию стало понятно, что они прихорашиваются в преддверии визита именитой гостьи. Даже миссис Джо оправила воротничок, а миссис Мег убедилась, что капор не съехал на сторону; Бесс встряхнула кудряшками, а Джози, не скрываясь, поглядела в зеркало: дело в том, что все они были женщинами, несмотря на склонность к философии и филантропии.
– А нам нужно будет встать? – поинтересовалась одна из барышень, немало взволнованная предстоящей честью.
– Это будет вполне уместно.
– А нужно будет пожать ей руку?
– Нет, я представлю вас всех разом, в качестве верительных грамот хватит ваших симпатичных лиц.
– Жаль, я не надела свое лучшее платье. Надо было нас предупредить, – прошептала Салли.
– То-то же мои удивятся, когда я скажу, что к нам приезжала настоящая леди! – выпалила другая барышня.
– Милли, не прикидывайся, что никогда не видела благородную даму. Мы тут не из полной глуши, – укорила ее статная барышня: среди предков ее были пассажиры «Мэйфлауэра»[428], и она считала себя ровней всем коронованным особам Европы.
– Тише, идет! Мамочки, вот это капор! – театральным шепотом возгласила хохотушка.
И все глаза скромно опустились на занятые делом руки. Дверь открылась, вошла миссис Лоренс с гостьей.
Барышни опешили, осознав – после того как прозвучали общие приветствия, – что представительница древнего благородного рода представляет собой дородную даму в неброском платье и поношенном чепце; в одной руке у нее портфель с бумагами, в другой – блокнот. При этом лицо ее лучилось доброжелательностью, в мелодичном голосе звучала ласка, повадка сразу располагала к себе, а во всей фигуре сквозил тот не поддающийся описанию аристократизм, который хорош без всякой красоты и заставляет забыть об одежде – остроглазые девушки, никогда ничего не пропускавшие, сохранили этот момент в памяти.
Воспоследовала короткая беседа, посвященная появлению, умножению и успехам этого конкретного класса, после чего миссис Джо перевела разговор на труды дамы-англичанки: ей хотелось показать своим ученицам, что титул мало весит без труда, а богатство бессмысленно без филантропии.
Девушкам полезно было узнать о вечерних школах: благотворительницами и преподавательницами в них выступали женщины, которых они знали и уважали; о громких протестах мисс Кобб, благодаря которым удалось принять закон против домашнего насилия; о миссис Батлер, спасительнице заблудших душ, о миссис Тейлор, которая устроила в одной из комнат своего особняка библиотеку для слуг, о лорде Шафтсбери[429], строившем жилища для бедных в лондонских трущобах; о реформе тюремной системы, о том, как самоотверженно богатые и великие трудятся, чтобы помогать скромным и бедным. Такого сильного впечатления не произвела бы ни одна лекция – беседа воспламенила в девушках желание творить добро, когда они до этого дорастут, – ведь им было прекрасно известно, что даже в столь замечательной стране, как Америка, еще многое предстоит сделать, прежде чем она станет такой, какой быть должна: воистину справедливой, свободной и великой. Кроме того, они быстро осознали, что леди Аберкромби относится ко всем присутствующим как к равным – от представительной миссис Лоренс до маленькой Джози: та схватывала каждую подробность и решила про себя, что при первой возможности заведет такие же английские башмаки на толстой подошве. Никто и помыслить не мог, что у этой дамы – богатый особняк в Лондоне, замок в Уэльсе и роскошное сельское поместье в Шотландии: она с восхищением отзывалась о Парнасе, называла Пламфилд «милым старым домом», а колледж, по ее мнению, делал честь всем, кто был с ним связан. Разумеется, все в итоге несколько загордились и, когда миледи их покинула, отложили в памяти сердечное рукопожатие сановитой англичанки, равно как и ее слова:
– Мне отрадно, что эта сфера женского образования, которой столь часто пренебрегают, здесь на высоте. Хочу поблагодарить моего друга, миссис Лоренс, за одну из самых очаровательных картин, какие я видела в Америке: Пенелопа среди своих служанок[430].
Множество улыбающихся лиц смотрели вслед удалявшимся крепким башмакам, а уважительные взгляды провожали поношенный чепец, пока он не скрылся из глаз, – и все девушки ощущали по отношению к титулованной гостье куда более искреннее уважение, чем если бы она явилась в карете, запряженной шестеркой лошадей, и со всеми своими бриллиантами.
– Мне теперь больше по душе «малые дела». Научиться бы только преуспевать в них, как и леди Аберкромби, – произнесла одна из девушек.
– Слава богу, петли я сегодня обметала удачно; она посмотрела на них и сказала: «А что, искусно сработано», – добавила другая, гордясь честью, которой удостоилось ее бумазейное платьице.
– Манеры у нее такие же милые и ласковые, как у миссис Брук. Никакой заносчивости и снисходительности, которых я ждала. Теперь я понимаю, что вы имели в виду, миссис Баэр, когда говорили, что воспитанные люди во всем мире одинаковы.
Миссис Мег кивнула в ответ на комплимент, а миссис Баэр произнесла:
– Я никогда не прогляжу воспитанного человека, а вот сама, боюсь, вряд ли слыву образцом светских манер. Рада, что вам пришелся по душе этот визит. Ну, молодежь, если вы не хотите, чтобы Англия обошла нас по всем статьям, придется вам потрудиться, чтобы шагать с ней в ногу: как видите, наши сестры-англичанки не сидят сложа руки, не тратят время на рассуждения, к какому кругу они принадлежат, а отправляются туда, куда их ведет долг.
– Мы будем очень стараться, мэм, – от всей души отвечали девушки и потянулись к выходу со своими корзинками для рукоделия, рассуждая про себя, что, даже если им не суждено сравняться с Гарриет Мартино[431], Элизабет Браунинг[432] или Джордж Элиот, ничто не мешает им стать благородными, деятельными, независимыми женщинами и получить самый драгоценный титул из уст благодарных бедняков – таким не пожалует ни одна королева.
Глава восемнадцатая. Выпускной
Клерк, отвечающий за погоду, явно благоволит молодым людям и по большей части обеспечивает в дни выпускных балов яркое солнце. День этой занимательной церемонии выдался в Пламфилде особенно погожим, с обычными для него украшениями: розами, клубникой, девушками в белых платьях, юношами с улыбкой на лице, гордыми друзьями и величественными сановниками, исполненными заслуженного удовлетворения тем, какая в этом году выдалась жатва. Поскольку колледж Лоренса был и мужским, и женским, присутствие студенток добавляло событию оживления и изящества, которые начисто отсутствуют там, где более привлекательная половина человечества представлена только в роли гостий. Те же руки, которые переворачивали страницы ученых книг, оказались наделены должной ловкостью, чтобы украсить вестибюль цветами; глаза, уставшие от учебы, глядели на прибывающих гостей, лучась теплом и гостеприимством, а под муслиновыми платьями бились сердца, исполненные честолюбия, надежд и отваги – тех же, что и сердца под сюртуками главенствующего пола.
Холм, где стоял колледж, Парнас и старый Плам заполонили жизнерадостные лица: студенты, преподаватели и гости сновали туда-сюда в радостном возбуждении. Каждого сердечно приветствовали, вне зависимости от того, являлся ли он в роскошном экипаже или приходил пешком, чтобы полюбоваться, как умненький сын или дочь получают положенные почести в этот счастливый день, венчающий тяжкие труды заслуженной наградой. Мистер Лори с женой входили в комитет по приему гостей, и их изысканный дом был переполнен. Миссис Мег, при которой состояли Дейзи и Джози, пользовалась большим спросом среди студенток: помогала добавить к туалету последний штрих, надзирала за приготовлением закусок, руководила украшением комнат. У миссис Джо тоже был хлопот полон рот: во-первых, она была женой президента колледжа, во-вторых – мамой Теда: потребовались весь авторитет и хитроумие этой энергичной дамы, чтобы заставить его надеть парадный костюм.
И не то чтобы он возражал против парадной одежды – вовсе нет; Тед очень любил хорошо одеваться и, благодаря высокому росту, уже отлично смотрелся во фрачной паре, подаренной ему приятелем-денди. Выглядел он в ней довольно уморительно, но все равно надевал ее, невзирая на насмешки приятелей, и втайне вздыхал по цилиндру – но тут суровая мама решительно сказала «нет». Тед уверял, что в Англии мальчики носят цилиндры уже в десятилетнем возрасте и это «жутко красиво», но мама лишь отвечала, утешительно погладив его рыжие вихры:
– Дитя мое, ты и без того выглядишь так, что животик надорвать можно, а если напялишь еще и цилиндр, кому-то из нас двоих придется бежать из Пламфилда, подальше от насмешек и презрения. Довольно и того, что ты выглядишь как призрак официанта, и не проси о самом нелепом головном уборе, какой существует на свете.