нности доставят домой: ее «подстрекатель» оказался самым интересным ее мальчиком. Она умоляла его приехать и на призывное письмо потратила времени больше, чем на самые захватывающие эпизоды из своих «опусов».
Письмо это не увидел никто, кроме Дана; оно, однако, подействовало, и в один прекрасный ноябрьский день мистер Лори помог некоему слабому путнику выбраться из экипажа у ворот Пламфилда – и матушка Баэр приняла скитальца, точно блудного сына; что до Теда, на нем были совершенно несусветная шляпа и изумительные сапоги, и он плясал боевую пляску вокруг занятной группы.
– Немедленно наверх и отдыхать; я теперь сестра милосердия, а этому призраку нужно поесть, прежде чем я ему позволю с кем-то разговаривать, – распорядилась миссис Джо, пытаясь скрыть, как шокировала ее эта коротко остриженная, бритая, исхудавшая бледная тень крепкого мужчины, которого она не так давно проводила из дома.
Дан безропотно повиновался и улегся на просторную кушетку в приготовленной для него комнате, озираясь с безмятежностью больного ребенка, которого вернули в родную детскую, в материнские руки; новоявленная сестра милосердия кормила его, умывала и мужественно сдерживала вопросы, готовые сорваться с языка. Дан был слаб, утомился и скоро уснул; после этого она улучила минутку пообщаться с «бандитами», которых от всей души отругала и отчихвостила, расцеловала и расхвалила – и все это от всего сердца.
– Джо, мне кажется, Дан совершил какое-то преступление и был наказан, – сказал мистер Лори, когда Тед отправился хвастаться своими сапогами и рассказывать сильно приукрашенные истории о радостях и опасностях шахтерской жизни. – С ним случилось что-то ужасное, и это его сломило. Когда мы прибыли, он был совершенно не в себе, я дежурил у его постели и узнал про его грустные скитания больше, чем кто бы то ни было. Он рассуждал про «тюремщика», какой-то след, мертвеца, Блэра и Мейсона, постоянно предлагал мне свою руку, спрашивал, соглашусь ли я и смогу ли его простить. Однажды, когда он был особо буен, а я сдерживал его, он притих ненадолго и стал просить меня «не надевать наручники». Да уж, страшновато было по ночам слушать, как он рассуждает про тебя и про Плам и умоляет отпустить его домой, чтобы он мог умереть там.
– Нет уж, он не умрет, будет жить и раскаиваться во всех своих проступках, так что не надоедай мне этими зловещими намеками, Тедди. Мне-то все равно – даже если он нарушил все десять заповедей, я все равно на его стороне, и ты тоже: мы обязательно поставим его на ноги и сделаем хорошим человеком. Вижу я по выражению его лица, что жизнь его не баловала. Не говори никому ни слова, мы рано или поздно узнаем истину, – отвечала миссис Джо с неизменной приязнью к своему дурному мальчику, хотя услышанное ее сильно удручило.
Несколько дней Дан отдыхал, к нему почти никого не пускали, но потом тщательный уход, бодрая обстановка и радость возвращения домой сделали свое дело, он стал больше похож на себя, хотя по-прежнему упорно молчал про то, что ему довелось пережить в последнее время, ссылаясь на запрет врачей много говорить. Многие стремились с ним повидаться, но он избегал всех, кроме самых старых друзей, и «наотрез отказывался распускать хвост», как выразился Тед, – его очень расстроило, что ему не дают похвастаться его храбрым Даном.
– Любой на моем месте поступил бы так же, так что нечего тут надо мной кудахтать, – отвечал герой, который не гордился сломанной рукой, а стыдился ее, хотя на перевязи она выглядела весьма импозантно.
– Дан, но разве тебя не радует, что ты спас двадцать человек, вернул женщинам их любимых мужей, сыновей и отцов? – спросила однажды вечером миссис Джо, когда они остались наедине – нескольких посетителей отправили восвояси.
– Радует? Да я только потому и в живых остался, что об этом помнил; и да, лучше уж совершить такой поступок, чем стать президентом или еще какой большой шишкой. Никто и не догадывается, какое утешение думать, что я спас двадцать жизней и тем заплатил за…
Тут Дан осекся, поняв, что в порыве чувств заговорил о том, что его слушательница понять не в силах.
– Значит, я верно прочитала твои мысли. Как это прекрасно – спасти чужую жизнь, рискнув собственной, как вот ты, – и едва не лишиться ее… – начала было миссис Джо, сожалея, что порывистая речь, так характерная для прежнего Дана, внезапно оборвалась.
– «Сберегший душу свою потеряет ее»[444], – пробормотал Дан, уставившись на веселое пламя камина, которое озаряло комнату и играло красноватыми отсветами на его худом лице.
Миссис Джо так опешила, услышав из его уст эти слова, что смешалась и лишь воскликнула радостно:
– Так ты все-таки почитал книжечку, которую я тебе подарила, и сдержал обещание?
– Почитал, хотя и не сразу, зато немало. Я пока еще немногое знаю, но готов учиться, а это уже большое дело.
– Главное дело. Ах, дружочек, расскажи подробнее! Я чувствую, что на сердце у тебя лежит какой-то груз: позволь помочь тебе его нести – бремя сделается легче.
– Об этом я знаю и хочу вам все рассказать, но простить некоторые поступки не можете даже вы, а если вы меня бросите, боюсь, я не выдержу.
– Мать все может простить! Расскажи мне, а я даю слово, что никогда тебя не брошу, даже если от тебя отвернется весь свет.
И миссис Джо крепко сжала обеими руками большую исхудалую ладонь, держала и молча ждала, пока это длительное пожатие обогреет сердце бедняги Дана и придаст ему мужества, чтобы заговорить. Сев в прежнюю свою позу – голова опущена на руки, – он медленно поведал ей все и ни разу не поднял взгляда, пока с уст не слетело последнее слово:
– Теперь вы все знаете. Способны ли вы простить убийцу и держать в своем доме бывшего заключенного?
Ответ ее был прост – она обняла его обеими руками, положила бритую голову на грудь, а глаза ее заволокло слезами, сквозь которые с трудом удавалось распознать в его глазах страх и надежду, от которых делалось больно.
Это оказалось действеннее любых слов, и бедняга Дан приник к ней в безмолвной благодарности, чувствуя животворную силу материнской любви – божественного дара, который способен утешить, очистить и укрепить всякого, кто его взыскует. Две-три крупные горючие слезы спрятались в шерстяной шали там, где к ней прижалась голова Дана, и никто никогда не узнал, какой мягкой и уютной ему показалась эта шаль после жестких подушек, на которых он спал так долго. Душевные и телесные страдания сломили волю и гордыню, а груз, упавший с плеч, оставил по себе такое чувство облегчения, что Дан замер, наслаждаясь этим мигом в немом восторге.
– Мальчик мой бедный, как же ты страдал весь этот год – а мы думали, что ты на воле, как ветер! Почему ты не послал нам весточку, Дан, не дал себе помочь? Или ты сомневался в своих друзьях? – спросила миссис Джо, забыв в порыве сострадания про все остальные чувства, – при этом она приподняла его лицо и заглянула с упреком в большие запавшие глаза, наконец-то не избегавшие ее взгляда.
– Мне было стыдно. Легче было терпеть все самому, чем расстраивать и мучить вас, – а я знал, что вы будете мучиться, хотя и не подадите вида. Ничего, я привыкну.
И Дан снова опустил взгляд, будто не в силах был смотреть, какая тревога и обеспокоенность проступили на лице его лучшего друга после его признания.
– Да, мне больно, что ты совершил грех, но я от всей души радуюсь, горжусь и благодарю Бога за то, что грешник мой раскаялся, искупил вину и крепко усвоил этот горький урок. Знать правду не надо никому, кроме Фрица и Лори; им нельзя не сказать, а откликнутся они так же, как и я, – проговорила миссис Джо, мудро рассудив, что полная откровенность взбодрит Дана сильнее избыточного сострадания.
– Нет, не так; мужчины не женщины, они не прощают. Но ничего. Пожалуйста, расскажите им все вместо меня – и покончим с этим. Мистер Лоренс, полагаю, и так уже знает – я много болтал в горячке, но он все равно был ко мне очень добр. То, что они все знают, я еще снесу, а вот Тед и девочки!..
Дан стиснул ей руку с таким умоляющим выражением на лице, что она тут же заверила его, что никто ничего не узнает, кроме двух старых друзей, – и Дан тут же успокоился, как будто застеснявшись внезапного порыва.
– Кстати, это было не убийство, а самозащита; он напал первым, пришлось ударить в ответ. Я не собирался его убивать, но из-за этого, боюсь, переживаю меньше, чем следовало бы. Я за этот проступок заплатил сполна, а таким мерзавцам не место в этом мире – они указывают юношам дорогу в ад. Да, знаю, вы считаете, что это ужасные слова, но я ничего не могу с собой поделать. Мошенников я ненавижу не меньше, чем койотов, и всегда готов пустить в них пулю. Правда, наверное, было бы лучше, если бы он убил меня – моя жизнь все равно загублена.
При этих словах на лицо Дана словно бы опустилась прежняя тюремная угрюмость, и миссис Джо перепугалась, ибо ей приоткрылось на миг, через какие терзания он прошел и остался живым, хотя и изувеченным до конца дней. В попытке обратить его мысли к чему-то более веселому, она бодрым голосом произнесла:
– А вот и нет. Это испытание научило тебя ценить жизнь и использовать ее с большей пользой. Этот год не потрачен зря, может, для тебя он еще окажется самым плодотворным из всех. Попробуй осознать это и начать жизнь заново, а мы все тебе поможем, более того, твой проступок только укрепит нашу веру в тебя. Со всеми такое бывает, но мы не сдаемся и живем дальше.
– Я никогда больше не буду прежним. Мне кажется, мне уже лет шестьдесят; сюда я добрался, а больше уже ничего не хочу. Позвольте мне остаться, пока не встану на ноги, а потом я уберусь прочь и никогда больше вас не побеспокою, – обреченно произнес Дан.
– Ты слаб и поэтому плохо соображаешь; это пройдет, рано или поздно ты начнешь свою миссионерскую деятельность среди индейцев, с прежней энергией и новообретенными терпением и выдержкой, используя новые познания. Расскажи мне поподробнее про доброго капеллана, и Мэри Мейсон, и про эту даму, которая своими случайными словами так тебе помогла. Мне хочется знать про испытания моего мальчика все до последней мелочи.