Подбодренный ее искренним участием, Дан просветлел и разговорился – в тот день она услышала всю историю этого горького года, и воспитаннику ее стало легче, когда он сбросил тяжкое бремя.
Знай он, какие душевные муки причинил своей слушательнице, он удержался бы от рассказа, но она тщательно скрывала скорбь, пока не отправила его спать, утешенным и успокоенным, и только после этого выплакала душу, к великому изумлению Фрица и Лори, – изумление это прошло, только когда они услышали ту же историю и разделили ее горе; а потом все приободрились и стали держать совет, как они могут смягчить эту «катастрофу» – худшее из всех злосчастий этого года.
Глава двадцать первая. Рыцарь Ауслауг
После этого разговора Дан любопытным образом переменился. Казалось, с души его свалился тяжкий груз, и, хотя прежний неукротимый дух и брал над ним верх время от времени, он явно всеми силами старался проявлять любовь, признательность и уважение к не оставившим его друзьям, а выражалось это в новообретенном смирении и доверии, которые очень радовали их и очень помогали ему. Услышав от миссис Джо историю Дана, профессор и мистер Лори больше о ней не вспоминали, ограничившись крепким рукопожатием, взглядом, полным сострадания, скупым ободряющим словом, каким принято выражать сочувствие у мужчин, а также удвоенной доброжелательностью, которая не оставляла сомнений: прощение даровано. Мистер Лори немедленно обратился к влиятельным лицам, которых могла заинтересовать миссия Дана, и привел в действие механизм, который требует обильной смазки, если вы хотите сделать что-то с участием правительства. Мистер Баэр, с мастерством прирожденного педагога, обеспечил изголодавшийся мозг Дана пищей и помог ему разобраться в самом себе, продолжив начатую добрым капелланом работу столь по-отечески, что бедняга раз за разом повторял: я наконец-то обрел отца. Мальчики брали Дана на прогулки в экипаже и забавляли своими планами и проделками, а женщины, как молодые, так и старые, нянчились с ним и пестовали его – в итоге он ощутил себя султаном, окруженным толпой преданных слуг, готовых исполнить малейшее его желание. На Дана, который, как любой мужчина, очень боялся «сюсюканья» и раньше почти никогда не болел, это произвело сильнейшее впечатление, и он взбунтовался против настояния врача сидеть на месте. Потребовалось все влияние миссис Джо и все уловки девочек, чтобы удерживать его на диване все то время, пока заживали его поврежденная спина и разбитая голова. Дейзи готовила ему всевозможные лакомства, Нан следила за приемом лекарств, Джози читала вслух, скрашивая долгие часы бездействия, которые были для него так мучительны, а Бесс, чтобы его развлечь, принесла все свои рисунки и скульптуры и, по его особой просьбе, поставила рабочий стол прямо в его комнате и начала лепить голову буйвола, которую он ей когда-то подарил. Послеполуденные часы сделались для Дана самой желанной частью дня, и миссис Джо, сидевшая за работой рядом, в своем кабинете, наблюдала за неразлучным трио и любовалась этой прелестной картинкой. Девочкам льстил успех их усилий, и они лезли из кожи вон, чтобы время проходило занимательно, и при этом с женским тактом, которому большинство представительниц слабого пола обучаются, едва выйдя из пеленок, подстраивались под настроение Дана. Если он был в приподнятом настроении, в комнате звенел смех, если хандрил – они читали или занимались рукоделием в почтительном молчании, пока их смиренное терпение не развеивало его угрюмость, а если его донимала боль, они наклонялись над ним, «точно два ангелочка» (по его собственным словам). Джози он часто называл «маменькой», Бесс же так и осталась «принцессой», причем к двум кузинам он относился неодинаково. Джози иногда докучала ему своей заботливостью – длинными пьесами, которые любила читать вслух, и материнской воркотней, когда он нарушал предписания врача: дело в том, что ее так восхищала ситуация, когда венец творения находится у нее в руках, что, покорись он, она правила бы им железной рукой. Что до Бесс, Дан никогда не выказывал ни раздражения, ни нетерпения, когда она нежно ему пеняла, слушался ее с первого слова, старался, как мог, в ее присутствии показать себя с лучшей стороны и проявлял такой интерес к ее творчеству, что мог часами лежать и смотреть на нее, не уставая; при этом Джози читала ему со всем присущим ей мастерством, а он и не слышал.
Наблюдавшая за этим миссис Джо прозвала их «Уна и лев»[445], и это прозвание очень им подходило, хотя гриву льва обрили почти наголо, а Уна не пыталась накинуть на него ошейник. Старшие дамы участвовали в процессе лечения – приносили лакомства и исполняли все желания больного, – но у миссис Мег было много хлопот по дому, миссис Эми готовилась к поездке в Европу, намеченной на весну, а миссис Джо опять засасывал «водоворот», ибо за бурными домашними событиями она, как это ни печально, опаздывала сдать рукопись. Она сидела за письменным столом, перекладывая бумаги или задумчиво покусывая перо в ожидании, когда на нее снизойдет божественное вдохновение, но часто ей случалось забыть про вымышленных героев и героинь, потому что она увлекалась изучением сидевших перед ней живых моделей – а потому по случайным взглядам, словам и жестам распознала романтические настроения, которых больше никто не заметил.
Портьеру, разделявшую комнаты, обычно отдергивали в сторону, поэтому группу в застекленном эркере было видно хорошо: с одной стороны – Бесс в серой блузе, возится с инструментами, с другой – Джози, у нее в руках книга, а между ними, на просторной кушетке, лежит, подпертый множеством подушек, Дан в разноцветном восточном халате – подарок мистера Лори, который больной носил к большому удовольствию девочек, хотя сам предпочитал свою привычную куртку, «у нее нет этого проклятого хвоста, на который вечно наступаешь». Дан был обращен лицом к комнате миссис Джо, однако, похоже, совсем ее не видел – глаза его были прикованы к стройной фигурке: блеклый свет зимнего солнца озарял золотистую головку и изящные руки, ловко формовавшие глину. Джози было почти не видно – она яростно раскачивалась в кресле-качалке у изголовья кушетки, и тишину, как правило, нарушало лишь журчание ее девичьего голоса – за исключением тех моментов, когда вспыхивал неожиданный спор по поводу главы книги или головы буйвола.
Что-то в больших глазах, которые казались больше и чернее обычного на бледном исхудалом лице и не отрывались от единственного предмета, постепенно начало завораживать миссис Джо, и она стала внимательно отслеживать все перемены их выражения. Было видно, что Дан не следит за развитием сюжета и часто забывает рассмеяться или вскрикнуть в забавные или волнительные моменты. Иногда глаза глядели нежно и тоскливо – и наблюдательница радовалась тому, что ни одна из барышень не способна перехватить этот опасный взгляд: стоило им заговорить, Дан его прятал; иногда они полыхали пламенем, лицо попеременно то краснело, то бледнело, несмотря на попытки скрыть это за нетерпеливым жестом или движением головы; но чаще всего взгляд был хмурым, печальным и суровым, как будто угрюмые глаза следили из темницы за неким запретным светом или развлечением. Выражение это появлялось у Дана на лице так часто, что вызывало тревогу у миссис Джо, ей очень хотелось пойти и спросить, что за горькое воспоминание омрачает ему эти тихие часы. Она знала, что преступление и последовавшее за ним наказание тяжким грузом лежат на его совести, но ведь юность, время и новые надежды способны даровать утешение, и поставленное тюрьмой клеймо постепенно перестает так уж сильно саднить. Порой уныние отступало и вроде бы проходило совсем – когда Дан перешучивался с мальчиками, беседовал со старыми друзьями или радовался поездке по снегу, которую предпринимали в погожий день. Отчего же тени так часто сгущались в обществе этих невинных, расположенных к нему девушек? Они, похоже, ничего не замечали, и стоило хоть одной из них взглянуть на него или заговорить, на лице его солнечным лучом, прорвавшимся сквозь тучи, загоралась ответная улыбка. Миссис Джо продолжала наблюдать, догадываться, делать открытия – пока случайное происшествие не подтвердило небезосновательности ее страхов.
Однажды Джози ушла по делу, а Бесс, уставшая от работы, предложила занять ее место, если Дан хочет послушать чтение.
– Хочу. На мой вкус, ты читаешь лучше, чем Джо, – она так торопится, что в глупой моей голове все перемешивается и она начинает болеть. Ты только ей не говори, она такая славная, такая умница, что сидит тут с таким медведем, как я.
Для Бесс была подготовлена улыбка, когда она подошла к столу за новой книгой – предыдущую как раз дочитали.
– Никакой ты не медведь, мы считаем, что ты ужасно хороший и терпеливый. Мама говорит, мужчине всегда тяжело в заточении – а уж тебе и подавно, ты же привык к свободе.
Если бы Бесс не просматривала заголовки книг, то заметила бы, как съежился Дан – последние ее слова его будто ударили. Он не ответил, но другие глаза увидели и осознали, почему он выглядит так, будто отдал бы все, чтобы сейчас вскочить и умчаться вверх по склону холма – так он делал раньше, когда тяга к вольной жизни становилась непереносимой. Тронутая этим внезапным порывом, миссис Джо подхватила рабочую корзинку и перебралась к своим соседям из опасений, что может потребоваться громоотвод: Дан выглядел как грозовая туча.
– Что будем читать, тетушка? Дану, похоже, все равно. Вы знаете его вкусы – посоветуйте что-нибудь спокойное, милое и короткое. Джози скоро вернется, – попросила Бесс, продолжая перебирать книги, наваленные кучей в середине стола.
Прежде чем миссис Джо успела ответить, Дан вытащил из-под подушки потрепанный томик и, протянув его Бесс, сказал:
– Почитай, пожалуйста, отсюда. Текст короткий и милый – мне он очень нравится.
Книга открылась на нужном месте – похоже, третий рассказ перечитывали особенно часто, – и Бесс улыбнулась, разглядев его название.