– Ого, Дан, вот уж не думала, что тебе понравится эта романтическая немецкая повесть. Там есть про сражения, но, если я правильно помню, она страшно сентиментальная.
– Знаю, но я так редко читаю художественные книги, что для меня чем проще – тем лучше. Иногда под рукой вовсе нет ничего другого – я, кажется, уже выучил ее наизусть, и мне никогда не надоедают эти бойцы-герои, негодяи, ангелы и прекрасные дамы. Вот, прочитай сама «Рыцаря Ауслауг»[446] – тебе наверняка понравится. Эдвальд, на мой вкус, недостаточно крепок, зато Фродо – просто класс, а дух с золотыми волосами всегда напоминал мне про тебя.
Слушая слова Дана, миссис Джо переместилась туда, где могла видеть его отражение в зеркале, Бесс же села напротив него и произнесла, подняв руки, чтобы заново завязать ленточку, державшую копну густых мягких кудрей у нее на затылке:
– Надеюсь, Ауслауг ее волосы не докучали так, как мне мои – вечно они рассыпаются. Я сейчас.
– Не завязывай, пожалуйста, оставь как есть. Мне очень нравится смотреть, как они блестят. У тебя голова отдохнет, и это так хорошо вписывается в историю, Златовласка! – попросил Дан, вспомнив ее детское прозвище; сейчас он куда сильнее походил на себя самого в детские годы, чем все последнее время.
Бесс рассмеялась, встряхнула изумительными волосами и начала читать, радуясь возможности ненадолго спрятать лицо: дело в том, что комплименты всегда смущали ее, вне зависимости от того, кто их произносил. Дан внимательно слушал, а миссис Джо – ее глаза то и дело перебегали с иголки на зеркало – видела, не поворачиваясь, что он впивает каждое слово, будто усматривая в нем куда больше смысла, чем другие. Лицо его изумительно просветлело, и вскоре на нем появилось то самое выражение, которое появлялось всякий раз, когда славное или отважное деяние затрагивало лучшие струны его души. Звучала очаровательная история Фуке о рыцаре Фродо и прекрасной дочери Сигурда, то ли девушке, то ли духе, которая являлась возлюбленному в минуты опасностей и испытаний и в часы радости и побед – она указывала ему путь и оберегала от бед, наполняла его мужеством, благородством и правдолюбием, вела на ратные подвиги, склоняла к самопожертвованию ради любимых, заставляла преодолевать себя – для этого довольно было блеска ее золотых волос, которые сияли перед ним на поле брани, в мечтах и в опасностях, днем и ночью, – а после смерти он воссоединился с дивным духом, который ждал его, дабы принять и вознаградить.
Из всех историй в книге именно эту последнюю Дан, судя по всему, любил сильнее всего, и даже миссис Джо удивилась тому, что он смог уловить нравственный посыл сквозь утонченную образность и возвышенный язык. Впрочем, вглядываясь и вслушиваясь, она вспомнила, что в душе Дана всегда таились сентиментальность и утонченность, точно золотая жила в камне: именно поэтому он умел распознать и оценить оттенки цвета на лепестках, грацию животного, мягкосердечие женщины, героизм мужчины и все те нежные узы, что связывают одно сердце с другим, – вот только выказывать это не спешил, ибо не знал слов, которыми можно было бы выразить предпочтения и устремления, унаследованные от матери. Душевные и телесные страдания смирили самые сильные его страсти, а атмосфера сочувствия и любви, окружавшая его ныне, очистила и согрела сердце – и он взалкал пищи, которой так долго не хотел и не получал. Это было слишком очевидно написано на его необычайно выразительном лице: полагая, что никто не видит, он позволил ему отразить томление по красоте, покою и счастью, которые для него воплощались в сидевшей перед ним невинной, прекрасной девушке.
Постигнув этот печальный, но совершенно естественный факт, миссис Джо почувствовала укол в сердце, ибо понимала всю безнадежность подобного томления: девственно-белая Бесс и запятнанный грехом Дан были так же далеки друг от друга, как свет и тьма. Юную девушку не тревожили подобные мысли – это было явственно видно по ее полной безмятежности. Но много ли пройдет времени, прежде чем красноречивые взгляды раскроют ей правду? И каким это станет разочарованием для Дана, каким сокрушением для Бесс, которая столь же невозмутима, возвышенна и чиста, как ее мрамор, и любые мысли о любви гонит от себя с девической скромностью!
«Как все это тяжело для моего бедного мальчика! Как могу я развеять этот сон и отобрать у него тягу к добру, которую он совсем недавно начал испытывать? Когда милые мои мальчики найдут себе место в жизни, ни за что я больше не соглашусь воспитывать других, ибо тут какое хочешь сердце разобьется, я больше не выдержу», – подумала миссис Джо, вшив подкладку в рукав пальто Тедди задом наперед – так озадачила и расстроила ее эта новая катастрофа.
Рассказ скоро дочитали, и, когда Бесс откинула волосы назад, Дан с мальчишеским напором спросил:
– Ну как, понравилось?
– Да, очень мило, и я поняла, в чем его смысл. Но «Ундина» все равно нравится мне больше.
– Конечно, там все будто про тебя: лилии, жемчуга, души и чистая вода. Я раньше любил «Синтрама», но пристрастился к этому, когда… кхм… от меня в какой-то момент отвернулась удача. Он мне сильно помог, потому что он такой воодушевляющий и, как бы это сказать, с духовным смыслом.
Бесс широко открыла голубые глаза, удивленная тем, что Дану может понравиться что-то «духовное», а потом лишь кивнула и ответила:
– Тут есть симпатичные стишки, можно положить их на музыку.
Дан рассмеялся:
– Последний я иногда пел на закате, а мелодию сам придумал:
Слушая небесный хор,
Обратив свой светлый взор
На живой и чистый свет,
Помни, рыцарь, свой обет!
– Я видел этот свет, – добавил он чуть слышно, взглянув на солнечный луч, танцевавший на стене.
– Сейчас тебе больше вот это подходит. – И, спеша порадовать его своей заинтересованностью, Бесс прочитала своим мягким голосом:
Раны, о рыцарь, скорей залечи,
Силы, вернитесь в тело!
И снова в бой,
Отважный герой,
Вперед, за правое дело!
– Я не герой и никогда им не буду, да и «правое дело» – это не про меня. Ну да ничего страшного, почитай мне газету, пожалуйста. Я после этого удара по голове стал совсем глупым.
Дан говорил мягко, но свет на лице его погас, он беспокойно ворочался, как будто в шелковых подушках торчали шипы. Заметив, что настроение его переменилось, Бесс тихонько отложила книгу, взяла газету и стала просматривать колонки в поисках чего-нибудь подходящего.
– Про финансовый рынок тебе неинтересно, это я знаю, про музыку тоже. Вот тут про убийство – тебе раньше нравилось. Почитать? Один человек убил другого…
– Нет!
Одно-единственное слово, но оно прожгло миссис Джо огнем, и в первый момент она даже боялась смотреть в раскрывшее тайну Дана зеркало. А когда взглянула, он лежал неподвижно, закрыв глаза рукой, а Бесс безмятежно читала новости из мира искусств, вот только слушатель не разбирал ни слова. Ощущая себя вором, похитившим нечто очень ценное, миссис Джо скользнула обратно в свой кабинет, а вскоре туда же явилась и Бесс – доложить, что Дан крепко спит.
Отправив племянницу домой и приняв твердое решение допускать ее сюда как можно реже, матушка Баэр целый час старательно размышляла, глядя на багряный закат, а когда звук из соседней комнаты призвал ее туда, она обнаружила, что притворный сон превратился в настоящий: Дан дышал тяжело, на щеках рдели пятна, на широкой груди покоился стиснутый кулак. Переполненная большего, чем когда-либо, сострадания, она придвинула к дивану стульчик, пытаясь понять, как выпутываться из этого затруднения, – и тут рука спящего соскользнула вниз, порвав шнурок, обвивавший шею. По полу покатился маленький футлярчик.
Миссис Джо подобрала его и, поскольку Дан не проснулся, сидела, разглядывая, гадая, какое внутри спрятано сокровище: футлярчик был индейской работы, а порвавшийся шнурок – сплетен из трав, светло-желтый, с приятным запахом.
«Не буду я больше лезть в душу этому бедняге. Починю шнурок, повешу на место – он и не узнает, что я видела его талисман».
С этой мыслью она перевернула футлярчик, чтобы рассмотреть повреждения, – и на колени ей выпала карточка. Это была фотография, вырезанная, чтобы уместиться внутрь, внизу на ней стояла надпись: «Моя Ауслауг». В первый миг миссис Джо показалось, что это ее изображение – такие были у всех мальчиков, – но когда слетела покрывавшая портрет тонкая бумага, она поняла, что это фотография Бесс, которую Деми сделал в тот памятный счастливый летний день. Никаких сомнений не осталось, миссис Джо со вздохом положила фотографию на место и собиралась вернуть Дану на грудь, чтобы не выдать себя ни единым стежком, но, нагнувшись над ним, увидела, что он смотрит на нее в упор, причем выражение его лица поразило ее сильнее, чем все те странные гримасы, которые она видела раньше на этом переменчивом челе.
– Рука твоя соскользнула, и эта штука упала. Я собиралась положить на место, – объяснила миссис Джо, чувствуя себя нашкодившим ребенком, которого поймали с поличным.
– Вы видели карточку?
– Да.
– Знаете теперь, какой я дурак?
– Да, Дан, и я так расстроена…
– За меня не переживайте. Все в порядке, я даже рад, что вы узнали, хотя сам и не собирался говорить. Понятное дело, это всего лишь моя дикая фантазия, ничего из этого никогда не выйдет. Я и не мечтал. Господи, да чем этот ангелочек может для меня быть, кроме того, чем уже стал – этакой мечтой обо всем, что есть хорошего и прекрасного?
Миссис Джо, которого тихая покорность в его взгляде и тоне тронула сильнее любого страстного пыла, произнесла лишь, глядя на него с несказанным сочувствием:
– Да, это тяжело, дружок, но по-другому быть не может. Ты достаточно мудр и отважен, чтобы это понимать, так что пусть эта тайна останется между нами.
– В этом я клянусь! Не выдам ни словом, ни взглядом. Никто ни о чем не догадывается, а если никому от этого не хуже, что дурного в том, что я это храню и утешаюсь этой дивной фантазией? Только она и помогла мне сохранить рассудок в этом проклятом месте!