Лицо Дана оживилось, он спрятал потертый футлярчик, словно говоря, что никому не позволит его отобрать. Стремясь узнать все до конца прежде, чем обратиться к нему с советом или утешением, миссис Джо негромко произнесла:
– Храни его, а мне расскажи подробнее про свою «фантазию». Раз уж я случайно раскрыла твою тайну, поведай, с чего все началось и как я могу облегчить твое бремя.
– Вы будете смеяться, но мне все равно. Вы же всегда выведывали наши секреты и помогали с ними разобраться. Сами знаете, книги меня никогда не интересовали, но в этом узилище, где меня терзал дьявол, нужно было как-то удерживаться от помешательства, а потому я прочел обе книги, которые вы мне дали. В одной не понимал ни слова, пока тот добрый старик не показал, как ее нужно читать, зато вторая – вот эта – стала настоящим утешением. И позабавить могла, и звучала мило, прямо как стихи. Мне нравились все рассказы, но больше всего «Синтрам». Вон, глядите, как страницы истрепались! А потом я дочитал до этого, а в нем будто бы отражалась эта другая счастливая часть моей жизни, последнее лето здесь.
Дан осекся, слова замерли на губах, а потом, после протяжного вздоха, продолжил – казалось, ему трудно делиться глупой романтической сказкой про девушку, фотографию и наивную историю, придуманную там, во мраке узилища, которое было для него страшнее Дантова ада – пока тот не обрел свою Беатриче[447].
– Спать я не мог, нужно было о чем-то думать, вот я и воображал себе, что я – Фолько, и различал сияние волос Ауслауг в закатном блеске на стене, в луче фонаря стражника, в первом свете утренней зари. Потолок в камере был высокий. Мне виден был кусочек неба, иногда на нем появлялась звезда, и она была ничем не хуже лица. Мне очень дорог был этот клочок лазури, и когда на него набегало белое облако, мне казалось, что в мире нет ничего прекраснее. Я, похоже, совсем ума лишился, но эти мысли и видения помогали мне держаться, и для меня они были истинной правдой, я не мог от них отказаться. Милая блистающая головка, белое платье, глаза, как звезды, и нежная тихая повадка, которая возвышала ее надо мной, точно луну в небе. Не отбирайте у меня это! Да, это всего лишь фантазия, но каждому мужчине нужно что-то любить, а мне милее любить такой вот дух, чем любую из обычных девушек, которым я, может, и интересен.
Тихое отчаяние в голосе Дана ножом вонзалось в сердце миссис Джо, но, поскольку надежды не было, она ее и не подавала. При этом она чувствовала, что он прав и что эта несчастная привязанность способна возвысить и очистить его, как ничто другое. Редкая женщина согласилась бы сейчас выйти за Дана, а та, что согласилась, не помогла, а помешала бы в той борьбе, которой для него всегда будет жизнь; легче в одиночестве сойти в могилу, чем стать таким, каким, как подозревала миссис Джо, был его отец – беспринципным роковым красавцем, оставившим за собой не одно разбитое сердце.
– Да, Дан, будет правильно, если ты сохранишь эту невинную фантазию – тем более что она способна помочь и утешить – до тех пор, пока тебе не выпадет настоящее и досягаемое счастье. Хотела бы я дать тебе надежду, но мы с тобой оба знаем, что отец бережет это милое дитя как зеницу ока, а мать гордится им до глубины души, так что, даже если появится совершенно безупречный возлюбленный, вряд ли они сочтут его достойным своей дочери. Пусть она останется для тебя яркой звездой в небесной выси, пусть ведет тебя по жизни и укрепляет твою веру в Небеса.
Тут миссис Джо осеклась; так жестоко ей казалось сокрушать слабую надежду, светившуюся в глазах Дана, что, подумав о его тяжкой жизни и одиноком будущем, она не смогла и дальше читать нравоучения. И это решение оказалось мудрым, потому что ее искреннее участие смягчило тяжесть потери, и Дан очень скоро заговорил вновь, и в голосе его звучала мужественная готовность принять неизбежное; миссис Джо стало ясно, что он честно предпринимает усилия отказаться от всех надежд, удовольствовавшись бледной тенью того, что для кого-то другого могло бы предстать счастливой возможностью.
Их разговор в сумерках оказался долгим и серьезным; вторая тайна связала их даже крепче, чем первая, ибо не было в ней ни позора, ни греха – только нежная боль и долготерпение, способные превратить в святого или героя человека куда более испорченного, чем бедный наш Дан. Когда наконец они встали, услышав призыв колокольчика, закатное пламя уже угасло и в зимнем небе сияла над заснеженным миром единственная звезда – крупная, нежная и чистая. Приостановившись у окна, прежде чем опустить штору, миссис Джо бодро произнесла:
– Иди посмотри, как прекрасна вечерняя звезда, раз уж ты так ее любишь. – И когда Дан встал у нее за спиной, высокий и бледный, призрак прежнего себя, она тихо прибавила: – И запомни, дружок, пусть прекрасная дева тебе и заказана, твой старый друг всегда рядом – он будет любить, верить и молиться за тебя.
На сей раз ей воздалось сполна, и хотя она никогда не ждала награды за свои заботы и тревоги, награда была ей дарована, когда сильная рука Дана обвила ее талию и он произнес голосом, давшим ей понять, что труды ее не пропали даром, она успела выхватить этот уголек из пламени:
– Этого я никогда не забуду, ведь друг этот спас мою душу, так что теперь я дерзаю поднять глаза к небу и произнести: «Благослови ее, Господи!»
Глава двадцать вторая. Занавес падает окончательно
– Я, честное слово, будто живу на пороховом погребе и никогда не знаю заранее, где именно прогремит взрыв и я взлечу на воздух, – сказала сама себе на следующий день миссис Джо, шагая на Парнас, чтобы намекнуть сестре, что самой очаровательной из юных сиделок стоит, пожалуй, вернуться к своим мраморным богам, чтобы ненароком не нанести живому герою еще одну рану. Никаких тайн она не выдала, хватило единственного намека, ибо миссис Эми оберегала дочь, точно бесценную жемчужину, и тут же придумала очень простой способ ее спасти. Мистер Лори собирался в Вашингтон по делам Дана и с радостью согласился взять с собой и родных, – стоило как бы между делом подать ему эту идею. Заговор завершился успехом, и миссис Джо вернулась домой, как никогда сильно ощущая себя предательницей. Она ждала взрыва, однако Дан принял новости с таким спокойствием, что стало ясно: он и до того не питал ложных надежд – миссис Эми навеки осталась при убеждении, что ее романтическая сестра все напутала. Если бы она видела лицо Дана, когда Бесс пришла с ним попрощаться, ее материнский взгляд сумел бы разглядеть куда больше, чем увидела ничего не подозревавшая девушка. Миссис Джо трепетала от страха, что Дан себя выдаст, но уроки самообладания ему преподавали в самой суровой школе, и он прошел тяжкое испытание почти без единого сбоя – был лишь один момент, когда он взял обе ее руки в свои и с чувством произнес:
– До свидания, принцесса. Если нам не суждено больше встретиться, вспоминай иногда своего старого друга Дана.
Она же, растроганная пережитыми им опасностями и тоской у него на лице, отвечала с несвойственной ей теплотой:
– Как я могу тебя забыть, если ты заставил нас всех так тобою гордиться? Благослови Господь твое начинание – и возвращайся обратно!
Она подняла на него лицо, исполненное искренней приязни и нежного сожаления, – и все то, что ему вот-вот предстояло потерять, встало перед ним с такой отчетливостью, что Дан не удержался от искушения заключить «милую золотистую головку» в свои ладони и со скомканным «до свидания» запечатлеть на ней поцелуй; после этого он поспешно ушел в свою комнату – она показалась ему тюремной камерой, но без единого клочка неба, который мог бы его утешить.
Эта краткая ласка и стремительный уход напугали Бесс: с безошибочным девичьим чутьем она ощутила в этом поцелуе нечто доныне неведомое и посмотрела Дану вслед, не к месту покраснев, с новой тревогой во взгляде. Миссис Джо заметила это и, опасаясь услышать вполне естественный вопрос, ответила на него заранее:
– Прости его, Бесс. Он пережил тяжкие испытания, и теперь ему тягостно расставаться со старыми друзьями; ты же знаешь, он может и не вернуться из тех диких мест, в которые отправляется.
– Ты про падение и опасность смерти? – невинно поинтересовалась Бесс.
– Нет, дружок. Я про беды куда серьезнее. Вот только больше этого я тебе сказать не могу – кроме разве одного: он перенес все с мужеством, так что относись к нему с уважением и доверием – как и я.
– Он потерял кого-то, кого любил. Бедняжка Дан! Нужно проявлять к нему особую доброту.
Бесс не задала следующего вопроса, удовлетворившись, видимо, собственной разгадкой тайны – и разгадка была настолько близка к истине, что миссис Джо подтвердила ее кивком и позволила девочке уйти в убеждении, что причиной разительных перемен, которые все подметили в Дане, стала некая романтическая утрата и связанная с этим тоска – именно поэтому он так неохотно говорил о минувшем годе.
А вот умиротворить Теда оказалось не так просто: непривычное молчание Дана доводило его до отчаяния. Мама наказала ему не приставать к Дану с расспросами, пока он не оправится, но надвигавшийся отъезд Дана обернулся для Теда навязчивой мыслью получить полный, точный и удовлетворительный отчет о его приключениях, невероятно – в этом Тед не сомневался – захватывающих, это Тед понял из тех слов, которые Дан обронил в бреду. И вот в один прекрасный день, когда поблизости никого не было, мастер Тед вызвался поразвлекать больного, причем подошел к делу так:
– Послушай, старина, если не хочешь, чтобы я тебе читал, придется тебе самому поговорить и рассказать мне про Канзас, фермы и все такое. Что было в Монтане, я знаю, но про то, что этому предшествовало, ты будто бы забыл вовсе. Давай выкладывай, – начал он с решимостью, которая как по волшебству развеяла угрюмость Дана.
– Нет, не забыл, только никому, кроме меня, это не интересно. Я даже не смотрел фермы – сразу отказался от этой мысли.
– Почему?